Третья группа вообще хотела отказаться от житья на планетах и звала звездожителей переселяться на оболочку Ядра. Эти считали, что оболочки можно делать в вакууме искусственно. Создал плоскость, подвесил солнце и живи.

Четвертая — шла еще дальше. Хотела реконструировать не космос, а сапиенсов перестроить тела так, чтобы они состояли не из атомов, а из вакуума. Тогда можно было бы жить в пустом пространстве и питаться солнечным светом.

Пятые призывали уменьшиться, стать сверхмикроскопичными, поселиться в атомах.

Шестые, седьмые… восьмые…

Девятнадцатое предложение мне запомнилось: создать планеты с ускоренным течением времени, где проходили бы часы и сутки за нашу секунду, откомандировать туда ученых и поручить им представить разумные проекты к завтрашнему дню.

Дятел говорил добрый час, только перечисляя, не разбирая сути. Я еле поспевал записывать, удивляться не успевал. Лирик молчал, кажется он был огорошен, подавлен цифрами и терминами. Но Физик стоял на своем:

— И все-таки вы не ответили, — настаивал он. — Было два предложения, стало двадцать два. А за какое стоите вы лично? Что мы обсуждать будем? Я жду ответа.

— Позвольте я отвечу примером, — сказал Дятел кротко (ох, и до чего же ироничная физиономия в анаподе!). — На моей родной планете очень ценят примеры. Даже в школах преподают литературу — искусство рассуждения на примерах. Впрочем, кажется вы не уважаете искусство. Литература, конечно, не точна статистически, но она сильна наглядностью.

Так вот, о примере. Вчера был день отдыха, и я провел его в Парке Старинных Забав — он только что открылся. Я плыл по реке на колесном пароходе, неторопливое такое, ленивое сооружение, шлеп-шлеп плицами по воде. Тишина, свежесть, берега один другого живописнее, затончики, пляжи, камыши. И просто на воду смотреть приятно, судно вспарывает гладь, струи бегут под углом, нервы отдыхают. Конечно, это я отдыхал, а рулевой в рубке работал тяжко. Река петляет, а судно — пуще того то к правому берегу, то к левому, то в проливчик, то под крутояр. Зачем бы? Держись по середине, и вся недолга. Крутят. К чему?

Вы пожимаете плечами. Считаете, что я задал детский вопрос, несолидный? Конечно, детский. Нет простого правила на все плесы. Судно плывет там, где проходит фарватер. Это общеизвестно.

Но беда в том, уважаемые ученые, что крупные специалисты, я не раз сталкивался с этим, знающие свое дело до тонкости, склонны упускать из виду основы, детские истины, слишком простые, слишком примитивные для знатока.

И в результате я слышу в этом зале детский спор (голос Дятла уже гремел) о том, что важнее — огонь или вода, ум или сердце, техника или жизнь? Да обе важнее. Техника без живого сердца бесчеловечна, жестока и смертельно опасна. Сапиенс без техники беспомощен, голоден и зол, как показала история Астреллы.

Или Галактическое Ядро, или воспитание благородства? — так ставите вопрос вы оба. Или — или! Это было бы очень просто. Тогда проголосовали бы и разошлись. Но жизнь не терпит абсолютов — ноль процентов или сто процентов. И пополам — не всегда идеальное решение. Оптимальную пропорцию надо найти — для этого мы заседаем тут.

Почему я возражал обоим? Потому что вы оба забыли про фарватер. Вы твердили каждый держись у моего берега, и все будет в порядке. А я вижу мели и у вашего берега, физического, и у вашего, лирического. Вижу мели, и не чувствую желания учитывать их. Вижу, что река петляет, но слышу одно: «Держи прямо!». «Или — или?» — настаиваете вы. Не «Или — или», а «Все для всех» — принцип Звездного Шара. Неужели же все всем на все времена вы обеспечите простой подсказкой, держись южного берега или держись северного!

За что я стою? — спрашиваете вы — Я стою за то, чтобы не стоять на месте. За то, чтобы плыть вперед. Куда? Об этом мы и спорим. Я за то, чтобы спорить дальше сегодня, завтра и вечно. К счастью, весь фарватер не предскажешь на тысячу лет вперед. Река петляет, за каждым поворотом ждут неожиданности.

И это хорошо, что ждут неожиданности. Так интереснее жить.

Глава IX. ЗЕНИТ — ЗЕМЛЯ

Как, уже?

Совсем не собирался я отбывать, иные были планы. Я захлебнулся в потоке информации, везде хотел присутствовать, узнать, поглядеть. В Галаядро хотелось слетать хотя бы разок и в атомное ядро спуститься самолично. И на психополигон, и на темпополигон. Как успеть? Не разорвешься.

Впрочем, для сапиенсов и это не фантастика. Разорваться, правда, нельзя, но можно удвоиться, утроиться, учетвериться. Вчетвером мы (четверо «я») увидим вчетверо больше.

— А к жене вы тоже вернетесь вчетвером? — спросил Граве.

Я замялся. Не продумал такого затруднения. Не страшно, если в Звездном Шаре будет четыре одинаковых корреспондента, все с длинным носом и покатым лбом. Но неуютно получится на Земле. У всех одинаковые воспоминания, все четверо будут считать себя авторами моих книг, мужьями моей жены, отцами сына, претензии на мою квартиру предъявлять.

— Мы бросим жребий, кому возвращаться, — сказал я бодро. — Один вернется с отчетом, прочие останутся здесь, материалы будут накапливать.

И полночи после этого я разрабатывал планы четырех жизней. Учетвериться надо немедленно, и тут же разъехаться. Как распределить функции? По секторам Звездного Шара или по наукам одному физические, другому биологические науки, третьему социальные, последнему — техника. Года через три все собираются, складывают информацию и тогда один (по жребию?) отправляется на Землю. Потом лет через пять следующий.

Половину ночи писал планы. А поутру, только глаза разлепил, опять вижу Граве.

— Вставай, Человек, скорее. С тобой хочет говорить председатель Диспута.

— То есть, Дятел? Где он? Куда надо лететь?

— Никуда. Тут — он на астровокзале.

Вот преимущество привокзального житья. Все тут пересаживаются. Идеальная позиция для корреспондента.

Пока Граве вел меня по никелированным коридорам, я лихорадочно собирал мысли. Такой редкий случай, а вопросник не заготовлен. Ладно, положусь на вдохновенье.

Перед дверью нацепил анапод. Интервью надо вести на равных, как с человеком. Не отвлекаться на рассматривание. Потом, уходя, сдвину анапод, погляжу, каков он на самом деле, этот звездный Дятел.

И чуть не брякнул входя: «Здраствуйте, Артемий Семенович».

Очень похож был (в анаподе). Как вылитый, мой учитель. Потом уж боковым зрением я заметил толстостенный бак с манометрами. Из глубинных существ был тот Дятел. Жил в газе под высоким давлением.

— Как вам понравилось у нас? — спросил он.

Я ответил в том смысле, что мои сложные впечатления не укладываются в линейную схему «нравится — не нравится».

— Я не тороплюсь. Рассказывайте подробнее.

Так получилось, что он меня интервьюировал, не я его.

— Ну и каков вывод? — спросил он под конец. — Хотели бы вы жить в нашем сообществе? Не вы лично, а ваша планета?

И склонив голову, посмотрел на меня хитровато. Я понял, что задан главный вопрос.

— Я не уполномочен отвечать за всю планету, — сказал я. — Я корреспондент, а не посол. Мое дело посмотреть и описать. А читатели пусть решают.

— И когда вы склонны отбыть к читателям?

Я сказал, что считаю себя студентом-первокурсником. И изложил программу учетверения.

— Едва ли это целесообразно, — сказал Дятел. — В Шаре миллион жилых планет. Ни четыре человека, ни четыре тысячи не сумеют изучить их досконально даже за всю жизнь. К тому же у копий одинаковая эрудиция, неизбежен однобокий подход. Для всестороннего изучения нужны специалисты с разным образованием. Вас, литератора, мы пригласили для общего впечатления. И по-моему, оно уже сложилось.

Он помолчал и добавил жестко:

— Назначайте дату отбытия.

— Как, уже?

Я оторопел. Очень уж неожиданно получилось. Составлял программу, настроился на долгие годы разлуки. А впрочем, не вечно же жить в музее. Домой, так домой. И я уже представил себе как обомлеет жена, услышал восторженный вопль сына: