Теперь представим, что вышеописанная прямолинейность наполнена дисфорией и, стало быть, это уже не какая-то вялая, безразличная и нейтральная прямолинейность. Она прокладывает себе путь вперед злобновато-агрессивным дисфорическим зарядом. Такое прямолинейное мышление не может остановиться, свернуть с пути, а может лишь неукоснительно идти вперед. Оно нетерпимо к инакомыслию, склонно к силовому решению проблемы, не способно понять чужую правоту. Эпилептоидная прямолинейность не переносит резких шуток в свой адрес, редко раскаивается в содеянном, свои неудачи любит объяснять внешними причинами (например, врагами), а не собственной внутренней несостоятельностью.
Но благодаря тому, что подобное мышление логически крепко сколочено, оно способно брать в плен многих людей без собственной позиции и по-хозяйски вести за собой. Своей упрощенной уверенностью подобное мышление прельщает неуверенных в себе последователей. Прямолинейность, заряженная дисфорией, болезненно реагирует, если ей начинают перечить, и агрессивно защищается, поэтому желающих спорить обычно находится немного.
Мышление эпилептоида вязковато, обстоятельно, ригидно. Если эпилептоид прочно занял какие-то позиции, то его, как тяжелый шкаф, трудно хоть чуть-чуть сдвинуть с места. Эпилептоиду не хватает внутренних оснований для отступления от своих принципов, самое естественное для него — борьба за них. Этот душевный склад называют еще «характером воина, хозяина, хранителя традиций». Подобными «воинами» могут быть и женщины, хотя мужчины все-таки чаще.
Вышеописанные особенности мышления в общении с людьми неизбежно оборачиваются авторитарностью. Авторитарность — это стремление доминировать, начальствовать в широком смысле слова, командирская глухота к инакомыслию, убежденность, что все должно быть, «как я сказал, и точка».
Отсюда понятно, почему многие эпилептоиды рвутся к власти: именно там они могут дать выход своей авторитарности. Эпилептоиды оказываются на своем месте там, где нужно держать дисциплину, единство. Благодаря несгибаемой твердости они умеют держать «в кулаке» трудный коллектив, заставить всех «шагать в ногу». Типичный путь для эпилептоида — пойти в армию и дослужиться до высоких чинов или в гражданской жизни занять место спортивного тренера, кресло начальника и т. п. Если этого не происходит, то остается лишь быть тираном в своей семье, жестким хозяином своей собаки.
Обычно власть дается в структуре какой-то иерархии, где низшие подчиняются высшим, а высшие самому высокому. Эпилептоиду хорошо в подобной системе: он с готовностью подчиняется начальнику (если считает его действительно сильным) и с радостью руководит подчиненными. Таким образом, эпилептоид является важным «кирпичиком» пирамиды власти.
По временам люди разных характеров могут внешне вести себя авторитарно. Однако на то есть психологические причины. Например, человек с неудовлетворенным желанием признания, авторитета пытается компенсировать недостаток уважения к себе авторитарными методами. Как только проблема фрустрированного авторитета решается, от авторитарности может не остаться и следа. Эпилептоид авторитарен и тогда, когда у него нет проблем с уважением. Он авторитарен по причине вышеописанной напряженной дисфорической прямолинейности, которая делает его малоспособным к уступчивости, многопрощающей терпимой доброте. Таким образом, его авторитарность, в отличие от психологической, временной, уходит своими корнями в стойкую психобиологическую конституцию (характер). По причине своей прямолинейной правильности он сам себя не поймет, если позволит людям жить, как им хочется, а не так, как его строгому взгляду представляется нужным.
Некоторым эпилептоидам свойственна высокая степень справедливости, ведь справедливость, в отличие от милосердия, любви, тоже своеобразная правильность — четкий баланс проступка и наказания, успеха и поощрения.
Сильные природные инстинкты и влечения неотделимы от ядра данного характера. Сексуальное и пищевое влечение, тяга к материальным благам и острым ощущениям, инстинкт самосохранения со свойственной ему эгоистичностью оказывают влияние на психическую жизнь эпилептоида, делая его несколько приземленным чувственником.
Также неотделима от ядра характера склонность эпилептоида к образованию сверхценных идей. Сверхценные идеи выделены немецким психиатром К. Вернике в 1892 году. В их основе — патологическая убежденность в чем-либо без достаточных для того оснований. В отличие от бреда это психологически понятная убежденность, опирающаяся на реальные обстоятельства, которые переоцениваются. Как указывал Карл Ясперс /7, с. 143–144/, в сверхценную идею можно «вчувствоваться», она становится психологически понятной, если принять во внимание особенности личности человека и его судьбы. Пример: муж неожиданно пришел раньше с работы и увидел в ведре, приготовленном к выносу, бутылку из-под шампанского, заметил испуганный взгляд жены (она не ожидала его прихода) и убежден, что дома был любовник, а не подруга жены, как было на самом деле. Ход его мыслей понятен, в нем нет нелогичности (подобное могло бы быть). Патология в том, что бутылки в ведре и испуганного взгляда ему достаточно для глубокой убежденности в том, что жена изменила и будет изменять впредь. Даже если вся дальнейшая жизнь покажет, что он ошибался в отношении жены, в глубине его души будет продолжать жить убежденность по поводу того случая и настороженность к подобному в будущем. Важными предпосылками его убежденности служит то, что в последнее время у него стало чуть хуже с потенцией, а жена стала немного любезнее с другими мужчинами.
Совсем иначе выглядит бред ревности. Жена выбрасывает в ведро фантик от конфеты, и мужу становится все абсолютно ясно: «Ага, конечно же, эту конфету ей дал любовник». Очевидно, что его убежденность носит нелепый характер, строится на ложной алогичной посылке, в нее невозможно вчувствоваться, серьезно поверить. Это глубокая патология мышления. Сверхценная же идея эпилептоида строится на реальной логической посылке, которую можно понять, но значение которой человеком явно переоценивается с далеко идущими последствиями. При этом к веским, разубеждающим контраргументам эпилептоид остается глуховат.
Поскольку обычно подробно не показывают тесную связь стойких сверхценных идей с характерологическими особенностями эпилептоида, то я хотел бы это продемонстрировать.
1. Из-за прямолинейной узости мышления у эпилептоида изначально доминирует один путь мысли, а не многообразие вариантов, в каждом из которых нужно серьезно разобраться.
2. Инертность, тугоподвижность мышления. Один раз на чем-то застряв, мысль с этого уже не сходит. Эпилептоиду не хватает отвлекаемости, легкомыслия, переменчивости натуры.
3. Самоуверенность мышления. Так как изначально не хватает иных значимых вариантов, а своя мысль кажется логичной и правильной, то эпилептоиду трудно подумать: «А вдруг все как раз наоборот?».
4. Патологическая стойкость аффекта. Как отмечал Карл Леонгард /8, с. 119/, у людей, склонных к «застреванию» (эпилептоиды являются таковыми), аффект со временем мало гасится. Любые прикосновения к значимому переживанию заставляют аффект заново вспыхивать. Обычно под такой стойкостью аффекта лежит сила какого-либо влечения. В ревности — сексуального, в идеях преследования — инстинкт самосохранения, в сутяжничестве — жадность, эгоизм. Также стойкость аффекта поддерживается неправильным поведением окружающих, которые постоянно напоминают эпилептоиду о чем-то болезненном для него. Да и сам эпилептоид может разжигать себя яркими воображениями на тему того, что, по его мнению, случилось.
5. Сверхценные идеи чаще возникают не про все на свете, а концентрируются на актуальных для эпилептоида сюжетах: ревность, борьба за свои права (сутяжничество), подозрительность вплоть до идей преследования, беспокойство о своем здоровье (ипохондричность), карьеризм, борьба за власть или справедливость. Для эпилептоида это горячие темы, поэтому не удивительно, что именно в данных областях его мысль приобретает качество сверхценности. Чем эпилептоид злее, тем уязвимей его самолюбие, тем более въедливыми, стойкими оказываются сверхценные идеи.