— Не будьте же дурочкой, — сказала Айда. — Я вам друг. Я только хочу спасти вас от этого мальчишки. Вы ведь от него без ума? Не правда ли? Но разве вы не понимаете, что он — нехороший?

Она села на кровать, мягко, но безжалостно настаивая на своем.

— Вы совсем ничего не знаете, — прошептала Роз.

— У меня есть доказательства.

— Я не про это говорю, — ответила девочка.

— Он вас ни в грош не ставит, — сказала Айда. — Послушайте. Я ведь понимаю ваши чувства. Даю вам слово, я тоже в свое время не раз влюблялась в мальчишек. Конечно, это естественно. Это все равно что дышать. Но все-таки вы не должны терять голову. Этого никто не стоит, а уж о нем и говорить нечего. Он нехороший человек. Я не пуританка, не думайте. Я тоже не один раз в жизни увлекалась. Это же естественно. Ну, словом, — она покровительственно протянула к девочке свою массивную лапу, — я-то уж понимаю, что значит власть Венеры. Но я всегда стояла за правду. Вы еще такая молодая. У вас еще будет куча мальчиков, пока доживете до старости. Вы еще повеселитесь… Если только не позволите им помыкать собой. Это всем необходимо. Все равно что дышать. Не подумайте, что я против любви. Уж конечно, нет. Я, Айда Арнольд. Надо мной стали бы смеяться, если бы я сказала такое. — Пиво снова подступило ей к горлу, и она поднесла руку ко рту. — Простите, милочка. Вот видите, мы прекрасно можем договориться, когда мы заодно. У меня никогда не было своих детей, и я к вам привязалась. Вы милая девочка. — И вдруг она гаркнула: — Отойдите от стенки и ведите себя разумно. Он вас не любит.

— Мне все равно, — упрямо пробормотал детский голосок.

— Что значит — вам все равно?

— Я люблю его.

— Вы погубите себя. Будь я вашей матерью, я задала бы вам хорошую трепку. Что сказали бы ваши отец и мать, если бы они знали?

— Им все равно.

— А как вы думаете, чем это кончится?

— Не знаю.

— Вы еще молоды. В этом все и дело. Вы романтичны. Я тоже была такая. Когда вы вырастете, это с вас соскочит. Вам не хватает только немного жизненного опыта.

Глаза девочки с Нелсон-Плейс уставились на нее, не понимая; загнанный в свою норку зверек выглядывал в яркий веселый мир; в норе были убийство, совокупление, нужда, верность, любовь и страх Божий; зверек не обладал знанием, которое позволило бы ему отрицать, что только в сверкающем широком мире, там, за пределами его норы, существует нечто такое, что люди называют жизненным опытом.

Малыш смотрел вниз на тело, распростертое у подножия лестницы в пансионе Билли, словно Прометей на скале под орлом.

— Боже мой, как же это случилось? — воскликнул Друитт.

— Давно уже надо было починить эту лестницу, — ответил Малыш. — Я говорил Билли, но этот подлец ни за что не хочет тратить деньги.

Он уперся забинтованной рукой в перила и толкал их, пока они не полетели вниз; выкрашенный в коричневую краску орел попал как раз на поясницу Спайсеру.

— Но ведь это случилось уже после того, как он упал, — запротестовал Друитт; его вкрадчивый голос законника прерывался от волнения.

— Вам это только показалось, — возразил Малыш. — Вы были здесь, в коридоре, и видели, как он прислонил свой чемодан к перилам. Напрасно он это сделал. Чемодан был слишком тяжелый.

— Боже мой, вам не удастся впутать меня в эту историю, — сказал Друитт. — Я ничего не видел. Я смотрел, что там в мыльнице. Вместе с Дэллоу.

— Вы оба видели, как он упал, — возразил Малыш. — И это хорошо. Нам повезло, что здесь как раз оказался уважаемый представитель закона. Одно ваше слово, и все будет в порядке.

— Я буду отрицать это, — сказал Друитт. — Я уйду отсюда. Я присягну, что никогда не был в этом доме.

— Оставайтесь на месте, — приказал Малыш. — Нам ни к чему еще один несчастный случай. Дэллоу, пойди позвони в полицию… и вызови врача, это будет солиднее.

— Вы можете задержать меня здесь, — проговорил Друитт, — но не можете заставить меня сказать…

— Я хочу, чтобы вы сказали только то, что сами хотите сказать. Не очень хорошо это выглядело бы, если бы меня обвинили в убийстве Спайсера, примем, когда я убивал его, вы были здесь… Искали что-то в мыльнице?… Этого было бы достаточно, чтобы погубить любого адвоката.

Друитт пристально посмотрел на сломанные перила на повороте лестницы над тем местом; где лежало тело.

— Вы бы лучше подняли тело, а обломки перил подложили бы под него, — медленно сказал он. — У полиции возникнет множество вопросов, если они увидят его в таком положении. — Он вернулся в спальню, сел на кровать и обхватил голову руками. — У меня голова разболелась, — сказал он, — мне надо домой. — Никто не обращал на него никакого внимания. Дверь в комнату Спайсера скрипела на сквозняке. — Голова у меня просто раскалывается, — повторил Друитт.

Дэллоу потащил по коридору чемодан; из него торчали тесемки от пижамы Спайсера; прижатые крышкой, они были похожи на выдавленную из тюбика зубную пасту.

— Куда он собрался ехать? — спросил Дэллоу.

— В Ноттингем, Юнион-стрит, «Голубой якорь», — ответил Малыш. — Надо им телеграфировать. Может, они захотят прислать цветы.

— Будьте осторожны с отпечатками пальцев, — умоляюще сказал Друитт, сидя рядом с умывальником; он не поднимал головы, по-видимому, от боли. Но услышав, как Малыш спускается по лестнице, он все-таки поднял глаза.

— Куда вы идете? — резко спросил он.

— Ухожу, — ответил Малыш.

— Вам нельзя сейчас уходить, — сказал Друитт.

— Меня здесь не было, — возразил Малыш. — Были только вы с Дэллоу. Вы ждали, пока я вернусь домой.

— Вас увидят.

— Ну что ж, тут придется рискнуть, — ответил Малыш. — У меня есть дела.

— Не говорите мне! — поспешно крикнул Друитт, но тут же, овладев собой, добавил уже негромко: — Не говорите мне, какие у вас дела…

— Нам нужно устроить все со свадьбой, — угрюмо сказал Малыш.

Он на мгновение остановил глаза на Друитте… у него супруга… он уже двадцать пять лет играет в эту игру… Казалось, Малыш хотел задать какой-то вопрос, казалось, он был почти готов принять совет от человека, значительно старше; казалось, он ожидал хоть немножко человеческой мудрости от изворотливого ума этого старого законника.

— Лучше уж поскорей покончить с этим, — мягко и грустно продолжал Малыш.

Он все еще смотрел в лицо Друитту, ища в нем хоть какого-нибудь отражения мудрости, приобретенной за двадцать пять лет участия в игре, но видел только испуганное лицо, замкнутое, словно витрина лавки, забитая досками во время уличных боев. Он продолжал спускаться по лестнице, погружаясь в глубокий колодец, на дно которого упало тело Спайсера. Он принял решение; теперь ему нужно было только двигаться к своей цели; он чувствовал, как кровь его отливала от сердца и вяло двигалась по жилам, словно поезда по внутреннему кольцу. Одна станция приближала его к безопасности, а следующая вновь удаляла от нее, пока он не огибал всю дугу, — тогда безопасность опять приближалась, как Ноттинг-Хилл, а потом снова удалялась. Пожилая проститутка на набережной Хоува даже не обернулась, когда он оказался позади нее: как между электрическими поездами, идущими в одном направлении, столкновение между ними было невозможно. У них обоих была конечная цель, если можно говорить о конечной цели, когда речь идет о движении по кольцу.

У бара «Норфолк», возле тротуара, словно две парные кровати, стояли два ярко-красных гоночных автомобиля; Малыш машинально скользнул по ним взглядом, но вид их непроизвольно запечатлелся у него в мозгу, и в нем шевельнулась зависть.

Кафе Сноу было почти пусто. Он сел за тот столик, где когда-то сидел Спайсер, но к нему подошла не Роз. Его заказ приняла незнакомая девушка. Он неловко спросил:

— А Роз нет?

— Она занята.

— Можно ее видеть?

— Она с кем-то беседует в своей комнате. Вам туда нельзя. Придется подождать.

Малыш положил на стол полкроны.