— Ну да, я даже когда-то пел в хоре, — признался Малыш и вдруг тихо запел своим ломающимся мальчишеским голосом: — «Agnus Dei qui tollis peccata mundi, dona nobis pacem».

В его голосе звучал целый потерянный мир: светлый угол под органом, запах ладана и накрахмаленных стихарей и музыка. Музыка, безразлично какая: «Agnus Dei», «прелестна на взгляд, так сладко обнять», «свищет скворец возле нашей тропинки», «credo in unum Deum», — всякая музыка волновала его, говорила ему о чем-то таком, чего он не мог понять.

— Ты ходишь к мессе? — спросил он.

— Иногда, — ответила Роз. — Это зависит от работы. Большей частью бывает так, что если я иду к мессе, то совсем не высыпаюсь.

— Мне наплевать, что ты там делаешь, — резко сказал Малыш. — Я-то не хожу к мессе.

— Но ведь ты веришь, правда? — взмолилась Роз. — Ты веришь, что Бог есть?

— Конечно, есть, — ответил Малыш. — Что еще может там быть, если не Бог? — продолжал он презрительно. — Ведь это единственное, что, возможно, имеет смысл. Эти атеисты, они ничего не знают. Конечно, есть ад, геенна огненная и вечное проклятие, — сказал он, глядя на темную бурную воду, на молнии и фонари, качающиеся над черными сваями Дворцового мола, — конечно, есть адские муки.

— И рай тоже, — тревожно сказала Роз.

Дождь лил, не переставая.

— Может быть, — ответил Малыш, — может быть.

***

Малыш промок до костей, брюки прилипли к его худым ногам; он поднимался по длинной, не покрытой дорожкой лестнице к себе в комнату в пансионе Билли. Перила шатались под его рукой, и, когда он открыл дверь и увидел, что все ребята здесь и курят, сидя на его медной кровати, он гневно крикнул:

— Когда же починят перила? Ведь это опасно. В конце концов, кто-нибудь свалится.

Шторы не были опущены, и за закрытым окном, на фоне серых крыш, доходящих до самого моря, полыхали последние молнии. Малыш подошел к своей кровати и смахнул с нее крошки булки с колбасой, которую ел Кьюбит.

— Что это тут, — спросил он, — собрание?

— Да неладно со взносами, Пинки, — ответил Кьюбит, — двое не заплатили. Бруер и Тейт. Они говорят, что теперь, раз Кайта не стало…

— Давай порежем их, Пинки? — предложил Дэллоу.

Спайсер стоял у окна и смотрел на грозу. Он промолчал, глядя на молнии, разрывающие небо.

— Спроси Спайсера, — ответил Малыш, — он последнее время что-то много раздумывает.

Все обернулись и посмотрели на Спайсера. Спайсер сказал:

— Может, пока что не надо так нажимать. Вы же знаете, многие ребята смылись, когда Кайта убили.

— Давай, давай, — сказал Малыш. — Послушайте-ка его. Таких, как он, называют философами.

— Ну что ж, — сердито возразил Спайсер. — Есть свобода слова в этой шайке или нет? Потому они и смылись, что не могли себе представить, как это такой шкет будет управлять всей лавочкой.

Малыш сидел на кровати и смотрел на него, засунув руки в мокрые карманы. Один только раз он вздрогнул от озноба.

— Я всегда был против убийства, — продолжал Спайсер. — Мне наплевать, пусть все это знают. На что нужна месть? Подумаешь, благородство какое!

— Ты просто злишься и трусишь, — сказал Малыш.

Спайсер вышел на середину комнаты.

— Слушай, Пинки, — сказал он. — Будь благоразумен. — Он обратился ко всем: — Будьте благоразумны.

— А ведь кое в чем он прав, — неожиданно вставил Кьюбит. — Нам повезло, что все мы так выскочили. Незачем привлекать к себе внимание. Лучше на время оставить Бруера и Тейта в покое.

Малыш встал. К его мокрому костюму прилипло несколько крошек.

— Ты готов, Дэллоу? — спросил он.

— На все, что ты скажешь. Пинки, — ответил Дэллоу, улыбаясь, как большая преданная собака.

— Куда ты идешь, Пинки? — спросил Спайсер.

— Хочу сходить к Бруеру.

Кьюбит сказал:

— Ты ведешь себя так, как будто мы убили Хейла в прошлом году, а не на прошлой неделе. Нам надо быть осторожными.

— Это дело конченное, — сказал Малыш — Вы слышали заключение суда. Он умер своей смертью, — добавил он, глядя в окно на затихающую грозу.

— А ты забыл об этой девчонке из кафе Сноу? Из-за нее нас могут повесить.

— Девчонку я беру на себя. Она ничего не скажет.

— Ты женишься на ней, что ли? — спросил Кьюбит. Дэллоу засмеялся.

Малыш вынул руки из карманов и сжал их так, что побелели костяшки.

— Кто говорит, что я женюсь на ней? — спросил он.

— Спайсер, — ответил Кьюбит.

Спайсер попятился от Малыша.

— Слушай, Пинки, — сказал он, — я подумал об этом только потому, что тогда она стала бы безопасной. Жена не имеет права давать показания.

— Мне не нужно жениться на этой никудышной девчонке, чтобы сделать ее безопасной. Как нам сделать безопасным тебя, Спайсер? — Он провел языком по сухим потрескавшимся губам. — Если для этого достаточно полоснуть бритвой…

— Это была просто шутка, — вмешался Кьюбит. — Не надо принимать это всерьез. Ты шуток не понимаешь, Пинки.

— Ты думаешь, это было бы забавно, а? Чтобы я женился, да еще на такой паршивой девчонке? Ха, ха, — засмеялся он каркающим смехом. — Придется мне кое-чему научиться. Пошли, Дэллоу.

— Подожди до утра, — сказал Кьюбит. — Подожди, пока вернутся остальные ребята.

— Ты что, тоже дрейфишь?

— Ты вот не веришь, Пинки. Но мы должны действовать полегоньку.

— Ты со мной, Дэллоу? — спросил Малыш.

— Я с тобой, Пинки.

— Тогда пошли, — сказал Малыш.

Он направился к умывальнику и открыл маленькую дверцу, за которой стоял ночной горшок. Он пошарил за горшком и вытащил тоненькое лезвие, такое, каким женщины подбривают себе брови, но с одного края затупленное и обернутое изоляционной лентой. Он сунул его под длинный ноготь большого пальца, единственный ноготь, который не был у него обкусан, и натянул перчатку.

— Через полчаса мы вернемся с деньгой, — сказал он, вышел из комнаты, хлопнув дверью, и спустился по лестнице пансиона Билли. Холод от мокрой одежды проникал до самых костей, лицо сморщилось от озноба, узкие плечи вздрагивали. Он бросил через плечо шагавшему за ним Дэллоу:

— Мы пойдем к Бруеру. Довольно будет проучить его одного.

— Как знаешь, Пинки, — ответил Дэллоу.

Дождь перестал; был отлив, и мелкое море отступало вдали от песчаной отмели. Где-то часы пробили полночь. Дэллоу вдруг захохотал.

— Что это тебя разбирает, Дэллоу?

— Я вот о чем думаю, — ответил Дэллоу. — Ты мировой парень. Пинки. Кайт правильно сделал, что принял тебя. Ты идешь напролом, Пинки.

— Ты молодец, — сказал Пинки, глядя вперед; лицо его передергивалось от озноба.

Они прошли мимо «Космополитена», мимо фонарей, горевших там и здесь на огромной набережной, к башенкам, выделявшимся на фоне быстро бегущих облаков. Когда они проходили мимо кафе Сноу, там погасло последнее окно. Они повернули на Олд-Стейн. У Бруера был дом возле трамвайной линии на Льюис-роуд, почти под железнодорожным мостом.

— Он уже лег спать, — сказал Дэллоу.

Пинки позвонил, не отнимая пальца от кнопки. По обеим сторонам дороги тянулись ряды низеньких, закрытых ставнями, лавочек; по безлюдному шоссе, звеня и качаясь, прошел пустой трамвай с надписью «В парк»; пассажиров в нем не было, кондуктор дремал на одной из скамеек, крыша блестела от ливня. Пинки все держал палец на кнопке звонка.

— Почему Спайсер сказал это… о том, что я женюсь? — спросил Малыш.

— Он просто подумал, что это заткнет ей глотку, — ответил Дэллоу.

— Такие, как она, меня не волнуют, — сказал Малыш, нажимая на кнопку звонка.

На лестнице зажегся свет, скрипнула оконная рама, и чей-то голос окликнул:

— Кто это?

— Это я, — ответил Малыш, — Пинки.

— Что тебе надо? Почему ты не мог прийти утром?

— Мне нужно поговорить с тобой, Бруер.

— Какие это у нас срочные разговоры, Пинки? Неужели нельзя подождать до утра?

— Открывай-ка лучше, Бруер. Ты же не хочешь, чтобы сюда явилась вся банда.