Дели разглядывала стоявшую у пристани «Филадельфию» как нечто постороннее, хотя и говорила себе, что те двое, приплывшие на шлюпке и втаскивающие на борт мешок с рыбой, ее сыновья, что камбуз, над которым поднимается легкий дымок, ее камбуз и человек, который полулежит в кресле и медленно и неловко ест одной рукой, ее муж.

Она увидела маленькую, оборванную фигуру в бесформенной шляпе – Лимб бежал по палубе, а за ним со всех ног мчалась другая фигура – конечно, Чарли, преследующий своего заклятого врага. Лимб сделал прыжок и. оказался на пристани, затем повернулся и показал нос своему преследователю.

Дели улыбнулась: столько ярости выразил воздетый кверху кулак Чарли. Казалось странным, что она не слышит то единственное ругательство, которое всегда сопровождало этот жест.

Когда появилась с подносом служанка Этель, невероятно тоненькая, всегда веселая девушка, Дели с некоторым замешательством взглянула на изящно нарезанные сандвичи, вышитые льняные салфетки, хрустальные бокалы, запотевшую бутылку и подумала о своем первом ужине на «Филадельфии».

Омлет с луком и пивом там и цыпленок с вином здесь – символическая разница между той и этой жизнью. Но она полюбила пиво и простую еду в рубке или под тентом на палубе, в обществе Чарли, обнюхивающего каждый кусок, прежде чем отправить его в рот, потому что, говорил он, ничего не имеет вкуса, даже сырая луковица, если сначала ее не понюхать.

17

На «Филадельфии» кок с грохотом ставил на плиту кастрюли. Когда он подавал еду, то всегда производил много шума. Он был человеком весьма раздражительным и если что-нибудь ронял, ложку или миску, то в ярости еще и поддавал их ногой.

Ему до смерти надоело готовить рыбу, а эти проклятые мальчишки опять заявились с огромным мешком рыбы, а льда нет, значит, возись с ней прямо сейчас.

– Эй, вы ребята! – крикнул он, – Забирайте!

Обычно, когда еда была готова, он звонил в колокол. Это означало, что один из них должен прийти, взять для отца обед и отнести ему в каюту. Пока Дели болела, они делали это по очереди; сегодня была очередь Алекса.

Он взял поднос, на котором стояла тарелка вареной рыбы, измельченной и перемешанной с картофелем, чтобы Брентону легче было есть, и осторожно понес его на верхнюю палубу. Отец лежал, опустив подбородок на широкую грудь, задумчиво глядя в окно.

Брентон не любил, когда они долго оставались на одном месте, ему казалось тогда, что пароход застрял на мелководье, как нередко бывало в прошлом, и лежит, больной и бесполезный, – как он сам. Озеро было спокойно, его воды не струились, как воды реки, и, не видя движущихся берегов за окном своей каюты, он чувствовал, как в нем самом останавливается жизнь.

Кроме того, он скучал по жене, скучал гораздо больше, чем тогда, когда был здоров. Без нее он чувствовал себя судном без компаса, затерянным в открытом океане. Она придавала смысл его жизни, была связующим звеном между тем, каким он был, и тем, во что превратился теперь.

Чарли в последнее время совсем сошел с рельсов. Без постоянной ответственности за работающую машину, без твердой руки хозяйки он все время пропадал в Миланге, в пьяном загуле. Вся его еда состояла теперь из виски и пива, сырого лука и хлеба. Руки у него так дрожали, что Брентон больше не подпускал его к себе с бритвой. Роскошная борода, отросшая за это время, была, в отличие от седой головы, красивого золотистого цвета.

У Алекса детское обожание отца не прошло до сих пор, хотя жизнь низвела этого сильного человека на уровень ребенка, с почти детской зависимостью от окружающих. Алекс неловко присел на краю кровати и спросил:

– Хочешь, я покормлю тебя?

Брентон фыркнул и сердито выкатил глаза:

– Зачем? Я… могу… поесть сам. Что… каша? – Он недовольно ткнул вилкой в тарелку.

– Рыба под соусом, папа. Океанская. Горди и я только что ее поймали, свежее не бывает. Я намажу тебе хлеб маслом.

Брентон поднял вилку дрожащей левой рукой, обронив немного пищи.

– Послушай, папа, а ты мог бы переплыть это озеро? Я имею в виду – до болезни? Ты ведь был очень крепкий, правда?

– Что? Двадцать четыре мили… Не глупи, парень.

– Ну переплывают же люди английский канал,[31] разве нет?

– Да, переплывают… ты подожди… несколько годков, может, я еще попытаюсь… – Алекс с сомнением посмотрел на отца. – Подожди, сынок… пока я… выберусь… из этой каюты. Я тебе покажу. Почему нет? Я был… лучшим плавном… на всем Муррее.

Алекс был ошеломлен.

– Но, папа! Ты же никогда не встанешь!

Кровь прилила Брентону к лицу, покраснели даже его голубые глаза.

– Кто тебе сказал… эту чушь? Кто?

– Я не… не знаю, я думал… – Алекс смутился. – И Чарли, когда пришел выпивши, плакал и говорил, что ты никогда больше не перепрыгнешь через борт.

– Ха! Я… покажу тебе кое-что, парень. Дай… эту веревку. Там, за дверью. Теперь… привяжи в ногах кровати. Крепко. Без бабушкиных узлов. Подай мне… конец.

Брентон взял конец, веревки и дважды обмотал вокруг левой кисти. Затем, упираясь в постель ногами, подтянулся и принял сидячее положение. Он подтягивался до тех пор, пока не согнулись колени. Потом он повернулся на ягодицах и его ноги соскользнули на пол. Затем он обхватил стойку, к которой была привязана веревка, двумя руками и, медленно распрямляясь, встал на своих дрожащих ногах.

Брентон бросил на сына торжествующий взгляд и тяжело опустился на кровать, пот заливал ему лицо.

– Ну как? Могу я стоять… на своих… ногах? Не говори матери. Удивлю ее. Я становлюсь сильнее… с каждым днем.

Алекс был потрясен.

– Здорово, папа! Ты и в самом деле думаешь, что сможешь переплыть озеро?

– Доктор сказал… плавание самое полезное. В воде… меньше вес… Но не должно быть слишком холодно. Подожди… немного.

Алекс не мог сдержать восхищения.

– Вот здорово! – Я тоже хочу стать доктором и помогать таким, как ты.

Впервые со времени болезни Дели почувствовала голод. Солнце село, сразу потухли краски на небе, и огромная зеркальная гладь озера потемнела. Дели с нетерпением ждала Аластера Рибурна. Наконец она услышала на лестнице его шаги; сначала увидела в люке его темную шевелюру, разлет бровей, затем показались его орлиный нос и острая бородка, за ними появилась и вся щегольская фигура.

– «Из глубин ада явился я приветствовать тебя», – пробормотала Дели про себя, увидев его в новом великолепном халате – на этот раз из японского шелка мефистофельского красного цвета.

– Да вы чуть ли не в темноте! – вскричал Аластер. – Почему вы не попросили Этель зажечь лампу? А, она принесла вам ужин, но – увы! – не захватила лед. Ленивая девчонка! Мы должны выпить вино прежде чем оно согреется.

– О, пожалуйста, подождите зажигать свет! Я люблю смотреть, как появляются первые звезды.

– А я люблю смотреть, что я ем! – невозмутимо ответил он, поправляя фитиль большой керосиновой лампы с разрисованным стеклянным колпаком, похожим на тот, что она разбила у тетушки Эстер много лет назад. – Кроме того, я хочу видеть вас.

Отдаленное воспоминание шевельнулось в ее мозгу. Кто-то когда-то уже говорил ей эти слова, но она не могла вспомнить, в какой связи. А Рибурн вытащил пробку из бутылки и, попробовав немного золотистого вина, протянул ей полный стакан и палил свой.

– За будущее!

– Боюсь, я всегда пребываю в прошлом.

– Так не должно быть. Это занятие для стариков, чья жизнь уже позади. А у вас, я убежден, впереди долгая и интересная жизнь, и я стану частью ее.

– О, я не понимаю…

– Ну вот! – восхищенно произнес Аластер. – Кто-нибудь когда-нибудь видел, как очаровательно краснеет старая женщина? Вы все еще как девушка: этот свежий цвет лица, серьезность мысли, которая видна в ваших глазах…

Дели посмотрела в сторону и сказала:

– Если вы не возражаете… я ужасно голодна. Еле удержалась, чтобы не наброситься на эти сандвичи до вашего прихода. Мне кажется, я не ела целый месяц.