Кафар проверял в соседней комнате, как сделала уроки Чимназ. Девочка была слаба в математике, и Кафар, всегда занимавшийся с детьми, уделял ей особое внимание, когда приходилось трудно… Он сидел рядом с Чимназ, а мысли его были там, на веранде — подле Фариды и ее толстой клиентки. Чимназ, заметив это, тоже начала прислушиваться к разговору за стенкой. Занятия у них сегодня шли плохо, Кафар злился, срывал зло на дочери:
— Разве здесь минус надо ставить? Кто же ставит знак минус, если речь идет о сложении, а? — Он даже ударил ее по руке, и Чимназ растерялась, посадила в тетради чернильную кляксу, расплакалась от испуга…
А толстая заказчица хвастала теперь своими серьгами: «Видишь, какие бриллианты муж мне на день рождения подарил?»
Фарида вздохнула.
— Эх, Гемср-ханум, какой там день рождения! Я уж позабыла, в каком году, в каком месяце родилась…
— Ну и напрасно. Очень напрасно. Сама виновата. Да мужчины такой народ — если видят, что женщина от них ничего не требует, тут же и успокаиваются.
Фарида протянула платье заказчице: «Наденьте, посмотрим, хорошо ли».
Гемер-ханум в одном белье подошла к зеркалу. На ней и комбинация была необыкновенная — очень красивая, телесного цвета, вырез отделан тонким кружевом. Заметив, что Фарида с восхищением смотрит на эту комбинацию, толстуха похвастала:
— Это мы в прошлом году в Италии купили. Поехали с мужем погулять. Я так: не реже, чем в два года раз, или с мужем, или одна езжу за границу. — Она игриво ущипнула Фариду. — Знаешь, есть свое удовольствие в поездках в одиночку. Новые города, новые люди, красивые мужчины, юноши… — Она снова ущипнула Фариду. — Ведь не буду же я всю жизнь гнить рядом с мужем, в бакинской жаре, в этой вони! Хочешь, этой осенью и тебе путевку устроим? У мужа есть один знакомый, куда захотим, туда и сделает.
Фарида только вздохнула.
— Где уж мне такое счастье…
Кафар сидел напротив зеркала, в нем он видел свое усталое, морщинистое лицо, опущенные плечи… Ему вдруг страшно захотелось выйти и прогнать эту самую Гемер-ханум ко всем чертям, крикнуть ей: «А ну, забирай свои тряпки и убирайся, и чтобы ноги твоей больше в нашем доме не было!»
Он даже встал, заглянул в окно на веранду, но увидев, что Гемер-ханум все еще в одном белье, быстро отошел в глубь комнаты, прикрикнул на Чимназ:
— Ну, что ты сидишь, глазами хлопаешь? Давай решай задачу! Или я вместо тебя учиться буду?
Чимназ послушно уткнулась в тетрадь.
Гемер-ханум осталась довольна своим новым платьем. «До чего ж красивое платье, — все говорила она. — А самое главное — тело плотно облегает. Ненавижу все эти висящие балахоны — как будто тебя в мешок сунули. Никто даже и не оглянется, когда по улице идешь. Д если в таком вот, — ни один мужик глаз оторвать не может от женщины вроде нас с тобой. Смотри: грудь вперед, талия тонкая, а вот здесь — на этот раз она ущипнула Фариду за бедро, — все колышется, словно бараний курдюк. Я и дома стараюсь так одеваться. Молодец, отлично скроила. Когда рукава вошьешь?»
Фариде уже изрядно надоели все эти самодовольные разговоры, советы, поучения, она слушала Гемер-ханум, а сама думала, что та рассуждает, как самая настоящая потаскуха, да еще и хвастается этим… Толстуха спросила еще раз:
— Так когда закончишь?
— Послезавтра можно будет забирать, — неохотно ответила Фарида.
— Ничего, ничего, милая, я не тороплюсь. Честно говоря, платьев у меня хватает. Просто очень уж мне этот материал понравился.
— Да, материал красивый. В первый раз такой вижу.
— Привезли из Японии. Муж у спекулянта кун пил…
Наконец Гемер-ханум ушла. В доме долго еще стоял запах французских духов…
В тот же вечер, когда дети легли спать, Фарида порылась в шкафу и вытащила свое старое шерстяное платье, очень ее когда-то красившее — она делалась в нем еще моложе, талия казалась тоньше… Кафар, бывало, не мог отвести глаз, если она была в этом платье. «Когда мы вдвоем, — говорил он, — всегда надевай это платье, ладно?» И она частенько надевала его по вечерам, возвращаясь с работы…
Не удержавшись, Фарида надела старое платье и сейчас. Она то подходила к зеркалу, то отходила от него, и на лице Кафара появилась улыбка: хоть и состарилось платье, хоть и стало оно узким, но, как прежде, шло Фариде; казалось, она словно вновь помолодела… Фарида купила его вскоре после того, как они поженились. Когда, в первый раз надев его, прошлась перед Кафаром и спросила: «Идет мне?», — он ответил: «Просто великолепно! Ты в нем похожа на хрустальный сосуд…» Эти слова так понравились ей, что она долго еще заставляла повторять их: «На что, на что, ты говорил, я похожа?»
Вот и теперь, надев красное платье, Фарида вся расцвела, как и раньше, казалось, улетучилась куда-то вся ее усталость. И Кафар — тоже почувствовал себя помолодевшим, таким, как раньше, только почему-то никак не выходила у него из головы утренняя заказчица, ее рассуждения. Чувствуя накатывающуюся злость, он спросил как можно спокойнее:
— С чего это ты вдруг про него вспомнила? — Кафар старался сдерживаться, но голос все равно выдавал его. — У тебя же полно новых…
— А надену-ка я его завтра на работу. Что-то так захотелось походить в нем…
Кафар чуть не закричал на жену: «С чего это ты посреди лета влезаешь в шерстяное платье, которое к тому же на тебе трещит? Чтобы на тебя пялились, да?» Но удержался, чувствуя: если скажет эти слова — что-то навсегда рухнет, изменится в их отношениях.
— Ты разве не видишь, каким оно стало старым? Совсем тебе мало, выгорело…
— Да я же шучу. — Фарида вдруг словно очнулась. И тоже, видно, вспомнив разговоры заказчицы про облегающие платья, покраснела ярче своего платья и поцеловала Кафара. — Шучу, не понимаешь разве? Для тебя надела. Так хочется вспомнить те годы… Что, нельзя? Ты разве не хочешь вспомнить те годы?
— Хочу. — Кафар, уже успокоившись, улыбнулся ей. — Почему не хочу? При мне можешь надевать его, когда захочешь…
И тут произошло неожиданное: Фарида вдруг разрыдалась. Она плакала так горько, так искренне, будто узнала только что о смерти близкого человека. Кафар потянулся к ней, чтобы утешить, но она убежала в другую комнату и с треском захлопнула за собой дверь.
Перепуганные дети выскочили из своих постелей, повисли на ней, наперебой жалобно спрашивали:
— Что с тобой, мамочка? Что случилось? Немного успокоившись, она вытерла слезы и прижала к себе детей.
— Не пугайтесь, детки, ничего не случилось. Просто зуб вдруг разболелся. Прямо умираю от боли. — Для большей убедительности она схватилась за щеку. Потом встала; вскочили и дети, чтобы идти за ней следом, но Фарида остановила их:
— Давайте, давайте, ложитесь спать, уже поздно.
— Не расстраивайся, понемногу все наладится, — пошел за ней на кухню Кафар. — Вот скоро я поступлю в аспирантуру, напишу диссертацию, защищу ее, перейду в какой-нибудь институт, стану больше зарабатывать…
Фарида посмотрела на него с пренебрежительным недоверием, и Кафар, поняв значение этого взгляда, сразу умолк, съежился. Он пошел в спальню, разделся там, не зажигая света, и лег спать, так и не поужинав. Он ждал, что она позовет, как обычно: «Почему же ты ложишься голодный, иди поужинай». Но Фарида так и не позвала его.
В ту ночь Фарида легла вместе с детьми. Это была первая ночь после их женитьбы, когда она спала отдельно от Кафара.
…В ту ночь произошло еще одно событие — во сне Фариде привиделся Джабар. Давно, очень уже давно не снился он ей, а тут — как живой. Пришел вместе с Гасанагой проведать ее. Оба стояли в дверях, и как ни просила она их войти — так и не тронулись с места. И оба ни слова не говорили. Потом повернулись, чтобы уходить, и тут Гасанага сказал: «Мама, я обижен на тебя. Очень обижен». И заплакал. «Утри слезы!» — прикрикнул на него Джабар.
В ту же минуту Гасанага вытер слезы и потянул отца за руку: «Пойдем», — сказал он, и оба стали удаляться. Фарида кинулась за ними, но опоздала, их уже нигде не было видно, словно оба вдруг вознеслись на небо. Улица была прямой как стрела, проглядывалась вся, но ни Джабара, ни Гасанаги нигде не было…