…На третий день вечером Кафар, улучив момент, когда в доме не было ни братьев, ни сестер, ни матери, начал укладывать вещи. Они все сидели в маленькой кухоньке во дворе, ужинали. И вдруг, словно почуяв что-то, в комнату вошла мать, удивилась:
— Что это ты, сынок? Куда собираешься?
— Уезжаю сегодня, мама.
— Уезжаешь? — не поняла она. — Куда?
— Назад, в Баку.
— Да почему же так скоро? Разве у вас занятия не одиннадцатого февраля начинаются?
— Да, тебе верно сказали — каникулы обычно кончаются десятого февраля. Но мы еще во время каникул должны пройти практику. Я и на три-то дня с большим трудом отпросился…
— И что, совсем никак не можешь остаться? Может, я для тебя у врача нашего попрошу справку о том, что ты заболел?
— Нет, нет, мама, остаться мне никак нельзя. Ты уж поверь, это невозможно. Я дал слово, что вернусь через три дня… Декану… профессору дал слово. Если сейчас нарушу — потом совсем из доверия выйду…
— Ну, если все так, родной мой, тогда тебе обязательно надо ехать… Я никогда не соглашусь, чтобы там тебя знали как человека, который не заслуживает доверия. Если мужчина хоть раз не сдержал своего обещания — пиши пропало. Больше уж ему никогда не поверят…
— Спасибо, мама, что ты меня понимаешь. — Кафар обнял мать за плечи.
Гюльсафа совсем расстроилась.
— Но что же это они делают!.. Ты только посмотри, бога ради, что они делают! Ведь они у Bat даже положенный государством отдых отнимают…
И Гюльсафа заторопилась, чтобы успеть собрать сыну корзину с гостинцами…
Фарида еще издали увидела, что в доме зажжен свет; она взбежала по лестнице, ворвалась в комнату и прямо как была, в пальто, бросилась ему на шею, больно впилась в губы поцелуем-укусом. Кафар еле оттолкнул ее.
— Да ты — что, с ума, что ли, сошла?
— Вот так вот и высасывают из человека кровь! — засмеялась она, крепко обнимая его за шею.
Снег с пальто Фариды таял на Кафаре, он чувствовал холодную влагу даже через рубашку. Покосился в зеркало — губы распухли.
Фарида сбросила пальто на старый диван, что стоял у них на веранде, показала на корзину и сложенные на столе деревенские гостинцы.
— Это еще что?
— Мама послала…
— Значит, — расхохоталась Фарида, — это ее подарок невестке? Дай ей бог всегда быть такой щедрой. Ну ладно, ладно… О, а это что еще за камешки?
— Это гуруд.
— Да? Ну, и из чего его делают?
— Из процеженного кислого молока. Скатывают такие шарики, кладут на солнце, чтобы они высохли. А потом его хоть несколько лет хранить можно. Потому и называется — гуруд.
— Ну и словечки придумываете вы, деревенские, — засмеялась было она и вдруг снова вцепилась в Кафара. — А ну, посмотри мне в глаза. — Кафар, опешив, покраснел под ее изучающим взглядом. — Та-ак… Не зря, значит, видела я сон!
— Сон? Какой еще сон? — растерянно спросил Кафар.
— На следующий день после твоего отъезда мне приснилось, что ты виделся со своей вертихвосткой.
— Не смей так говорить! — Кафар поднял руку, словно хотел ударить ее, но Фарида даже не вздрогнула.
— Это что? Это ты на меня руку поднял? Ты? Да как ты?.. Ты что, до сих пор не знаешь моей силы?
Да, он уже знал ее силу, ее власть над собой. И потому поспешил спрятаться от нее. Он слышал через дверь, что она никак не успокоится, ворчит так, чтобы он все слышал: «Надо же, как обнаглел! Ишь ты, съездил в свою вонючую деревню, набрался там храбрости… А где же она, твоя храбрость, до сих пор была?»
Ему хотелось выйти, ответить ей. Но она знала, Фарида, куда ударить…
…Как-то вечером они возвращались домой из кино. Билеты, конечно, купила Фарида и, как только он вернулся с занятий, пристала к нему как банный лист: мол, в городе индийский фильм идет, билеты уже есть…
Совсем недалеко от их дома, на углу одной из нагорных улиц, стояли трое парней, о чем-то громко между собой говорили, пересмеивались. И когда Кафар с Фаридой проходили мимо, один из них крикнул:
— Клянусь жизнью, всегда так несправедливо получается: самая вкусная груша в лесу медведю достается. Ты только посмотри на эту мошку и на красавицу рядом с ним. Пах-пах-пах, что за красавица!
Фарида замедлила шаг, ожидающе посмотрела на Кафара. Но он потянул ее за руку. «Охота тебе обращать внимание на каждого бездельника», — прошептал он.
Тогда Фарида вырвала вдруг у него руку и вернулась к парням. Кафар замер. А Фарида, подойдя к тому, который кричал, не говоря ни слова, влепила ему такую пощечину, что с головы парня слетела его широкая кепка. Он посмотрел долгим, непонимающим взглядом на кепку под ногами, потом перевел взгляд на Фариду, и едва он поднял руку, чтобы ударить ее, как на него тут же навалились товарищи, повисли, оттащили в сторону, на ходу натягивая на него кепку.
Фарида, усмехнувшись, вернулась к Кафару. Они уже отошли на какое-то расстояние, когда услышали, что парень, получивший оплеуху, снова начал рваться из рук.
— Вы что, черт бы вас побрал?! — орал он. — Почему вы не дали мне распороть живот этой шлюхе!
— А Балага? Что бы ты ему сказал, а? Ведь это его сестра Слава аллаху, что мы ее узнали!
— Какой еще Балага?! Да ты что!.. Неужели того самого?..
— Того, того! Это его родная сестра. Парень, получивший оплеуху, вдруг заржал.
— Ах черт, ее ручка никак не уступит ручке ее братца. А ну, поклянитесь, что Балага ни о чем не узнает! — И парни, продолжая пересмеиваться и кричать на всю улицу, пошли своей дорогой.
Кафар хотел было снова взять Фариду под руку, но она вырвалась, не оглядываясь, быстро пошла вперед…
…Он слышал, как она сейчас непрестанно ходит из своей комнаты на веранду, обратно — и ни на минуту не перестает ему выговаривать. Потом, все так же ворча, она перебралась на кухню, занялась, как он понял, приготовлением ужина. Но и оттуда, с кухни, слышал он ее голос: «Нет, вы только посмотрите, пожалуйста, как обнаглел! Ему там что-то наговорили, так он теперь считает, что должен изображать бешеного пса здесь! Забыл, видно, с кем имеет дело. Да даже если бы я была слабой женщиной — подумал бы о Балаге, прежде чем поднимать на меня руку! Да ты знаешь, что с тобой будет, если ты меня только пальцем коснешься?»
Не в силах успокоиться, Фарида ворвалась в его комнату.
— Да ты знаешь, что с тобой Балага сделает? И наплевать ему будет на то, что ты мой муж, ясно тебе?
Кафар читал книгу, точнее, держал перед собой раскрытый «Тихий Дон», но не понимал ни слова; строчки плясали перед глазами, смешивались. Фарида вырвала у него книгу и швырнула ее на пол.
— Я с кем говорю! Ты что, меня за человека не считаешь?
Кафар нагнулся, поднял книгу.
— Ну чего, чего ты от меня хочешь? Четыре дня не виделись, а ты вон как меня встречаешь…
— Вел бы себя, как человек — и встретили бы тебя по-человечески!
— Да что я сделал-то?
— Связался со шлю…
— А ну, хватит! Хватит, я сказал!
— Ты… Ты что, снова на меня кричишь?!
— Ну ладно, ладно… Я прошу, умоляю тебя — не произноси больше ее имени. Ведь она даже и не подозревает о твоем существовании.
— Можно подумать, я всю жизнь мечтала с ней познакомиться!
— Ну и прекрасно, оставь тогда эту несчастную в покое!
— «Несчастная»! Подумать только, как он страдает за эту… В общем, за нее!..
— Страдаю, не страдаю, но у нас с ней все кончено. Кончено. Все кончено. Ты прикончила все это.
— Ты правду говоришь? — мгновенно растаяла Фарида.
— Правду!
— Поклянись жизнью матери!
— У нас жизнью матери не клянутся…
— Ну хорошо, поклянись моей жизнью.
— Клянусь твоей жизнью, что, между нею и мною все кончено.
— Тогда сейчас же целуй меня!
— Что?
— Не понял, да? Слушай, что, в самом деле, с тобой произошло за эти три дня? Я сказала: поцелуй меня. — Кафар послушно прижал губы к ее щеке. — Нет, не так! Вот сюда целуй, — она показала на губы. Когда Кафар приблизил к ней лицо, она вдруг обхватила его за шею, сама притянула к себе. А спустя какое-то мгновение, вдруг обессилев, тихо вздохнула: — Если и ты бросишь меня, я покончу с собой. Поверь мне, покончу с собой.