— С комбината, говорите? — поинтересовался Суходолов. — Кто же такой?

— По фамилии — Демешкин, до имени Елизар. Трубопроводчик.

— Надо будет поинтересоваться. — Суходолов похлопал себя по карманам, чего-то, видимо, в них не обнаружил, сказал жене: — Запиши, Леночка, фамилию. Демешкин. Елизар.

Елена Никаноровна раскрыла сумку, стала записывать на клочке бумаги. Василий Антонович обратил внимание на то, что фамилию эту пометил в своей записной книжке и Владычин.

Был съеден суп. София Павловна и Юлия стали вносить тарелки с жарким. После этого Юлия вышла к столу уже без передника. София Павловна указала ей место рядом с Владычиным, который, как заметили и София Павловна и Василий Антонович, явно обрадовался соседству. Споры и разговоры о делах немедленно окончились; заговорили о театре, расспрашивали Юлию о будущих премьерах.

Юлия вовсю кокетничала с Владычиным, бросала острые словца Суходолову и даже Черногусу, который при этом каждый раз удивленно покашливал. Потом Юлия уселась за пианино, заиграла и запела. Мужчины ей охотно подтягивали.

София Павловна посмотрела на Василия Антоновича, улыбнулась: какой, дескать, это элемент — мешающий, отвлекающий или привлекающий?

— Да, Соня, да, — пользуясь всеобщим шумом, ответил ей вслух Василий Антонович. — Мужик всегда остается мужиком. — В голосе его было больше деланного, чем подлинного неудовольствия.

Юлия спорила со всеми; переспорить ее было невозможно: все она знала, об всем имела свое суждение. О театре? Пожалуйста. Рассуждает о театре. О живописи? Тем более. О модах? Можно было подумать, что именно она их все и придумывает. О генерале де Голле? О, вы ещё увидите, какие он коленца будет выкидывать! Сухуми? Прелестное местечко! Только не надо толочься на «пятачке», где весь бомонд. Надо туда, за Синоп, ездить, где в ущельях бегут чудесные речки. Идти, идти по ущельям… заросли… ужасно интересно, таинственно. Что-то остроумное сказал Илья Чав-чавадзе? А, это тот князь, у которого было имение за Мцхетой, в Сагурамо! Кибернетика? А вы слышали, что в Америке создали электронную машину, специально для того, чтобы она предсказала будущее капитализму, и машина, проработав два дня, сгорела от перенапряжения? Перикл? Гениальный грек! У него был феноменально длинный череп. Кто-то о его голове сказал, что она «вовсе не кончалась». Поэзия? Юлия одно за другим читала стихотворения, которых никто из присутствующих не знал.

— Она сегодня в особенном ударе, — сказала София Павловна Василию Антоновичу.

— Увы! — ответил он. — Все пошло прахом. Их от нее теперь уже не оторвешь.

София Павловна сказала Юлии:

— Я поиграю. Ты поди потанцуй.

Юлия танцевала с Черногусом. Черногус рассказывал ей, что у него много интересных книг, в которых. Юлия сможет почерпнуть немало такого, которое ей ещё неизвестно. История театра, например. Знает ли Юлия, что декорации придумал и применил… Да, да, она, Юлия, знает: их придумал и первым применил Софокл в Афинах. Это элементарно. Но все равно, она с удовольствием воспользуется его библиотекой. Спасибо. Она непременно его навестит на днях.

Танцевал с ней, припрыгивая и дурачась, топчась как попало, Суходолов. Затем она сама пригласила Владычина. Владычин танцевать умел. Ходил спокойно и красиво.

— Уж не балетную ли школу вы окончили? — спросила Юлия. — Что-то подозрительно хорошо водите.

— Да, заочную, — ответил он серьезно. — Полный курс: танцы западные, бальные, народные и кое-что из этнографических. Сейчас, в порядке повышения квалификации, осваиваю рок-н-ролл и хула-хуп. Буги-вуги уже этап пройденный.

В том, как он шутил, было похожее на манеру Василия Антоновича шутить: очень серьезно, без улыбки, доверительно.

— Вот вы какой! А мне казалось, что партийный работник непременно должен быть сухарем, что только по степени сухости его и избирают на партийные должности.

— А разве Василий Антонович сухарь?

— А что вы думаете! Конечно.

Сказав, что ей жарко, что она устала, Юлия взяла Владычина за руку и увела в кабинет. Там они сели на диван, и она спросила, почему он один, почему не привел жену.

— У меня ее нет, Юлия Павловна. — Еще короче, чем в беседе с Василием Антоновичем, Вла-дычин повторил Юлии свою историю. Юлия кивала головой.

Вошла София Павловна:

— Нас не так много, чтобы потеря двоих не отразилась за столом. Юленька, мы должны обеспечить общество чаем.

Юлия поднялась, недовольная.

— Чай, чай! — заворчала она. — Мещанская привычка. А люди, может быть, ещё водки хотят. Вы хотите водки, Игорь Владимирович?

— Нет, Юлия Павловна, не хочу. София Павловна права — лучше бы чаю.

— А если со мной, по рюмке, а?

— Юля! — с укоризной сказала София Павловна.

— Нет, Юлия Павловна, нет, — повторил Владычин.

— Ваша воля. — Юлия усмехнулась, повела плечом. — Может быть, кефиру принести из холодильника?

— Юля!

— Софочка, не воспитывай меня хотя бы при посторонних. — Юлия ушла в свою комнату и больше не появилась, как София Павловна ее ни упрашивала.

Василий Антонович сказал, неслышно для других:

— Соня, брось с ней возиться. Ничего же у тебя не получится. Истерия. Следствие неустроенной личной жизни. Как ты не понимаешь!

После чаю, после долгого курения и новых разговоров Владычин и Черногус собрались уходить. Они благодарили Софию Павловну, справлялись, чтб с Юлией Павловной. «А, голова разболелась? Очень жаль. Большой ей привет, самые лучшие пожелания».

Василий Антонович пошел провожать на улицу, до угла. Он долго смотрел им вслед. Черногус держал Владычина под руку и что-то горячо ему говорил. Они останавливались, и тогда Владычин брал Черногуса за лацканы его старомодного пиджака и, в свою очередь, что-то говорил, не менее горячо.

Суходолов предложил сыграть в карты. Василию Антоновичу играть не хотелось. К столу подсела София Павловна, которая считала, что если ты пригласил гостя, то его желания для тебя закон, ты обязан всеми средствами его занимать и развлекать. Суходоловы и она играли втроем. Василий Антонович лежал в кабинете на диване. Нет, думал Василий Антонович, Владычин по отношению к Николаю совершенно непримирим. И, конечно, он прав, да, прав. Николаю надо уходить, Николай должен освобождать место для другого, более энергичного, более современного. Теперь он хорош только за столом, хорош для совместных воспоминаний о минувшем, для лирики, а не для трудовой прозы. Как сам-то он этого не понимает, как не догадывается подать заявление, зачем ждет, чтобы ему сказали об этом другие?

19

Лето проходит всегда удручающе быстро. Думать о нем, готовиться к нему начинают с осени, когда полетят листья с деревьев, когда по голой земле, с которой собран урожай, ударят первые затяжные, холодные дожди. Люди смотрят сквозь мокрые стекла на улицу и думают: что ж, — октябрь, ноябрь, а там уже и зима, а в марте солнышко начнет пригревать. Проходят октябрь и ноябрь, — остается дотянуть до Нового года, а там… Ну ещё крещенские морозы, послабее — сретенские; ну февраль снегу подсыплет, зато март подберет! И вот так живет человек, день за днем ожидая этой благодатной поры — весны, а за нею и лета. Древние люди, наши диковатые предки, расставаясь с очередным уходящим летом, не на жизнь, а на смерть биясь с природой в глухие зимние месяцы, всегда боялись, а вдруг-де новая-то весна, новое лето и не придут. Всеми силами задабривали они своих деревянных и каменных богов, в страшные дни предвесеннего ожидания приносили им в жертву все лучшее, что удалось сохранить зимой. Но зато, когда боги, приняв жертвы, вняв мольбам человеческим, посылали на землю теплый весенний апрель, тут-то начинались великие гульбища в благодарность добрым богам: весна пришла, значит будет и лето!

Да, вот так, ждем его, желанного лета, когда и природа и человек сбрасывают сковывающие тесные одежды, дышат полной грудью, легко и вольно; ждем, а лето проносится курьерским поездом мимо полустанков: громыхнули колеса на стрелках, мелькнула красивая девушка на пригорке, помахала вслед рукой, не успели вы разглядеть девушку, уже и нет ее.