Чуть наклонив голову вперед, Коля с трудом разбирал написанное: буквы от времени выцвели, стерлись. Дрожащим голосом, стараясь не торопиться, он читал:

«Имение у Салтыкова отнять и Некрасовым отдать, Салтыкова в Сибирь сослать. Павел…»

При последнем слове Алексей Сергеевич с умильным лицом поднялся с места и, опустив руки вниз, вытянул их по швам.

– Царский рескрипт! – важно, но совсем неясно для Коли произнес он. Последнее слово показалось каким-то странным, будто коростель скрипит в траве. Рескрипт! Скрип! Скрип!

Отец снова погрузился в кресло и, благоговейно гладя таинственный лист бумаги ладонью, с гордостью сказал:

– Их императорское величество государь Павел Петрович самолично изволили подлинное подписать.

Многозначительно подняв указательный палец, он добавил:

– Да, братец ты мой, только благодаря этому мы не стали нищими и нам кое-что осталось на существование.

Ну, это уж совсем загадка. Какое такое подлинное? И почему, если бы царь не подписал его, они стали бы нищими?

А отец, то закрывая, то открывая глаза, рассказывал:

– Давно это было. Я тогда еще пешком под стол путешествовал. Мой батюшка, а твой дедушка, значит, проживал в Москве. Богатейший был старик. Куда там! Владел имениями в Рязанской, Орловской, Ярославской и прочих губерниях.

Словно собираясь с мыслями, Алексей Сергеевич умолк, выбил в камин пепел из трубки. Потом, вспомнив, должно быть, что-то неприятное, криво усмехнулся и тряхнул головой:

– Но имелась у покойника, царство ему небесное, маленькая страстишка: любил в карточки срезаться. Конечно, ничего плохого в этом нет. Не в смысле осуждения говорю. Но батюшка иной раз уж очень этим увлекался, и потому в конце жизни осталось у него всего-навсего одно Грешнево. А незадолго до смерти он и его проиграл своему приятелю Салтыкову. Умер батюшка и не оставил нам ни кола ни двора! А у нашей матушки, твоей бабушки, значит, ни мало ни много – девять ртов. И вот однажды, забрав всех нас, отправилась она в Петербург. А там, оставляя нас на попечение знакомых, неведомо куда отлучалась.

Отец опять замолчал, постукивая пальцем по подлокотнику кресла. Коле интересно. Куда же ездила бабка и чем в конце концов завершилась вся эта история?

– Как-то раз матушка вдруг нам сказала, – снова заговорил отец: – «Дети, завтра повезу я вас в один большой дом. Когда мы приедем туда, будьте умниками: стойте смирно и ждите. А потом выйдет одна важная дама. И вы все тут упадите на колени и плачьте, плачьте, плачьте!..» На другой день оказались мы в большом доме, в огромной светлой комнате. Мать шепотом напомнила, что мы должны делать, и куда-то скрылась. Прошло каких-нибудь полчаса, а нам, признаться, за целый год показалось. Уж так тогда надоело стоять, так ноги устали. Но вот в дверях появилась высокая, нарядная и красивая женщина. Помня материнский наказ, мы все упали на колени и стали громко рыдать. Я, кажется, больше всех старался. Подойдя к нам красивая женщина погладила нас по головам и сказала: «Успокойтесь, детушки! Я позабочусь о вас, не дам вас в обиду…» А через неделю мать получила вот этот высочайший рескрипт.

Помахав синеватым листом, Алексей Сергеевич бережно сложил его вчетверо и снова спрятал в шкатулку.

В комнату неслышно вошла Елена Андреевна.

– Алексей Сергеевич, когда вы будете обедать: сейчас или позже? – неуверенным голосом спросила она.

– Обедать? – сладко зевнул Алексей Сергеевич. – Можно и сейчас, милочка.

Привстав с кресла, он галантно поцеловал матери руку. Елена Андреевна вспыхнула: уже давно муж не был так внимателен к ней. Что случилось с ним сегодня?

– Пойдем, братец ты мой, закусим, – пригласил Алексей Сергеевич сына. – Да покажи матери свой пистолет, похвались подарочком…

В столовой отец, громко чавкая, с аппетитом ел любимую жареную зайчатину, обильно запивая ее вином. Елена Андреевна неторопливо сообщала домашние новости. Лизонька разучила на рояле новую пьесу. Анюта малость поссорилась с Костей: не поделили что-то. А Феденька почти не капризничает, растет таким умницей. Только вот Андрюша слег в постель, голова у него опять горячая.

– Гм, да! – изредка вставлял Алексей Сергеевич, принимаясь за новый кусок жаркого. – А ты как себя чувствуешь, милочка?

– Благодарю вас, хорошо!

– Изволили ли заниматься музыкой?

Нет, до музыки ли. Дети отнимают все ее время. К тому же она была сегодня в деревне – заболела Василиса Петрова, пятый день не встает. Отнесла ей лекарство.

Алексей Сергеевич нахмурился. Левая щека его дважды передернулась.

– Жене помещика не пристало возиться с дворовой челядью, – мрачно произнес он. И, пожевав запачканными жиром губами, сердито заворчал: – Как только ты могла пойти в избу этого негодяя, этого мерзавца? Его плетьми запороть мало. В землю живым закопать…

– Но мать Степана ни в чем не виновата, – робко убеждала Елена Андреевна. – Она больная, ей нужна помощь. У нее нет хлеба. Умоляю – распорядитесь! Помогите больной женщине.

С силой отшвырнув тарелку на середину стола, Алексей Сергеевич резко откинулся на спинку стула.

– Еще что прикажете, сударыня? – ехидно прищурившись, спросил он и вдруг, ударив кулаком по столу так, что запрыгала вся посуда, в бешенстве закричал:

– Запрещаю! Слышишь? Запрещаю! Чтобы больше в деревню ни ногой! Ишь ты, хлеба! А каши твоя арестантка не хочет? Березовой каши! А?…

Много раз бывал Коля свидетелем родительского гнева, но таким видел отца, пожалуй, впервые: нехорошие, обидные слова сыпались одно за другим. Обхватив голову руками, мать молчала. А отец с грохотом повалил стул и, выкрикнув напоследок какую-то угрозу, скрылся за дверью.

Тяжело вздохнув и оправив волосы, Елена Андреевна подошла к сыну.

– Мой дорогой мальчик, – мягко сказала она. – Ты не должен осуждать отца. Он устал с дороги. Погорячился. У него такой характер. Все будет хорошо…

Подойдя к зеркалу, мать сделала вид, что ничего не случилось, что она ни капельки не расстроена.

– Ты бы пошел к Андрюше, – сказала она, – Ему, бедному, скучно.

– А вы тоже придете, мамочка?

– Непременно, мой милый.

– И почитаем?

– Обязательно, мой мальчик! Обрадованный, он направился к брату. Еще бы не радоваться: каждый день с нетерпением ждет он того часа, когда в детской появится мать и ласковым, чуть печальным голосом, словно жалеет кого-то, начнет читать книгу или рассказывать о далеких городах и странах, о странствующих рыцарях, хитрых монахах и величественных, но сердитых и гневных, как отец, королях.

Укутанный теплым одеялом, Андрюша лежал в постели. Широко открытыми неподвижными глазами смотрел в растрескавшийся потолок. Взгляд его усталый, подернутый поволокой, как у раненого птенца, дышал он тяжело, иногда глухо покашливал.

Увидев Колю, Андрюша оживился.

– Как хорошо, что ты пришел! – тихо произнес он. – А то все про меня забыли. Право… Где мамочка?

– Она скоро придет, будем читать, – усаживаясь в ногах у брата, ответил Коля. – А пока давай поговорим.

– Давай.

– Папенька опять гневался. Из-за Степана! На маменьку сильно кричал.

Лицо Андрюши болезненно искривилось:

– Мне так ее жалко.

– А мне и Степана жалко, – вздохнул Коля. – Я нынче Савоське два куска пирога отнес. Он мне сказал по секрету, что Степан в Питер подался. Это ведь неплохо? А? Только ты смотри, не проболтайся! Я ведь тебе тайну доверил!

– Вот ты всегда так, Николенька, – обиженно шмыгнул носом Андрюша. – Все считаешь меня за маленького. А я ведь на целый год старше тебя.

– Андрюшенька, миленький, да у меня и а мыслях не было тебя обижать. Это все так говорят, когда тайну доверяют.

В комнату вошла с горящей свечой мать. Она поставила подсвечник на край стола и, приблизившись к кровати, положила руку на Андрюшин лоб.

– Как ты себя чувствуешь, мой родной?

– Хорошо, мамочка, – прошептал Андрюша и закашлялся.

Коля заботливо пододвинул матери кресло. Она устало опустилась на него.