Было ее любимое время дня, когда мир умыт росой, а лесная зелень нежна и таинственна в свете раннего утра. В такое мирное утро казалось, что страшной грозы, приведшей Симона в ее дом, и не было.

Все признаки его присутствия были смыты, сетка, с помощью которой она его поймала, снята с дерева, не осталось даже следов его и Элли. Можно было подумать, что появление Симона тоже всего лишь сон, кроме… Мири провела пальцем по нижней губе. Кроме поцелуя, который Симон оставил на ее губах, такого горячего, беспощадного. После его ухода она чувствовала его еще долго. Губы успокоились, но сердце продолжало ныть от воспоминания о крепком объятии Симона. Будь он проклят! Почему он не мог просто протянуть ей руку? Почему схватил и поцеловал, словно… словно небеса готовы были упасть и весь мир исчезнуть? Его объятие было не простым прощальным объятием мужчины, который надеялся, что их пути снова когда-нибудь пересекутся. Нет, скорее это было похоже на отчаянное прощание солдата с его возлюбленной накануне битвы, которую он не надеялся пережить. Симон не верил, что увидится с ней снова, и, возможно, был прав.

Несомненно, у Аристида много врагов. Он постарался, чтобы его боялись и ненавидели, но ему удалось выжить так долго. Вот только выглядел он опустошенным и одиноким.

Но больше всего Мири тревожило не это. Она почувствовала на нем тень, овладевшую его духом и посеявшую в нем безразличие к жизни и смерти. Вполне возможно, что ее отказ помочь стал последней каплей. Но что она могла сделать? Не могла же она снова подвергнуть свою семью опасности, поверив в историю про дочерей Серебряной розы. Он не дал ей никаких реальных доказательств, кроме необычного шприца, который назвал кинжалом ведьмы. Мири представила себе, какой бум мог произвести этот инструмент среди лекарей.

Мири вздрогнула от прикосновения к ее лодыжкам чего-то мягкого и шелковистого. Посмотрев вниз, она увидела Некроманта, следовавшего за ней от дома. Этот кот всегда знал, где ее найти и что ее тревожило.

«Забудь его», – сказали его глаза.

– Я пытаюсь, – вздохнула Мири.

«Старайся лучше».

– Хороший совет от кота, память которого не дольше его последней дремы, месье, – ответила она, игриво подтолкнув его босой ногой.

Вернувшись в дом переодеться и заняться хозяйством, она постаралась запереть Симона в тайнике свой памяти, где хранила его так долго.

Когда-то простая работа, такая как дойка козы, кормление голубей и уход за пони, наполняла ее покоем. Но теперь, работая по хозяйству, Мири никак не могла сосредоточиться, и винить в этом только Симона было нельзя. Тревога овладела ею еще до его появления.

Подхватив корзину, она отправилась в лес собрать кореньев и ягод, которые использовала для создания своих эликсиров. Некромант шел впереди, то скрываясь и кустах, то появляясь на тропинке, преследуя всяких букашек и бабочек.

Она брела за Некромантом, босыми ногами ступая по мху. Осторожно раздвинув ветви на своем пути, нежно погладила кончиками пальцев грубую кору вяза. Когда-то она умела чувствовать биение жизни, пульсирующей от корней глубоко в земле, сердцебиение самого острова. Неужели древняя магия действительно иссякла? Или просто ее пальцы стали слишком грубыми, чтобы чувствовать ее?

У Мири все еще была способность ходить по лесу неслышно, не тревожа его жизнь. Мири считала странным, что умение неслышно передвигаться она позаимствовала не у своей мудрой матери, одной из Дочерей Земли, а у разудалого отца, шевалье Луи Шене, рыцаря, знаменитого своим остроумием и громким смехом, когда он был щеголем и желанным вельможей при дворе. Однако Мири мало знала об ослепительном, галантном парижском повесе. В ее детских воспоминаниях высокий красавец был центром ее мира, ее другом в детских играх.

В те драгоценные летние дни, когда папа покидал двор, чтобы навестить дом на острове, они вдвоем часто бродили по лесу, охотились на эльфов или прятались в кустах, затаив дыхание и поджидая единорога.

– Надо сидеть очень тихо, моя малышка, – шептал он ей на ушко, низко склонив свою темноволосую голову. – Даже такие волшебные животные испытывают страшную жажду, бегая по острову. Смотри внимательно на воду и увидишь, как он крадется из чащи, чтобы напиться.

Дрожа от восторга, Мири все же не могла не спросить.

– Но, папа, ни Арианн, ни Габриэль никогда не видели единорога. Как же я смогу его увидеть? Я ведь такая маленькая.

– Ах, из всех Дочерей Земли этого острова ты одна обладаешь даром видеть то, чего не могут видеть другие несчастные смертные. Ты немного волшебное дитя, моя маленькая Мири.

Теперь девушка думала, знал ли отец о том, какое влияние оказали на нее его слова. Рожденная преждевременно, она была хрупким ребенком, нежным младенцем, в то время слишком маленькой для своего возраста. Она всегда была гораздо слабее и ранимее старших сестер. Ее маленькое сердце исполнилось гордостью оттого, что она хоть что-то могла делать, на что не были способны Арианн и Габриэль: она могла увидеть единорога. Или это отец умел рассказывать сказки и строить замки из воздуха одной только силой своего слова?

Несмотря на то что мама улыбалась в ответ на восторженные рассказы Мири про их приключения в лесу, она точно знала, что это тоже волновало практичную мать. Однажды, уверенная, что Мири ее не слышит, она упрекнула отца:

– Ты действительно думаешь, что правильно поступаешь, забивая голову Мири такими фантазиями, Луи? – среди животных и фантазий она слишком далеко ушла в свой собственный мир. Я опасаюсь, она так и останется неподготовленной к реальной жизни.

А папа на это лишь усмехнулся и сказал:

– Немного воображения еще никому не причинило зла, моя слишком серьезная Хозяйка острова Фэр. Реальная жизнь, как ты ее называешь, может оказаться весьма неприятным местом. Ребенок узнает об этом слишком скоро.

Так и вышло. Ей было всего девять лет, когда отец отправился в плавание покорять новый мир, обещая ей привезти самые невероятные подарки из дальних стран.

– Ты только жди, когда мой корабль приплывет домой, малышка. Я скоро вернусь. Жди меня…

И она его ждала еще долго после того, как сестры оставили надежду. Она до сих пор тосковала по тому, чего не могло быть. По миру, где отцы не погибали в море, а матери не умирали совсем молодыми, где не разлучались сестры, а прекрасный любимый юноша, которому она доверяла, не превращался в опасного предателя.

В ее лесу всегда жили духи, но в это утро они казались совсем необычными, затуманенными горько-сладкими воспоминаниями. Мари Клэр предупредила Мири о слишком долгом блуждании в прошлом.

– На этом острове тебе больше нет места, здесь нет ничего, кроме воспоминаний о временах, которые ушли навсегда… Уезжай с острова Фэр, возвращайся в Берн и выходи замуж за молодого человека, который тебя боготворит.

Позабыв про коренья, Мири опустила корзину на землю. Прислонившись к широкому стволу дерева, она достала из-за корсета кулон и обвела пальцем выгравированного на нем волка, с тоскою смотрящего на луну. На ее тубах появилась нежная и печальная улыбка от воспоминания о ее собственном волке, о Мартине Ле Лупе, его пронзительных глазах, короткой бородке и собольей шевелюре волос. Во время их последней встречи, когда они гуляли в парке Наваррского дворца, на Мартине был роскошный вышитый камзол, короткий плащ, свисающий с его широкого плеча, и похож он был на фазана, распустившего перья перед своей гораздо более скромной курочкой. Преодолев ее нежелание принять от него кулон, он застегнул его на ее шее.

– Это же не обручальное кольцо, Мири. Всего лишь знак… дружбы, безделица.

– Очень дорогая безделица, – прошептала Мири, нервно прикоснувшись к плетеной цепочке и размышляя, сколько монет, заработанных тяжелым трудом, потратил на нее Мартин. – Это же чистое серебро.

– Ах, не такое серебряное, как твои глаза в лунном свете. Теперь это настоящее сокровище.

Мири искоса взглянула на него. Ее дорогой друг умел искусно флиртовать, был щедр и сладкоречив в комплиментах. Руки Мартина задержались у шеи Мири, но под ее взглядом он вздохнул и печально опустил их. Мири прикоснулась к замочку, открыла кулон, но, увидев гравировку и часики внутри, еще больше загрустила.