Во время его монолога с улицы входят Агустин и Сесар. Они целуют бабушку и сестру и подходят к креслу Мамочки, которая любезно им улыбается и склоняется в глубоком поклоне, а потом внезапно кричит.

Мамочка. Да здравствует царь Ирод! Да здравствует царь Ирод!

Белисарио, не прекращая работы, явно забавляется этим воплем. Он поворачивается вместе с креслом и, слушая Мамочку, передразнивает ее движения — подносит руки к горлу, словно душит кого-то.

Бабушка. Замолчи, Эльвира, что ты вопишь как безумная! Что за причуды — славить царя Ирода всякий раз, когда приходят мои сыновья?! Ах, мальчики, не знаю, как я жива остаюсь: с одной стороны — Эльвира, витающая в облаках, с другой — дедушка, который уже ничего не помнит. Пойду погляжу, не проснулся ли он. Ведь только что прилег.

Мамочка. Больше всех в истории мне нравится Ирод. Всех приказал поубивать! Я бы тоже так поступила, ни одного бы не оставила, даже на разживу.

Сесар (брату). А ты еще хотел, чтобы дети вылезли из машины, поздоровались бы с нею.

Мамочка. Потому что я ненавижу их! А почему? А за что? За тысячи и тысячи испачканных пеленок…

Агустин (гладит ее по голове). Всю жизнь ты ходила за чужими детьми, вот в результате и возненавидела.

Мамочка…за все их мокрые слюнявчики, за горшочки, за какашки, за разбитые коленки. За то, что они не дают взрослым спокойно пообедать, за то, что не умеют вести себя прилично, за все шкоды, шалости и проказы.

Амелия. Подумать только! Когда у Белисарио была оспа, она выставила меня из дому и ухаживала за ним сама.

Мамочка. За то, что они капризничают, все пачкают, бьют, ломают. И плачут.

Белисарио. Целый день ты мазала меня этой ненавистной черной мазью. Нашла коса на камень. Ты держала мне руки и рассказывала сказки, стараясь, чтобы я позабыл про зуд и не чесался. Но все равно это меня не спасло и красоты мне не прибавило.

Мамочка…за то, что все они эгоисты, никого, кроме себя, не любящие. Этакие султаны, требующие, чтобы все восхищались их глупостями, притязаниями и капризами. Вот за это я, как Ирод, истребила бы всех до единого!

Сесар. А помнишь, в Арекипе я позвал в гости одноклассников? Мамочка, ты приготовила чай на тридцать человек с печеньем и пирожными! Так что мне плохо верится, что ты ненавидишь детей.

Амелия отзывает Агустина в сторону. Белисарио с интересом следит за их разговором.

Амелия. Мне нужно поговорить с тобой.

Агустин. Да-да.

Амелия. Вот что… Я хочу тебе сказать, что больше не могу.

Сесар подходит поближе. Мамочка дремлет.

Сесар. Что стряслось?

Амелия. Не могу больше. Выдохлась, Придется нанять прислугу.

Агустин. Мы бы давно наняли, если б могли. Ведь был же уговор: мы помогаем Белисарио получить образование, стать на ноги, а ты берешь на себя заботы о стариках.

Амелия. Знаю! Но больше не могу. Здесь одной не справиться. Я с ними со всеми сама скоро с ума сойду. Они ведь совсем одряхлели. Папа ничего не помнит. Только от стола — и спрашивает, скоро ли обед. А если ему не угодишь, мама плачет.

Сесар. Тише, тише. Мамочка услышит.

Амелия. А и услышит, все равно не поймет. Мысли ее далеко. С ней еще хуже, Сесар. Я терпелива, я очень ее люблю, но всему же есть мера! Ведь она как ребенок. Целыми днями стирать ее замаранные штаны и рубахи — ведь это же кошмар какой-то! А обед готовить, а подметать, гладить, овощи чистить, посуду мыть. Все! Я отказываюсь!

Сесар (брату). И в самом деле, Агустин, им без помощницы не справиться.

Агустин. Прекрасно. Отчего бы не нанять прислугу? Наймем. Только платить будешь ты.

Сесар. Ирония твоя ни к чему. Ты ведь знаешь, в каких я сейчас обстоятельствах.

Агустин. Тогда нечего и заводить речь о прислуге! Известно ли тебе, во сколько обходится мне эта квартира? Или, может, неизвестно? Возьми-ка листок бумажки и карандашик да подсчитай. Аренда, свет, вода, охранная сигнализация… А врачи, а лекарства? А три тысячи Амелии? И прочая и прочая… Сколько выходит? Четырнадцать-пятнадцать тысяч солей в месяц. Сколько ты даешь, плача и стеная, как Иеремия? Две тысячи?

Входит бесплотный, как дух, Xоакин. Садится рядом с Мамочкой.

Сесар. И эти-то две тысячи я еле могу наскрести. Жалованья мне не хватает, я по уши в долгах, и ты это прекрасно знаешь. У меня четверо сыновей! В этом году младших пришлось отдать в муниципальную гимназию, где учатся негры и чоло…

Мамочка (открывая глаза). Чоло… Значит, это происходило там, в квартале Ла-Мар, в квартале негров и метисов… Они слышали, как поют пеоны, возвращаясь с работы.

Амелия. Твои три тысячи, Агустин, целиком уходят на оплату обучения Белисарио. Я нитки себе не могу купить! Я даже курить бросила, чтобы сократить расходы.

Белисарио (в зал, с преувеличенным негодованием). Поступить на службу? Это невозможно, мама! А кодексы? А уложения? Обычное право? Уголовное право? Частное право? Разве ты не хочешь, чтобы я стал знаменитым адвокатом? Ах, хочешь? В таком случае дай мне денег, надо купить книг… Не думал я, Белисарио, что ты можешь быть таким циником.

Агустин. Но ведь он может работать неполный день. Сотни студентов служат, не бросая университет. Я всегда помогал тебе и Белисарио, я не оставил вас после нелепой гибели твоего мужа. Но дела сейчас идут плохо, а Белисарио уже взрослый. Я могу подыскать ему место…

Сесар. Нет, Агустин, она права. Пусть окончит университет, а иначе повторится моя история. Я поступил на службу, забросил учение, и вот вам результат. Белисарио всегда был первым учеником. Он далеко пойдет, но только если у него будет диплом. В наше время…

Голос его не слышен. Говорит Мамочка.

Мамочка. Я сотни раз проезжала через этот поселок к морю. Негры, индейцы, чоло бежали за экипажем, просили милостыню, тянули руки, и дядюшка Менелао говорил: "Более, ну и ногти!" Меня эти люди пугали… Издалека все эти крытые соломой домики и песчаные улочки выглядели очень мило… Но вблизи Ла-Мар — нищий, грязный, зловонный… И там бегали такие злобные псы… Неужто Хоакин виделся с Карлотой там?

Xоакин. Там. В Ла-Маре. В час нашего свидания начинался закат.

Голоса братьев и Амелии снова становятся слышны.

Агустин. Разумеется, у каждого — свои резоны, свои обстоятельства. И я могу сказать: мне надоело жить на жалованье, ездить в автобусе… Я далее не могу позволить себе жениться, ибо с тех пор, как я пошел работать, половина моего жалованья уходит на помощь родителям, Амелии, племяннику. Мне надоело, что я не имею права посидеть в ресторане, уехать в отпуск! Мне надоело перелицовывать костюмы! А поскольку мне все это надоело, я тоже буду давать не больше двух тысяч — как и ты, братец. Сколько ты, столько и я. Что тогда станется со стариками и с будущим светилом юриспруденции?

Амелия. Напрасно ты насмехаешься, Агустин! Мой сын станет знаменитым адвокатом с тысячами клиентов и баснословными гонорарами! И покуда он не окончит курс, я ему работать не позволю! Он не будет недоучкой и неудачником!

Агустин. Вроде своего дяди, это ты хочешь сказать?

Мамочка. И каждый вечер, после развода караула, когда я ждала тебя и молилась по четкам, чтобы время проходило быстрее, ты отправлялся в Ла-Мар к этой женщине и шептал ей о своей любви?..

Xоакин. О моя милая, какие у тебя сильные и нежные руки. Погладь меня вот здесь, виски. Все утро я не слезал с седла и ужасно разгорячился. Освежи меня немножко. Вот так. Словно погрузил лицо в охапку свежих цветов.

Белисарио. О дядюшка, ты-то уж не заблуждался на мой счет.

Сесар. Перестаньте, перестаньте, не начинайте все сначала. Каждый день мы ссоримся из-за одного и того же. Надо все обсудить спокойно и здраво. Что-нибудь придумаем.