Я достала дневник, свою «подушечную книгу», и вытащила ручку. Думая о призраках отца и мужа, я сочинила небольшую историю о перевоплощении, как один человек после смерти перевоплощается в другого человека, и как героиня, то есть я, влюбляется во второго мужчину, считая, что он – первый… Но она заблуждалась, потому что этот новый человек – в сущности совершенно другая личность, и не имеет ничего общего с умершим… Она стала жертвой собственного воображения… Ну ладно, а как все это кончится? Нужен конец. Я перестала писать. У меня не было концовки.

«Самое важное – знать, к чему ты стремишься… Запиши концовку». Голос Мэсона Эллиотта вернулся ко мне. В его низком тоне я слышала уверенность. Я снова начала думать о нем. Наши пути пересеклись уже дважды. В первый раз он вывел меня из депрессии. Во второй раз дал мне хороший совет. Мэсон Эллиотт был не только красивым, но и полезным человеком. Разве можно требовать больше?

БОЛЬШЕ…

Не могу сказать, в какой момент меня охватила потребность узнать больше о Мэсоне Эллиотте. Это желание поднималось во мне медленно, как солнце на рассвете. В недели, последующие за встречей в баре «Беверли-Уилшир» я ловила себя на том, что ищу его глазами. Заходя в ресторан или бар, я оглядывалась – нет ли его здесь? Я ловила себя на том, что прислушивалась к разговорам, надеясь услышать его характерный голос. Устав от своей компании, не желая встречаться с людьми, я поняла, что скучаю без него. Я понимала, что это глупо. Я даже не была с ним знакома. Я жила только воспоминаниями о нем и его голосе. У него есть своя собственная жизнь. У него абсолютно нет никакой необходимости встречаться со мной. Не в моем характере бегать за мужчинами. Я никогда этим не занималась.

Однажды вечером я просматривала последние романы в «Бук Супе», книжном магазине в Уэст-Голливуде, и выходя из магазина, поняла, что нахожусь рядом с отелем «Бель Аж». Я вошла в холл и поднялась на крышу. Неужели я всерьез ожидала увидеть его там? Конечно, нет.

Я села в то же самое кресло, как тогда, но бассейн выглядел совсем по-другому. Тут было полно народу. В воде плескались, вопили и булькали двое детей. Неровный ряд лежащих расслабленных тел, лишенных чувственности, потому что они были неподвижными и усталыми. Мои воспоминания о Мэсоне Эллиотте походили на видеопленку, которую я могла перематывать взад и вперед, замедляя ее, чтобы увидеть повторение какого-нибудь жеста и открыть в нем что-нибудь новое. Я всего лишь погружалась в мысленную игру самовозбуждения? Я поднялась и подошла туда, где он стоял, глядя на город. И ничего не увидела. Было еще слишком рано. Мне был нужен свет в конце дня, начало заката. Мне были нужны движущиеся тени. Целый час я потерянно бродила вокруг бассейна.

Я начала видеть себя в новом свете – как женщину на покое. Вся моя жизнь казалась прошедшей. Вещи, окружавшие меня, уходили в прошлое. Во мне произошел разлад. Пока я сидела, поглощая мексиканский обед, и глядела на знакомое меню, у меня возникло впечатление, что я уже ела. Я больше никуда не спешила. Глядя на только что налитый напиток, я чувствовала, что секунду назад допила его. Я начинала читать новый роман и после нескольких страниц воображала, что уже читала эту книгу. Я открывала последнюю главу, чего раньше никогда не делала, просто чтобы поскорее покончить с книгой. Я удалилась на покой, и у меня больше не осталось никаких дел. Кроме него. Школьное сочинение на тему «Мэсон Эллиотт, его жизнь и эпоха» стала моим единственным заданием на бесконечные летние каникулы.

Я позвонила Ласло Ронаю – не для того, чтобы проверить будущее, потому что мне казалось, что его у меня нет – а чтобы задать простой вопрос.

– Как я могу связаться с людьми, которых видела пару раз, но с которыми не знакома?

– Вы знаете их имена?

– Да.

– Посмотрите в телефонной книге.

– Нет, я имею в виду контакт в смысле духовной связи.

– А, ясно. Когда они умерли?

– Они живы.

– Вы в своем уме?

– Вы же знаете, что я чокнутая, – ответила я. Это было очевидно хотя бы из того, что называла Мэсона «они».

– Вы хотите находиться с кем-нибудь, не встречаясь физически, я так понял?

– Да.

– Можно спросить, зачем вам это нужно?

– Сама толком не знаю.

– Не знаю, чем могу помочь. Вы хотите следить за ними?

– Нет, – ответила я. Это была ложь, и я знала это. Именно этого я хотела. И Ласло не мог мне помочь. Мне стало жутко.

Сидя в баре «Риджент-Беверли-Уилшир» за тем же столиком, как и раньше, я могла слышать и видеть его. Про себя я повторяла анекдот про адвоката. «Мне нужно сердце, не бывшее в употреблении». Эта строчка, вырванная из анекдота, становилась строкой стихотворения. Причем довольно красивой. Достойной Энн Морроу Линдберг. Именно этого я хотела – сердце, не бывшее в употреблении. Может быть, такое сердце есть у него?

Бар превратился для меня в зал ожидания. Он был где-то на улице, в офисе, в ресторане, на пляже, дома, в постели – больной или с женщиной. С женщиной. Такой красивый мужчина должен иметь женщину. Интересно, как она выглядит?

Какой тип женщин ему нравится? Нет, при чем тут тип? Он должен хотеть женщину как таковую. Ему плевать, как она выглядит. Важно, чтобы она подходила ему.

Впервые во мне зародилась специфически сексуальное чувство. Странно, что такое чувство не приходило до сих пор к женщине, такой раскованной в сексе, какой была я. Почему? Трудно сказать. Но, по правде говоря, все происходящее было мне непонятно. Я чувствовала, как напряглось мое тело. Без сомнения, меня посетило чувство паники – паники, которая сопутствует возникновению физического желания.

Я могла представить, как Мэсон Эллиотт спит, лежа на кровати, на рассвете. Он раскинулся, обнаженный, поверх мягкого одеяла. Когда я раздвинула шторы, чтобы впустить первые лучи солнца, его тело осветилось. Казалось, что его кожа засветилась сама по себе.

Я заплатила по счету и вышла из бара. Я не помню, куда я ходила и кого встретила в тот день. Меня как будто посетило озарение. Я верила. Я вступила с ним в контакт. Несколько дней после того мы были вместе. Мы бродили по Беверли-Хиллз. Но двигались не мы, а улицы. Мы не замечали хода времени. Мы уезжали в Венецию и сидели на пляже. Мы были центром мира, и другие люди играли вокруг нас. Мы почти не говорили. Никаких вопросов и ответов. Никакого обмена рассказами о тяжелом детстве или трудностях с родителями. Никакой биографической чепухи. Мы были вместе духовно. И поэтому мы истощали друг друга в постели, на пляже, но все равно нам было нужно больше. Я катала его на своем мотоцикле. Он любил кататься. А я любила его. Все было так просто. Мы полностью понимали друг друга. Мы были счастливы. Но дни счастья были сосчитаны, как страницы книги.

Иногда, когда я больше всего хотела его, он исчезал. Видимо, мне удавалось позвать его, чтобы он пришел ко мне. Я теряла свою силу. Я не могла его найти. Его отсутствие было едва переносимым. Затем оно стало мучительным. У меня раскалывалась голова. Я проводила многие часы в постели, ожидая его. Два или три раза он навещал меня. Это было чудесно. Но я не могла перенести его уход. Мысль о том, что скоро он уйдет, отравляла время, проведенное вдвоем.

У меня не было понятия, где теперь его искать. Он знал, где я, но я не знала, где он живет и куда он отправляется, покидая меня. Пока между нами был заключен бессловесный пакт, не было никаких проверок, вопросов, маленьких ловушек, но больше я так не могла. Я пропиталась ревностью, а это не слишком приятный запах. Нужно было как-то избавиться от него.

После дней, похожих на ночи бессонной пытки, я вспомнила первый совет Ласло на мой вопрос о том, как вступить в контакт. «Посмотрите в телефонной книге», – сказал он. Тогда я не сделала этого. Мне не хватило смелости. Я вступила в контакт другим способом, но теперь и этот способ больше не действовал.

Телефонная книга Беверли-Хиллз содержала несколько Эллиоттов. Они писались по-разному. Были Элиоты с одним «л» и одним «т». Были Эллиоты с двумя «л» и одним «т». Я дрожала от нетерпения. Но тут же я нашла его – в длинном списке имен и адресов, мужчин и женщин и мест их работы, находилось одно имя и адрес, которое имело для меня таинственную силу строчки стихотворения, ожидающей расшифровки. Мэсон Эллиотт и Компаньоны, 409 Норт-Кэмден-Драйв, Беверли-Хиллз.