— Благодарю вас, товарищ капитан. Вольно. — Я снова опустился на ящик. — Присаживайтесь.

В этот момент раздался смешок. Боец, стоявший в охранении справа от нас, выразительно покачал головой. Командир роты тотчас обернулся.

— Боец Манойло, — сказал он, не повышая голоса, — доложите командиру взвода, что получили от меня наряд вне очереди.

— Есть доложить наряд вне очереди! — ответил Манойло. Он резким движением нахлобучил на лоб сбитую на затылок шапку и уставился в амбразуру.

Реакция командира роты на смешок солдата в других условиях показалась бы мне просто излишним педантизмом. В данном же случае это выглядело иначе. Командир роты, у которого рыльце в пушку, слишком ретиво вступался за честь приехавшего его проверять представителя штаба армии. Это было похоже на подхалимство, маскируемое суровостью.

— Зачем же так строго, товарищ комбат? — сказал я негромко, чтобы боец меня не услышал. — Ну, усмехнулся солдат, что «тыловая крыса» боится стоять во весь рост. Что же тут такого… Между прочим, я в самом деле не очень-то на ваш бруствер рассчитываю. Если прилетит пулемётная очередь, лучше на его уровне грудь и голову не держать.

С этими словами я все же поднялся со своего сиденья. Федотов слушал меня не перебивая, но взгляд его стал ещё более колючим.

— Боец наказан правильно, — сказал он. — Смеяться здесь нечего, и он это знает.

Сердитый тон Федотова, хотя и был, по моему убеждению, напускным, все же начал меня раздражать.

— Товарищ капитан, — произнёс я твёрдо, — мне неприятно, что из-за меня, да ещё из-за такого пустяка, боец наказан. Прошу вас отменить наказание.

— Боец наказан не из-за вас, товарищ подполковник, — ответил Федотов. — И вашу просьбу я удовлетворить не могу.

Тут меня взорвало.

— В таком случае я приказываю вам как вышестоящий начальник отменить наряд вне очереди!

— Есть отменить наряд. — Федотов вскинул руку к виску. — Боец Манойло, наряд вне очереди отменяю. — Не опуская руки, Федотов с явной иронией в голосе спросил: — Какие ещё будут распоряжения?

— Доложите обстановку.

Капитан докладывал кратко, даже сухо, но весьма толково. Он сообщил, что рота находится в состоянии активной обороны. Наблюдение за огневыми точками противника ведётся круглосуточно. Стрелки и пулемётчики роты держат вражеские позиции, расположенные в четырехстах метрах, под постоянным огневым воздействием. В боевых порядках роты находятся наблюдатели полковой артиллерии, которая помогает сдерживать контратаки противника… Все это свидетельствовало о хорошо организованных и активных боевых действиях.

— Объясните, товарищ капитан, — спросил я, — с какой стати вы сидите в болоте? В трехстах метрах позади вас твёрдая почва. Линия обороны была бы там намного удобнее и надёжнее. Там можно организовать оборону с меньшими потерями.

— Так точно, — ответил Федотов. — Но твёрдая почва находится и впереди нас. Нам удобнее и надёжнее, — Федотов подчеркнул эти слова, — двигаться вперёд, а не назад… Назад рота не отступит ни шагу, — решительно заявил он и после паузы добавил, явно сводя со мной счёты: — Если, конечно, не будет приказа от вышестоящего начальства.

— Что же, похвальная решимость, — процедил я сквозь зубы. — Однако согласитесь, что такой мелкий окоп, при таком жидком бруствере, — это не дело.

— Бруствер дополнительно укреплён, — сказал Федотов.

Возможно, не всякий обратил бы внимание на еле заметное дрожание голоса, каким были сказаны эти слова, на мимолётный отвод глаз куда-то в сторону. Но я был стреляный воробей и умел улавливать момент, когда между сказанным и подуманным образуется зазор.

«Что-то здесь не так, — подумал я. — А вот что именно? Видимо, просто врёт. Чем здесь можно укрепить бруствер? Ни песка, ни леса нет поблизости».

Уводить разговор в сторону от цели моей инспекции больше не было смысла. Пора было без обиняков поставить Федотову прямые вопросы.

— Проводите меня в вашу землянку, — сказал я.

Федотов, не ответив, повернулся и двинулся по траншее. За её изломом начинался неглубокий ход сообщения, который вёл в тыл, к твёрдой земле, где находилось несколько замеченных мною раньше землянок. Мы спустились в одну из них. В землянке на столе, покрытом плащ-палаткой, стоял фонарь «летучая мышь». У входа сидел телефонист. Перед ним на табуретке стоял зелёный ящик полевого телефона. Койка командира роты была, так же как и стол, покрыта плащ-палаткой.

При нашем появлении телефонист вскочил и доложил, что за время отсутствия командира роты его никто не вызывал.

Я сел и предложил сесть Федотову.

— Отошлите связиста, — сказал я, — и прикажите прислать сюда политрука роты.

— Переселись, Луньков, — сказал Федотов тихим, не то усталым, не то безразличным голосом.

Боец вышел, унося под мышкой свой зелёный ящик.

— Политрук прибыть не может, товарищ подполковник. Он находится на посту в боевом охранении.

— Так подмените его. Тем более что в боевом охранении политруку находиться не полагается.

— Ни подменить, ни вызвать его я не смогу. — В голосе Федотова зазвучали прежние упрямые нотки. Я подумал, что он не хочет, чтобы политрук присутствовал при нашей беседе. «Уж не намерен ли он чем-нибудь „купить“ меня? — мелькнула вдруг мысль. — Ну, что ж, посмотрим».

— Попрошу вас, товарищ капитан, ответить на мои вопросы. — Я вынул из полевой сумки блокнот и вечное перо. — Возможно, вам придётся иметь дело со следователем, тогда вас предупредят об уголовной ответственности за ложные показания. Но если вы будете правдивы с командованием, которое я представляю…

— Прошу не запугивать.

— Я не запугиваю, а предупреждаю. И вообще на вашем месте я вёл бы себя иначе…

— Уж наверное иначе, — отозвался Федотов. — Первым делом отвели бы роту назад. Так что, может быть, и хорошо, что не вы на моем месте.

Это был уже прямой личный выпад, чуть ли не упрёк в трусости.

— Не корчите из себя героя, товарищ капитан! — С этими словами я резко поднялся. Вскочил и Федотов. — Вы позволяете себе недопустимые вещи. Вы обманываете командование!

— Я обманываю?..

— Извольте не перебивать, когда говорит старший по званию! Да, вы обманываете командование. Глупо, неправдоподобно, но обманываете. В своих письменных донесениях вы даёте ложные сведения о потерях.

— Я командование никогда не обманывал и сведения всегда подавал точные.

— Вот как! Да ведь не далее как десять минут назад вы мне сообщили нелепые цифры… Прошу не перебивать! Вы заявили, что до начала боев на данном участке в роте было сто пятьдесят семь человек.

— Так точно. Было.

— Сорок шесть человек, по вашим словам, выбыло в медсанбат.

— Так точно.

— Сто пятьдесят семь минус сорок шесть равно сто одиннадцать, не так ли?

— Именно так, сто одиннадцать.

— На мой вопрос, сколько человек находится в строю, вы тоже назвали эту цифру — сто одиннадцать.

— Так точно.

— Выходит, если уважать арифметику, за месяц боев на этом участке в роте нет ни одного убитого? На что вы рассчитываете? На то, что вокруг вас одни простофили, которые поленятся раскинуть мозгами и обратить внимание на цифры ваших донесений?!

— Того, что в роте нет убитых, я никогда не писал и не говорил.

Голос Федотова звучал глухо, но агрессивные нотки в нем исчезли.

— Я сказал, что все в строю, — это другое дело.

— Разумеется, другое. На бумаге у вас все в строю!

— И на бумаге, — подтвердил Федотов.

— Напишите сейчас же объяснение. — Я снова сел и протянул Федотову раскрытый блокнот.

— Уже написано, — буркнул в ответ Федотов.

— Обеспокоились заблаговременно?! Что же, покажите.

Федотов отошёл к койке, вытянул из-под неё чёрный железный сундучок, скинул с замочной петли тяжёлый накладной угольник и открыл крышку. Я с любопытством следил за ним. «Какое такое объяснение написал он, предчувствуя заранее, что придётся отвечать за свои странные донесения? Видать, он не так прост, этот махинатор», — подумал я.