Бедный Боб, напуганный не менее моего, пал жертвой выстрела, пущенного трясущейся рукой собственного его хозяина, наиболее опьяневшего из всех. Боб громко взвыл, судорожно дернул ногами и растянулся неподвижно. Это несчастье вдруг отрезвило все общество. Все охотники окружили Боба, стараясь помочь ему, но он был уже мертв.

Посидев молча около него, они стали бросать в озеро оставшиеся бутылки вина, потом вырыли неглубокую яму и зарыли в ней Боба. После того меня посадили в повозку и медленно поехали назад в город.

Я не хочу сказать, что эти молодые люди были совсем дурные и испорченные, они, наверное, не хотели повредить мне или убить Боба, но их отуманило противное зелье в бутылках.

С тех пор я сильно изменился. Я остался глух на правое ухо и, как бы я ни боролся с моей слабостью, но я ничем не могу побороть страха при одном виде ружья: я тотчас убегаю и прячусь. Мой хозяин очень рассердился на молодых охотников за то, что они испортили меня, и вскоре после того привез меня к Морисам, где он предложил меня детям для игры, говоря, что трудно найти более смирную и добрую собаку. Мне здесь живется очень хорошо, и я всем доволен; я хотел бы только отвыкнуть от дурной привычки поджимать хвост и сторониться от ружья, где бы я его ни увидал».

— Не надо мучить себя из-за таких пустяков, Джим, — сказал я ему, — ведь ты ни в чем не виноват. Кроме того, ты должен радоваться, что перестал быть охотничьей собакой; тут есть одно очень хорошее обстоятельство.

— Какое? — спросил Джим.

— А то, что ты больше не преследуешь бедных птиц. Ведь наша барышня Лора называет большим грехом всякое убийство — птицам так весело жить и летать на свободе.

— Это правда, пожалуй, — отвечал Джим. — К тому же надо сказать, что люди особенно жестоко убивают. Помню, в самый разгар моей охотничьей жизни мне нравилось брать дичь и кроликов, но и тогда я с отвращением нес в зубах еще живую птичку, смотревшую на меня жалобными глазами, для того, чтобы отдать ее охотнику. Теперь я часто останавливаюсь на улице и с удивлением смотрю на дамские шляпки. Я понять не могу, как могут дамы носить птиц на шляпах, да к тому же еще изуродованных, с загнутыми назад шеями и головами! Мне всегда хочется таких дам отвести в лес и показать им там настоящих, живых птиц, живущих на полной свободе. Как они мало похожи на чучел, украшающих их шляпки! Случалось ли тебе, Джой, сделать хорошую прогулку в лесу?

— Нет, никогда, — отозвался я.

— Я когда-нибудь свожу тебя в лес, — сказал Джим. — Однако, пора и спать. Ты идешь в конюшню или со мной в конуру?

— Я пойду лучше с тобой, Джим. Вдвоем веселее.

Я влез в конуру, свернулся на соломе подле моего товарища, — и мы оба скоро крепко заснули.

Много собак я встречал на своем веку, но милее и добрее Джима не знал никого. Он был так чуток, что одно неласковое слово могло его обидеть. Его очень любили в семье Морисов, особенно госпожа наша любила его. Джим часто оказывал ей полезную помощь, неся за ней ее покупки. Он никогда ничего не ронял и не терял. Раз госпожа Морис обронила кошелек с деньгами, а Джим подобрал его и принес в зубах домой. Госпожа Морис до дома не догадалась о потере и очень удивилась, увидав свой кошелек во рту Джима.

Глава IX

ПОПКА БЕЛЛА

Не раз слыхал я от Морисов о пароходах, приходивших в наш город из Вест-Индии, откуда на них привозили фрукты, пряности и разный товар. На одном из этих пароходов служил при каютах мальчик, хорошо знакомый с нашими мальчиками.

Я жил уже несколько месяцев у Морисов, когда этот мальчик принес раз им целую связку зеленых бананов и попугая. Наша молодежь очень обрадовалась заморской птице и побежала позвать мать.

Госпожа Морис, тронутая таким вниманием мальчика к ее сыновьям, очень благодарила его, он же законфузился и не знал, что сказать. Тогда хозяйка оставила детей одних, верно думая, что чужому мальчику будет свободнее без нее.

Джек посадил меня на стол, чтобы я мог лучше разглядеть попугая. Он был привязан за ногу веревочкой. Перья его были серые, и только в хвосте видны были розовые перышки. Глазки птицы смотрели весело и лукаво.

Мальчик сказал, что он нарочно достал молодого попугая, который еще ничего не говорил, и научил его сам дорогой кое-что болтать. Беспокойно оглянув свою птицу, он сказал:

— Покажи-ка свое искусство!

— Я уж потом узнал о том, что есть говорящие птицы, но в эту минуту ничего не понимал. Я не спускал глаз с попугая, и он тоже вытаращил глаза на меня. Мне только что пришло на ум, что я бы не хотел испытать на себе острие клюва попугая, как вдруг я услыхал чей-то голос, говоривший: «Красавец Джой». Я хорошо слышал, что говорят в нашей комнате, но голос был мне незнакомый, и я не мог понять, откуда он явился. Мне захотелось посмотреть, нет ли кого в передней, но Джек не пустил меня туда, смеясь надо мной.

Опять совсем подле меня раздалось: «Красавец Джой, красавец Джой!» Я пристально взглянул на мальчика, принесшего попугая, но это не мог быть он, потому что он весь даже раскраснелся от сдавленного смеха.

— Да ведь это попугай говорит! — воскликнул Нед. — Посмотри на него хорошенько, простофиля.

Действительно, птица, склонив голову на бок и прелукаво глядя на меня, повторяла: «Красавец Джой, красавец Джой!»

Мне было так удивительно слышать говорящую птицу, что я поспешил сойти со стула, чтобы спрятаться. Но попугай расхохотался и закричал: «Крысы, Джой! Добрая собака Джой, красавец Джой!»

Мальчики помирали со смеха. Попугай между тем не унимался:

— Джим, где же Джим? Дайте ему кость, — кричал он.

Мальчики привели Джима в гостиную. Почтенный пес, услыхав пронзительный голос, произносивший его имя, тоже немало смутился. Он выбежал из комнаты, как угорелый. Вскоре на шум и смех детей вошел сам господин Морис. Он пришел узнать, что случилось. Мальчики рассказали ему все, что говорил попугай. Хозяин очень смеялся, услыхав, что маленький каютный слуга вспомнил разные клички, даваемые нам мальчиками, и научил им попугая.

— А как же зовут птицу? — спросил он.

— Беллой, — отвечал мальчик.

— Беллой?… Хорошее имя, — заметил господин Морис, уходя к себе в кабинет.

Дойдя до двери, он обернулся и спросил мальчика, когда отходит его пароход. Тот сказал, что через несколько дней, и хозяин что-то записал в записную книжку. На другой день он взял с собой Джека в город.

Я узнал потом, что он купил целый наряд из клеенки для пароходного мальчика. По уходе господина Мориса из гостиной, к нам вошла Лора. Она еще ничего не слыхала про попугая, а потому очень удивилась, увидав его. Она села у стола и протянула к нему руки. Лора ничего не боялась и со всеми зверями обращалась свободно, но она никогда не брала никого насильно на руки, а ждала, чтобы новый знакомый сам пришел к ней.

Она смотрела на попугая такими добрыми глазами, что странная птица доверчиво подошла к ней и укрыла свою головку в ее платье, как в гнездышке. «Добрая барышня!» — проговорила она своим крикливым голосом.

Мальчики остались очень довольны этим знакомством и опять шумно стали звать мать. Госпожа Морис посоветовала отнести попугая в конюшню к остальным зверям. Попугай принял с удовольствием это предложение. Он кричал:

— Идем! Где гвинейская свинка? Где крыса? Где кошечка? Кис, кис, кис! Где хорошенькая кошка?

Голос попки очень походил на скрипучий голос старухи, приходившей к нам в дом за костями и тряпками. Я последовал за попугаем и остался в конюшне.

На следующий день мальчики принесли ему большую клетку.

Клетку с попугаем повесили у окна в передней, но все в доме так полюбили забавную птицу, что ее клетку переносили с места на место. Белла, однако, возненавидела свой домик. Бывало, она просунет голову между прутьев решетки и жалобно кричит.

Спустя некоторое время ее в самом деле выпустили, и она никуда не улетела.