— Потому что не могла иначе, — сказал он, не отрывая взгляд от ее лица.

— Да, я не могу иначе, — кивнула она. — И я говорю тебе теперь, потому что вынуждена это сказать: Венке Бенке выиграла. За все эти недели вы не нашли ни одного, ни единого следа, который бы она оставила. Никакого. Она не хотела быть пойманной. Она хотела, чтобы ее заметили — но не поймали.

— И все-таки мне придется попробовать. — Слова Ингвара прозвучали как вопрос, будто ему нужно было ее разрешение.

— Да, ты должен будешь попробовать, ты тоже не можешь иначе. И твоя единственная надежда — доказать, что она была на месте преступления. Доказать, что ее не было во Франции.

У тебя никогда не получится, подумала она, но не стала повторять это вслух. Ингер Йоханне допила вино и сказала:

— Дети не могут здесь оставаться. У Венке Бенке по-прежнему остается еще одно дело. Мы должны перевезти детей.

И она пошла звонить матери, хотя была уже почти полночь.

— То есть ты считаешь, — сказал начальник Крипос, ковыряя в ухе мизинцем, — что Норвежская криминальная полиция должна перевернуть все расследование с ног на голову из-за исчезнувшей книги и пуговицы? Пуговицы?

— Значка, — поправил Ингвар.

Главный полицейский страдал ожирением. Живот нависал над брюками, как мешок муки. Рубашка на пупке разошлась. Во время отчетов Ларса Киркеланда и Ингвара Стюбё он молчал. Хотя все остальные участники этого маленького собрания обсуждали дело больше получаса, он не произнес ни слова. Его выдавало только то, что короткие толстые пальцы нетерпеливо стучали по столу каждый раз, когда кто-то говорил дольше двадцати секунд.

Теперь все его подбородки зашевелились под влиянием чувств. Он с трудом поднялся и подошел к доске, на которой на листе бумаги под чертой с тремя датами убийств красным было написано имя Венке Бенке. Он остановился и несколько раз шмыгнул носом. Ингвар не понял: то ли начальник выражал таким образом презрение, то ли у него действительно был заложен нос. Начальник пригладил правой рукой почти лысую голову, потом сорвал с доски лист, на котором писали докладывающие, и тщательно его скомкал.

— Я тебе вот что скажу, — сказал он, сверля Ингвара маленькими острыми глазками. — Ты мой самый ценный сотрудник. И поэтому я торчал здесь больше часа и слушал всю эту...

Он подергал себя за усы, которые обычно весело заворачивались над уголками рта и делали его похожим на толстого и веселого дядюшку семейства.

— ...чушь, — закончил он. — При всем моем уважении.

Все молчали. Ингвар обвел взглядом коллег. Шестеро самых опытных следователей Норвегии сидели вокруг стола, опустив глаза. Крутили в руках чашки. Возились с очками. Ларс Киркеланд рисовал в блокноте и казался крайне сосредоточенным. Только Зигмунд Берли не опускал взгляд. У него на щеках горели лихорадочные красные пятна, и он вертелся, будто собираясь вскочить. Вместо этого он поднял руку, как школьник, желающий ответить на вопрос:

— Разве этот вариант не стоит того, чтобы попробовать? Мы же все равно топчемся на месте! Если хотите знать мое мнение, это...

— Никто не хочет знать твоего мнения, — прервал его начальник. — Все, что должно было быть сказано в этом деле, уже сказано. Ларс очень подробно изложил результаты расследования, которые имеются на данный момент. Все здесь знают, что в работе полицейских не бывает никаких... фокусов-покусов. Работа полицейских — это основательность, друзья мои. Терпение. Никто не знает лучше, чем мы, что тяжелая работа и кропотливая систематизация всех находок — это единственный путь, которым можно добраться до преступника. Мы современная организация. Но не настолько современная, чтобы позволить себе выбросить на помойку недели тщательной интенсивной работы, потому что какая-то случайная баба что-то чувствует по этому поводу и ей кажется, что она что-то там знает.

— Мы говорим о моей жене, — подавляя гнев, спокойно сказал Ингвар. — Я не связываюсь со случайными бабами.

— Ингер Йоханне и есть случайная баба, — повторил начальник так же спокойно. — В этом расследовании — да. Извини, если мои слова прозвучали грубо. Я отношусь к твоей жене с огромным уважением. Прекрасно помню, как она помогла нам несколько лет назад в том деле о похищении детей. — Он снова пригладил редкие волосы на макушке — тонкие пряди казались нарисованными на черепе. — Только поэтому я так снисходительно относился к твоему несколько... небрежному обращению с документами. Но в этом расследовании ей делать нечего. Сейчас все обстоит по-другому!

— По-другому? — раздраженно переспросил Зигмунд. — Мы ничего не знаем! Ни черта! Ларс не нашел ничего, кроме незначительных улик, которые не указывают на убийцу, а у нас есть несколько робких версий, которые никуда нас не ведут. По большому счету у нас ничего нет! Мы по уши в дерьме, мы... — Тут он смутился и, сбавив тон, произнес: — Извините. Но версия Ингвара...

Начальник поднял руку.

— Нет! Последнее, что нам сейчас нужно, это еще одна порция помоев на нашу голову в прессе. Если мы набросимся на эту Венке Бенке... — Он посмотрел на корзину для бумаг, как будто писательница лежала там вместе со своим именем, написанным красным на бумаге. — Если мы хотя бы покосимся в ее сторону, начнется скандал мирового масштаба. Насколько я понял, она теперь звезда. Я вчера два раза видел ее по телевизору, и, если верить анонсам «НРК», она главный гость в сегодняшней программе «Первый и последний».

Он поцокал зубом. Звук действовал на нервы. Потом причмокнул и покрутил ус.

— И если вдруг, паче чаяния, в твоей теории что-то есть, — добавил он, глядя на Ингвара, — в этой абсурдной теории о старой лекции и скуке, то эта дама должна быть крепким орешком.

— Значит, лучше не пытаться вообще, — сказал Ингвар, стойко выдерживая его взгляд.

— Побереги свой сарказм.

— Ты предпочитаешь иметь три нераскрытых дела, чем подвергнуться критике в прессе? — спросил у него Ингвар, пожимая плечами. — Ну и прекрасно!

Начальник криминальной полиции огладил свою обширную талию. Просунул большой палец за растянутый ремень. Снова поцокал зубом. Подтянул брюки, которые мгновенно сползли обратно в складку под животом.

— Хорошо, — выдавил он наконец. — Я даю тебе две недели. Три. На три недели ты освобождаешься от всех других задач и занимаешься установлением передвижений Венке Бенке во время убийств. И только этим. Понятно?

Ингвар кивнул.

— И ни шагу в сторону, хорошо? Никакого копания в ее частной жизни. Я не хочу никаких скандалов, понял? Выясни, есть ли все-таки какие-то слабые места в ее алиби. Мой совет: начни с последнего. С убийства Ховарда Стефансена. Когда он был убит, она уж точно не была во Франции.

Ингвар снова кивнул.

— Если я услышу хоть одно слово о том, что по ее поводу ведется следствие от кого-то еще, кроме тех людей, которые сидят сейчас здесь... — Лицо главного полицейского покраснело, со лба катился пот. Маленькая толстая ладонь ударила по крышке стола. — И которые должны держать язык за зубами... — Он глубоко вдохнул и выпустил воздух сквозь сжатые зубы. — То будь я проклят! — закончил он наконец. — И вы все понимаете, что это значит.

Все старательно закивали, как первоклассники.

— А ты, — указал начальник пальцем на Зигмунда, — если ты всенепременно какого-то черта хочешь быть оруженосцем Ингвара — я ничего против не имею. Три недели. Ни дня больше. А в остальном расследование развивается, как раньше, Ларс. Совещание закончено.

Задвигались стулья. Кто-то открыл окно. Кто-то засмеялся. Зигмунд счастливо улыбнулся и показал знаками, что ему нужно пойти в свой кабинет позвонить.

— Ингвар, — задержал Стюбё начальник, когда помещение почти опустело.

— Да?

— Мне не нравится последнее дело, — сказал он тихо.

— Ховард Стефансен?

— Нет. Последнее дело в той старой лекции. То, которое еще не повторилось. Пожар в доме полицейского.

Ингвар не отвечал. Он моргал и отсутствующе смотрел в окно.