— Может, лучше пива? — без особой надежды спросила Ингер Йоханне, глядя на бутылку коньяка на подоконнике. — Если ты еще будешь есть. Разве оно не... лучше подходит?
— Коньяк прекрасно подходит ко всему, — весело ответил Зигмунд, заталкивая в рот остатки пиццы. — Как же у вас хорошо! Спасибо за приглашение.
— Пожалуйста, — сухо ответила Ингер Йоханне. — Ты наелся?
— Я по жизни голоден, — хихикнул гость и запил остатки пиццы остатками коньяка.
— Господи боже мой, — вздохнула Ингер Йоханне и пошла в ванную.
Зигмунд был прав, сон пошел ей на пользу. Синяки под глазами почти исчезли, хотя все равно оставались заметнее, чем ей хотелось бы. С утра она нашла время, чтобы полежать в ванне, сделать питательную маску для волос, подстричь и накрасить ногти, наложить косметику. Когда она наконец-то почувствовала, что готова забрать Рагнхилль, она легла и проспала еще полтора часа. Мама требовала, чтобы ей снова отдали внучку на выходные. Ингер Йоханне отрицательно покачала головой, но мамина улыбка ясно давала понять, что она не собирается сдаваться.
Что же такого есть в материнстве? — думала Ингер Йоханне. Я тоже стану такой? Такой же нудной приставалой, но легко угадывающей все проблемы своих детей? Она единственная, кому я могу доверить детей без страха и стыда. И она снова делает меня ребенком. А мне нужно хотя бы иногда побыть ребенком, без обязанностей, без забот. Я не хочу становиться такой, как она, но она мне нужна. Что же такого есть в материнстве?
Она, задумавшись, очень долго держала ладони под холодной водой.
Больше всего ей хотелось лечь спать. Казалось, что за прошлые сутки тело вспомнило, какое удовольствие — спать, и требовало этого удовольствия. Но было всего девять. Она насухо вытерла руки, надела очки и нехотя пошла обратно в кухню.
— ...или... что скажешь, Ингер Йоханне?
На круглом, как луна, лице Зигмунда сияла обращенная к ней ожидающая улыбка.
— О чем? — спросила она, пытаясь улыбнуться в ответ.
— Ну, я утверждаю, что теперь сделать профиль убийцы проще. Если мы принимаем все твои теории всерьез.
— Все? У меня не так много теорий.
— Перестань цепляться к словам, — попросил Ингвар. — Зигмунд прав, тебе не кажется?
Ингер Йоханне сделала глоток из бутылки с минеральной водой. Потом закрыла ее крышкой, немного подумала, легко улыбнулась и сказала:
— Ну да, у нас теперь гораздо больше исходного материала, чем раньше. Тут я с вами согласна.
— Так давай же! — Зигмунд подтолкнул к ней бумагу и карандаш. Глаза блестели, он был нетерпелив, как ребенок.
Ингер Йоханне раздраженно посмотрела на чистый лист.
— Проблема в Фионе Хелле, — медленно сказала она.
— Почему? — спросил Ингвар. — Разве она не единственная, кто не представляет для нас проблемы? В ее деле есть убийца и очевидный мотив, подкрепленный признанием убийцы.
— Именно, — подтвердила Ингер Йоханне, усаживаясь на свободный стул. — Поэтому она и не подходит.
Она разложила на столе три листа бумаги. Написала ручкой на первом из них «ФХ» большими буквами и отложила его в сторону. Взяла второй, написала «ВХ» и тоже отложила. Она посидела немного, кусая ручку, потом вывела на последнем листе «ВК» и положила его рядом с остальными.
— Три убийства. Два из них не раскрыты. — Она говорила сама с собой. Покусывала ручку. Думала. Мужчины молчали. Внезапно она написала под инициалами: «Вторник, двадцатое января», «Пятница, шестое февраля» и «Четверг, девятнадцатое февраля». — Разные дни недели, — пробормотала она. — Никакой логики в интервалах.
Губы Ингвара шевелились, пока он подсчитывал про себя.
— Семнадцать дней между первым и вторым убийством, — сказал он. — Тринадцать между вторым и третьим. Тридцать между первым и последним.
— По крайней мере, круглое число, — предположил Зигмунд.
Ингер Йоханне отложила лист «ФХ» в сторону, потом придвинула его к себе снова:
— Что-то не так. Здесь что-то совсем не так.
— Давай исходить из того, что за всем этим кто-то стоит, — нетерпеливо предложил Ингвар. — Давай представим, что Матсом Бохусом кто-то управлял. Кто-то, кто стоял и за убийствами Вибекке Хайнербак и Вегарда Крога. Давай...
Ингер Йоханне поморщила нос:
— Это кажется какой-то фантастикой. Я не понимаю...
— Ну давай просто попробуем, — настаивал Ингвар. — Кого ты представляешь?
— Это должен быть человек, до тонкостей разбирающийся в человеческой психике, — задумчиво сказала она, будто разговаривая сама с собой. — Психиатр или психолог. Может быть, опытный полицейский. Сумасшедший священник? Нет...
Пальцы барабанили по листу с инициалами Фионы Хелле. Она прикусила губу. Поморгала и поправила очки:
— Я просто не вижу тут никаких соответствий. Только если не... Что, если...
Она резко поднялась. На полке у телевизора лежала папка с записями. Она нетерпеливо пролистала их все на ходу и достала фотографию Фионы Хелле. Она снова села и положила фотографию в центр листа с инициалами Фионы.
— С этим делом все ясно, — сказала она. — Фиона бросила своего сына. Ее едва ли можно упрекнуть в том, что произошло в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, когда родился Матс и мать Фионы приняла решение, ставшее роковым для трех поколений. Нетрудно предположить реакцию Матса Бохуса, узнавшего правду о своем рождении. Можно думать все что угодно об этой странной потребности некоторых людей найти своих биологических родителей, но... — Ингер Йоханне сняла очки, подняла фотографию и внимательно ее изучила. — Это все мечты и большие надежды, — тихо продолжила она. — Когда все идет вкривь и вкось и существование становится слишком сложным, мысль о том, что где-то там есть твое настоящее «я», твоя настоящая жизнь, может быть очень соблазнительной. Это становится утешением, мечтой, иногда одержимостью. Жизнь Матса Бохуса была сложнее жизни большинства других людей. Окончательный и абсолютный материнский отказ мог быть... сокрушительным для него. Она могла предложить ему все, но не дала ничего. У Матса были основания ее убить. Он убил ее.
Она погрузилась в собственные мысли и положила фотографию на лист с инициалами. Скрепила их вместе. Она сидела молча, как будто осталась в комнате одна, и рассматривала фотографию красивой телезвезды с очаровательными глазами, прямым носом и чувственным ртом.
Зигмунд украдкой покосился на бутылку на подоконнике. Ингвар кивнул.
— А что, если... — снова начала Ингер Йоханне, и теперь в ее голосе слышался энтузиазм. — Что, если здесь нет серии?
— Что? — переспросил Ингвар.
— Что-что? — Зигмунд даже перестал наливать коньяк.
— Мы же должны... — начал Ингвар.
— Подожди, — оборвала его Ингер Йоханне.
Она сложила листки стопкой и накрыла ладонью лицо Фионы Хелле.
— Это дело раскрыто. Одно убийство. Одно расследование. Один подозреваемый. У подозреваемого есть мотив. Он признается. Признание подтверждается дополнительными фактами дела. Дело закрыто.
— Я не совсем понимаю, куда ты клонишь, — сказал Ингвар. — Мы снова вернулись к началу? Ты хочешь сказать, что это случайные совпадения, и мы имеем дело с тремя не связанными...
— А как же символика? — перебил Зигмунд. — Как же эта лекция, которую ты слушала тринадцать лет назад...
— Подождите. Подождите! — Ингер Йоханне встала и заходила по кухне кругами. Время от времени она останавливалась у окна. Рассеянно смотрела на улицу, как будто следила за кем-то. — Дело в языке, — сказала она. — Все началось с отрезанного языка. Ключ в нем.
Она повернулась к мужчинам. На щеках горел лихорадочный румянец, подбираясь к оправе запотевших очков. Ингвар и Зигмунд сидели тихо, в напряжении, как будто они были зрителями, которым сейчас покажут смертельный трюк.
— Отрезанный и красиво упакованный язык Фионы Хелле — слишком очевидный символ, — сосредоточенно сказала Ингер Йоханне. — Банальная символика из романа про индейцев. Ты сам сказал на днях, Ингвар, что наверняка в мировой истории совершены тысячи преступлений, в которых фигурирует труп с отрезанным языком. Ты был прав. Ты был совершенно прав. Убийство Фионы Хелле не имеет никакого отношения к той лекции, которую я слушала как-то жарким летним днем в аудитории в Куантико. — Она закрыла лицо руками и раскачивалась из стороны в сторону. — Это так банально, очевидно. Боже мой!