Перелистывая архивы, вдруг нахожу приятное подтверждение. Ланда завела альбом с фотографиями, в котором кто-нибудь метнет, да что-нибудь свое и припишет. И вдруг вижу: «Люблю всех артековцев!» Это наш друг, наш бывший прославленный в Нижне-Чирской и в Белокурихе пекарь, ныне капитан дальнего плавания Харри Лийдеман, избороздивший все моря и океаны, несколько лет работавший начальником Таллинского порта и снова вставший на капитанский мостик судна международных линий, человек, как никто из нас знающий цену двух миров, скупой на слова, сдержанный в эмоциях, именно он это и написал: «Люблю всех артековцев!»

Эхо

Иногда из тартуского Общества книголюбов, из библиотеки, из общества «Знание» звонят Ланде, посылают за ней машину, просят приехать в школу или на заседание того или иного общества и просят рассказать, допустим, о роли книги в ее жизни. Если это пионеры, Ланда берет с собой красный галстук. Больше всего ей нравится рассказывать пионерам о нашей военной жизни, а также выступать в обществе книголюбов: Ланда любит читать. Недавно ее попросили рассказать начинающим книголюбам о роли книги в ее жизни. Ланда пересказала мне, как это было:

— Мне что-то нездоровилось в тот день. Ну, с пыхтеньем, с таблетками я отправилась на встречу. Вхожу — полон зал ребят лет тринадцати-четырнадцати, лица внимательные, не шумят, не шалят, готовы слушать. Я в момент выздоровела, даже забыла, где, когда, что болело. Роль книги в моей жизни! Ты вот спрашиваешь, как я сумела так быстро выучить русский. Разговорная речь — это понятно, все кругом говорят по-русски, у меня же не пень вместо головы. Но мне этого было мало — хотелось читать. Возьму книгу, начну читать — понимаю только наполовину. Вспомнилось, естественно, как я в Бразилии выучила португальский язык: по букварю. Раздобыла русский букварь и, пятнадцатилетняя девица, засела за него. Дело пошло быстро. А так как я с детства владела свойственными португальскому шипящими, то и произношение не представляло для меня особых сложностей. Все это я рассказала юным книголюбам. А помнишь, как на Алтае у нашей санитарки вдруг стало уходить много керосина?

Конечно, я помнила. В Белокурихе был свой движок, но по ночам тетя Дора экономила электроэнергию и иногда зажигала керосиновую лампу. Керосин стоял в бутыли, и, разумеется, никто его не прятал. И вдруг его стало мало. Тетя Дора отнеслась к пропаже с большим подозрением, начали разузнавать, что да как. Выяснил все начальник лагеря. Однажды после утреннего умывания он вдруг подошел к девочкам старшей группы и, поднимая за подбородки, стал заглядывать им… в нос! Никто ничего не понимал. А начальник спрашивает:

— Что вы такое делаете по ночам с коптилкой? Помолчали, посопели, признались:

— Читаем… А как вы догадались?

— Не велика тайна! Несколько раз заполночь видел в вашем окне непонятный слабый свет. Пока не обнаружилось исчезновение керосина, не придал значения. Значит, вы дышите копотью, и носы у вас недомыты и снизу черны. Вот и всё. Что же вы такое читаете по ночам?

Оказывается, кто-то из белокурихинских дал нашим девочкам старую, зачитанную, на странички распавшуюся «Анну Каренину». Когда лагерь засыпал, девочки, почувствовавшие себя взрослыми, садились за стол вокруг собственноручно сооруженной коптилки и читали, передавая друг другу странички…

Разумеется, никто никогда не запрещал им читать. Но времени свободного не было совсем. И в конце-то концов, надо же было им изведать сладость ночного, испокон веков запрещаемого взрослыми чтения!

— То, что вы читаете, — хорошо, — сказал начальник с пониманием, — но что по ночам — плохо. Спать надо столько, сколько положено, мы обязаны следить за вашим здоровьем, тем более, что работаете вы много. Ещё хуже, что подвели тетю Дору с керосином, попросить надо было, а не воровать!

— Так она бы и дала нам этот керосин!

— Плохо, но — не наказуемо, — разюмировал начальник. — Будем выкраивать свободные часы для дневного чтения.

Свободные — не часы, конечно, скорее минуты — были выкроены, ребята стали читать днем. В Белокурихе была хорошая библиотека и умная заведующая библиотекой Женя Михайловская. Каждая минута чтения была для них настоящим подарком.

— Ну, и что же, Ланда, какое впечатление произвел на твоих слушателей рассказ о коптилке и ваших черных носах?

— Смеялись.

— А насчёт воровства керосина вопросы были?

— Не было вопросов. Ты что, дурного примера испугалась? Вернись в современность! Кому из них нынче керосин нужен? Мне же пришлось объяснять им, что это такое. Да и керосин тот вовсе не материальной, а духовной ценностью для нас был. Похитить чуточку керосина для чтения — разве не романтично?

Так-то оно так, конечно, но хотелось бы теперь, задним числом, чтобы керосин они как-нибудь иначе добывали, хотя я и сейчас не представляю — как? Ни тетя Дора и никто из вожатых и капельки керосина не дал бы им, скажи они правду про ночное чтение! Так что вопрос об отношении к похищению керосина для меня по сей день неясен, ясно одно — был в этой истории некий положительный заряд: они не просто пристрастились к чтению, но и запомнили, как начиналось чтение, чтобы оставаться с ним на всю жизнь.

Ланду с её рассказами о первой эстонской группе артековцев знают все пионеры Тарту и Тартуского района. Этель Аэсма с её книгой «Самая длинная путёвка» знают несколько поколений пионеров всей Эстонии, не говоря уж о пионерах Пайдеского района и Пайде, где Этель много лет работает в редакции районной газеты. Эллен Айа-Тульп, Лайне Теэсалу-Соэ, Виктора Кескюла, Ханса Лийва знают в Таллине, Адольфине Салу Орлову, Тамару Крончевскую-Васильеву, Владимира Николаева знают пионеры Нарвы. Любознательный народ — пионеры! Иногда из самых неожиданных географических точек страны, — а где у нас в стране нет такой точки, откуда бы в один прекрасный, на всю жизнь памятный день хоть один пионер не отправился бы в Артек? — из разных городов приходят письма с просьбой — рассказать: а какой он был, Артек военных лет?

Однажды, по дороге на Памир, на одном из перевалов Рушанского хребта, мне удалось услышать эхо в горах. Чабан, вероятно, в поисках своего напарника, верхом на тонконогой сильной лошади поднялся на крутой пик и несколько минут стоял, оглядывая горизонт. Потом приставил ладони ко рту и крикнул:

— Измаи-и-и-ил!

— Ил-ил-ил-ил-ил! — загрохотало, зазвенело, понеслось в абсолютной тишине и чистоте воздуха эхо. Скалы отражали его, относили все дальше. Всадник и конь застыли как изваяние — ждали, пока наступила тишина. Прошло несколько минут. Стихло эхо. И тогда откуда-то издалека прозвенело:

— Каноа-а-а-ат!

И горы тут же подхватили это имя, одна скала перебросила его к другой, и все громче, всё ближе — донесло до видимого нам Каноата. Ещё продолжало эхо лететь от скалы к скале, а внизу, в долине, недалеко от нас, два всадника уже неслись друг другу навстречу. Встретились, поздоровались и поехали вместе.

Меня прямо захватила, надолго запомнилась эта картина. В бесконечности немереного пространства, среди высоты каменных пиков человек — не более, чем песчинка. Не найдет глаз, не достигнет голос — если бы не эхо, множество раз повторенное множеством скал…

Теперь, размышляя об Артеке, обо всем, что дал он нам, обо всем, что с ним связано, вспоминаю эхо в горах. Годы наши встали за спиной каждого из нас, как пики. И с вершины их, от одного к другому, доносятся голоса памяти сердца, повторяясь и призывая. Чуть смолкнет один голос, прозвучит другой, третий, сотый. Живите же и звучите, голоса дружбы.

За тридцать семь послевоенных лет в общении эстонских артековцев перерыва не было. Встречались друг с другом, с теми, кто далеко, переписывались. В первые послевоенные годы они приходили ко мне с разными проблемами. Куда идти учиться? Работать? Не рано ли жениться? (На этот вопрос я всегда отвечала по первому импульсу: «рано!», но уже следующий импульс спрашивал меня саму — а на войну уходить не рано было?) «Ах, — иногда вздыхали девочки по прошлому, — не за того я, кажется, замуж пошла…» Приходил вытянувшийся Спец в милицейской форме: закончил школу МВД, а неспокойная душа его еще чего-то искала, и в конце концов нашел он себя в качестве художника рекламных выпусков.