Ломоносов вышел победителем в споре с Тредиаковским, ибо своими одами практически доказал преимущества своей позиции. Тяготеющая к повествовательной, ораторской стихии структура ямбического стиха, утвержденного Ломоносовым в жанре оды, обеспечивала наилучшие возможности для превращения этого панегирического по своей природе жанра в трибуну общественного мнения. И в этом состояла историческая заслуга Ломоносова.
Параллельно с реформой русского стихосложения Ломоносову и его современникам приходилось решать и другую важнейшую задачу — вырабатывать основы нового русского литературного языка. Прежнее время оставило новой эпохе в качестве книжного языка церковнославянский. Это был язык «школьной драмы», силлабических виршей и проповедей Ф. Прокоповича. Воздействие норм этой языковой системы ощущается и в сатирах Кантемира, и в сочинениях Тредиаковского. Но уже сам Тредиаковский в первом же своем переводе любовного романа П. Тальмана в 1730 г. признает необходимость сближения литературного языка с общеупотребительной разговорной речью. В своем трактате о стихосложении и целом ряде других сочинений Тредиаковский рассматривает вопросы формирования литературных норм русского языка и его места среди языков других народов (например, его «Речь о чистоте российского языка», 1735, или «Разговор между чужестранным человеком и российским об орфографии старинной и новой и о всем, что принадлежит к сей материи», 1748).
Наиболее капитальный вклад в этой области принадлежал Ломоносову. Созданные им труды по отечественному красноречию (два варианта «Риторики») и «Российская грамматика» не утрачивали своего значения на протяжении всего XVIII в. А его небольшое по объему, но принципиально важное по содержанию «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке» (1757) заключало в себе стройную теорию, упорядочившую соотношение стилевых комплексов русского языка того времени в различных литературных жанрах.
То, что вопросы стихосложения и выработки норм литературного языка занимали главенствующее положение в период формирования в России классицизма, находит свое подтверждение в специфических формах литературной критики тех лет. Критические статьи Тредиаковского или Сумарокова, почти всегда полемические, полны упреков и обвинений, обличающих их противников в незнании законов логики и грамматики, в нарушении норм естественного словоупотребления, в невнимательном отношении к звучанию стихов. Вопросы теории и вопросы поэтической практики были настолько тесно слиты, что порой сам творческий акт превращался в повод для доказательства правоты той или иной концепции. Наглядное подтверждение этому мы находим в известном соревновании 1743 г., когда три крупнейших поэта — Тредиаковский, Ломоносов и Сумароков — выступили с поэтическими переложениями одного 143-го псалма, демонстрируя каждый возможности отстаиваемой им системы версификации.
В подобной атмосфере совершалось формирование на русской почве художественной системы классицизма. К тому времени, когда Сумароков выступает со своими «епистолами», многие из трудностей были уже позади. И, однако, даже для Сумарокова вопрос о создании поэтического русского языка продолжает сохранять свою актуальность:
восклицает Сумароков в эпистоле 1, посвященной русскому языку.
Примечательно, что содержание этой эпистолы не находит себе соответствия с тем, о чем идет речь в поэтическом трактате Буало. И это не случайно. Вопросы формирования литературного языка были во времена расцвета французского классицизма XVII в. пройденным этапом. Для русской литературы в обстановке становления классицизма актуальность данного вопроса была особенно очевидной. В первой из двух эпистол Сумарокова выдвигается проблема, которая во французской литературе была поставлена еще в XVI в. поэтом Плеяды Дю Белле в 1-й части его знаменитого трактата «Защита и прославление французского языка» («La defense et illustration de la langue française», 1549). Полемически направленный против слепого увлечения модной тогда, культивировавшейся при дворе итальянской изящной поэзией и против ортодоксальных хранителей латинской образованности Сорбонны, трактат Дю Белле был пронизан патриотической идеей отстаивания достоинств французского общеразговорного языка. «… я не считаю наш народный язык в его теперешнем состоянии столь низким и презренным, каким изображают его высокомерные почитатели греческого и латинского языков, … полагая, что хорошее может быть сказано только на языке иностранном, непонятном народу»,[859] — заявляет он в IV главе 1-й книги своего трактата. Путь обогащения родного языка Дю Белле видит в учебе у древних античных авторов. Конечной целью подражания древним должно стать, по мысли Дю Белле, благородное стремление превзойти их. И он полон веры в достижимость цели.
Исторические задачи, вставшие перед русской литературой второй четверти XVIII в., были близки к тем, которые приходилось решать поэтам Плеяды. Пафос первой эпистолы Сумарокова «О русском языке» также питается патриотической верой в богатые возможности национального языка. И в своих призывах к молодым русским авторам Сумароков был не одинок. Поражает сходство, которое наблюдается между отдельными мыслями трактата Дю Белле и многочисленными высказываниями Ломоносова как о будущем русской науки, так и о достоинствах русского языка. «Быть может, — восклицает французский поэт в 3-й главе, — придет время, когда наше благородное и могущественное государство в свою очередь возьмет бразды владычества, — а я надеюсь на это, веря в счастливую судьбу французов, — и тогда, если вместе с Франциском не погребен окончательно французский язык, он, только еще пустивший корни, выйдет из земли, поднимется на такую высоту и достигнет такого величия, что сможет сравняться с языками самих греков и римлян, порождая, подобно им, Гомеров, Демосфенов, Вергилиев и Цицеронов».[860]
Уже не говоря о широко известном высказывании Ломоносова из его посвящения, предпосланного «Российской грамматике» (1755), содержавшего сравнение русского языка с другими европейскими языками, можно напомнить не столь известные, но тем не менее прекрасно раскрывающие убеждения Ломоносова насчет богатейших возможностей национального языка его слова из не завершенного им отрывка задуманной статьи «О нынешнем состоянии словесных наук в России» (предположительно 1756 г.): «…легко рассудить можно, коль те похвальны, которых рачение о словесных науках служит к украшению слова и к чистоте языка, особливо своего природного. … Красота, великолепие, сила и богатство российского языка явствует довольно из книг, в прошлые веки писанных, когда еще не токмо никаких правил для сочинений наши предки не знали, но и о том едва ли думали, что оные есть или могут быть».[861]
Этим же, в сущности, объясняется и та горячая вера Ломоносова в будущее русской науки, которая звучит в обращенных к российскому юношеству словах из его оды 1747 г.: