— И выводят птенцов, — ответил Багрянов.

— Вы не шутите?

— Да ведь это всем известно!

— А вот я, например, я не знала…

— Ну, вы еще мало жили…

— Как же они в морозы?

— У них теплые гнезда.

— Где же оно? Вы видите?

— А вон оно! Вон, под густой веткой! Светлане совершенно нестерпимо захотелось своими глазами увидеть гнездышко, где зимой, в морозы, выводятся птенцы, чтобы потом рассказать о нем маме, но сколько ни вертела она головой, осматривая вершину ели, не могла разглядеть его в густой, заиндевелой хвое.

— Да где же оно? Где? Где? — спрашивала она шепотком, волнуясь, как ребенок. — Под какой веткой?

— Встаньте вот здесь, рядом, — предложил Багрянов.

Когда Светлана послушно встала справа от Багрянова, но несколько впереди него, он неожиданно прижал ее левое плечо к своей груди, а правую руку, с которой она зачем-то сняла варежку, поднял к вершине ели — так обычно поступают взрослые с детьми, помогая им разглядеть что-либо в мире быстрыми, беспокойными и неопытными глазами.

— Вон ветка, как шапка… Видите?

— Ах, вон где! Теперь вижу. Вон оно! Вон! — закричала Светлана, вся трепеща от радости и вгорячах совершенно не придавая значения тому, что почти незнакомый ей молодой человек держит ее у своей груди, а сама она касается затылком его плеча.

Теперь можно было отпустить маленькую озябшую руку Светланы с розовыми, как перышки на грудке клеста, тонкими, просвечивающими ноготками. Но отчего-то вся душа Багрянова вдруг облилась огнем, как не обливалась никогда в жизни, холодным и жгучим, вероятно таким же, какой царил в природе; и Багрянову внезапно показалось совершенно невероятным расставание со слабенькой, озябшей рукой Светланы. «Эх ты, маленькая! — сказал он ей ласково и растроганно. — Совсем маленькая! Совсем девочка!» Он знал, что уже не имеет права держать руку Светланы и все же, словно в отчаянии, какие-то секунды еще продолжал держать и греть ее в своей большой, горячей руке.

Рядом раздался голос Кости Зарницына:

— Что там такое? Кого увидели?

Только теперь, когда Багрянов отпустил ее руку, Светлана спохватилась и поняла, что он держал ее руку в своей дольше, чем нужно было, и ужаснулась своей рассеянности. «Да что же это со мной? — не в первый раз за это утро спросила она себя. — Как я могла позволить?» Она не знала, куда девать от стыда свои глаза, но в то же время с удовольствием чувствовала, как хорошо согрел он ее озябшую руку, и поторопилась спрятать ее в варежку, чтобы подольше сохранить его тепло. И ей подумалось, что ведь это просто чудо: он без варежек, а сколько в его руках тепла и нежности! Просто чудо!..

Через полчаса Леонид Багрянов вышел на высокий, но отлогий берег Москвы-реки с одинокими березами среди подлеска и вновь остановился: он любил это место. Отсюда открывался большой и чудеснейший простор. Недалеко, в правой стороне, у самой реки, виднелись крыши деревеньки, вытянувшейся в один порядочек, и над ними — самодельные телевизионные антенны; в левой стороне за широким оврагом, где в густом заснеженном кустарнике держался синеватый сумеречный свет, высоко вздымался крутой, обрывистый берег с сосновой рощей. За Москвой-рекой по всей пойме с лесными островами до самого горизонта холодно сияли под солнцем свежие снега.

Подошла Светлана, а за нею гурьбой, разойдясь с лыжни в; стороны, подвалили со смехом и пустой болтовней все остальные лыжники.

Указывая, в сторону реки, Багрянов крикнул им:

— Любуйтесь! Восхищайтесь!

— Видали! Много раз! — равнодушно отозвался Белорецкий.

— А чего тут красивого? Лес да снега! — сказал и Зарницын, но явно ради балагурства.

— Отсюда только читать стихи, — раздумчиво произнес Багрянов.

— Какие же? — с легким ехидством спросил Белорецкий, слывший книгочием и знатоком поэзии.

— О земле Москве.

— Город знаю, а о земле не слыхал…

— Плохо читал Маяковского.

Ребята посмеялись над Белорецким, а Багрянов спросил его:

— Ты скажи-ка, Виталий, зачем ты катаешься на лыжах?

— Что за вопрос! Укрепляю организм, мышцы…

— А о душе не думаешь?

— Я не умираю, чтобы думать о ней!

— А перед смертью поздно думать!

В этот момент Светлана, увидев в заречье на большой поляне стадо лосей, закричала лыжникам:

— Глядите, глядите!

Стадо лосей, вероятно напуганное кем-то, ходко пересекло поляну и скрылось в кустарнике. Около минуты лыжники зорко осматривали побережье, гадая, куда скрылись лесные великаны. И вдруг стадо, чего никто не ожидал, выскочило к реке и понеслось вдоль берега, но на мыске, у речного изгиба, увидев кого-то впереди, смешалось и, завернув, бросилось на лед. Огромный вожак, вытянув горбоносую морду и закинув ветвистые рога на спину, во весь опор повел стадо левее небольшой, слегка дымящейся черной полыньи, держа путь в овраг на этой стороне. Еще один лось, две лосихи и несколько лосят, приотстав, врассыпную неслись в стороне от его следа. На середине реки, где снежок лишь слегка прикрывал лед, лось-вожак со всего разбегу заскользил, широко растопырив передние ноги и опустив зад: вероятно, в том месте была небольшая ледяная впадина, какие случаются при убыли воды. Он пролетел так метров десять и, увидев, что совсем рядом полынья, забился изо всех сил, стараясь остановиться, и грохнулся на бок… Стадо пронеслось мимо, выскочило на берег и скрылось в чащобе оврага. Лось-вожак несколько раз сильно мотнул головой, царапая рогом снег, потом каким-то чудом, сработав всеми мускулами, разом вскочил на ноги, бросился вперед, но тут же вновь поскользнулся и со всего размаху ударился двадцатипудовой тушей об лед. Лыжники ахнули, увидев, как над пробоиной среди прыгающих льдинок заметалась его рогатая голова.

— Надо выручать, — сказал Багрянов; выражение его лица в эти секунды, к удивлению Светланы, стало темноватым, суровым и властным. — Я в деревню — за пешней, а оттуда — к лосю. Оцепите берег и никого туда не пускайте, да и сами не подходите близко. Его нельзя пугать: он изобьется об лед.

И Багрянов, взмахнув палками, полетел к деревне…

Раздобыв пешню, он выскочил на Москву-реку и еще издали увидел, что могучий бык за несколько минут бешеной борьбы раскрошил грудью полосу нетолстого льда, отделявшую его от полыньи, и уже плавал в полынье. Он раз за разом, со всей силой, на какую был способен, вымахивал до подгрудка из воды, безуспешно стараясь выбро сить ноги на кромку льда.

Увидев Багрянова, лось отплыл в дальний конец полыньи и почти скрылся в дымке, поднимающейся над водой. Подойдя к полынье со стороны оврага, в том месте, где лось пытался выскочить на лед. Багрянов поспешно принялся за дело.

Сильными ударами острой пешни он начал откалывать одну за другой и выталкивать на течение, в полынью, большие льдины. Делая выход к берегу, он отступал шаг за шагом. Постепенно лед становился толще и уже не откалывался с одного удара, но с тем большей напористостью действовал Багрянов пешней, хотя иногда и очень больно секло его лицо ледяной крошкой.

К нему осторожно приблизилась Светлана.

— Можно, я помогу вам отталкивать льдины? — спросила она негромко.

— Вы здесь? Не боитесь искупаться? Тогда помогайте, — ответил Вагрянов и, обернувшись к берегу, молча потряс поднятой рукой, запрещая остальным лыжникам, сгорающим от любопытства, спускаться к реке.

Светлана была очень благодарна Багрянову за то, что он не прогнал ее от себя, и смело, не боясь очутиться в реке, принялась выводить лыжной палкой льдины из проруби, которая вытягивалась к берегу, на стремнину полыньи.

— А пойдет он сюда? — спросила она за делом.

— Пойдет. Он умный…

— Смотрите, смотрите, он уже повернул сюда!

— Соображает. Жить охота!

Лось подплыл довольно, близко и, осторожно кося одним глазом в сторону людей, положил морду на кромку льда.

— Устал, — заметил Багрянов, остановившись на минутку, чтобы обтереть платком разогревшееся, облитое потом лицо. — А здоров бычище! В самой силе. Девятый год.