И Святой Эльм Баффин безмятежно рассмеялся.

— Остальные уплыли навстречу безумию и смерти. Туман окружает нас… разве вы не слышите? Это похоже на зов… Все пошло прахом.

И прикусил нижнюю губу.

— Боюсь головой двинуть, — пробормотал он, по-прежнему глядя перед собой и вертя в пальцах рукоятку бесполезного ножа. — Видите, что я сделал?

— Горло себе перерезал, — отозвался Хорнрак, дыша на стекло. — Но не слишком умело.

Протерев пальцем стекло, он разглядел черные постройки, спокон веку обрамляющие фьорд и похожие на жаб, рассевшихся на низких склонах. Справа вытянулся утес, такой же черный и украшенный на пятисотфутовой высоте ледяными фестонами. До недавнего времени гавань была скована льдом. Теперь его изломанные, развороченные погибшими кораблями пласты вошли в черные каналы, как обломки кораблекрушения. Ниже, вяло стекая по мощеным пандусам на причалы, колыхались гряды белых испарений. Местами этот ватный слой был достаточно глубок, чтобы скрыть верхние створки окон домов, между которыми он проползал, словно нехотя, влекомый промозглым неустойчивым ветром. В других местах он становился тоньше, там можно было разглядеть торсы и головы людей, которые, как показалось Хорнраку, направлялись с каким-то загадочным поручением. Ниже что-то продолжало шевелиться, но Хорнрак старался не обращать на это внимания. Выше, в зеленом небе, полыхало полярное сияние. Широкие красно-черные полотнища облаков словно пытались притвориться дымом и пламенем, что бушевало внизу, где люди в отчаянии носились по верфям, сжигая плоды своего многолетнего труда.

«Смерть» — это имя читалось в причудливых завитках на носах кораблей, «Смерть» — на пестрых кормовых досках и медных рындах, покрытых причудливыми узорами. «СМЕРТЬ» возвещали разрисованные паруса, и палубы, когда-то белоснежные, а теперь обугленные и вспучившиеся, давали достаточно жара, чтобы расплавить металлические мачты. Пепел кружился в воздухе, лились в море таинственные сверкающие сплавы — последний плод союза между Полднем и Закатом… чьи пути ныне, как известно, разошлись. Стекая в огонь, туман окрашивал его изумрудом и лазурью — и тут же с воем превращался в седой дым, похожий на пудру. Беспощадные восходящие потоки всасывали его и выдували над гибнущим кораблем облако, похожее на омерзительный шар. Вспыхивали и ломались рангоуты. Выбленки лопались, как струны гигантских скрипок. То там, то здесь кто-нибудь запутывался в силки веревок или попадал в ловушку среди опор сверкающего бушприта, и никто не слышал криков. В разгар этой жуткой феерии один из разрисованных парусов сорвался с рей, развернулся и взмыл вверх. В течение краткого мгновения пара огромных призрачных ящериц танцевала в воздухе!.. Лишь для того, чтобы с печальным шепотом опуститься обратно. Огонь пожирал их, они корчились среди дыма в поддельной боли под холодным, испуганным взглядом Святого Эльма Баффина.

— Во мне не было жизни, — прошептал Баффин. — Даже когда я был ребенком…

Хорнрак наклонился, почти коснувшись его холодным губ, чтобы услышать хоть что-то.

— Отец посоветовал мне: «Наблюдай море»…

— У меня тоже не было жизни, — отозвался Хорнрак.

Он заставил себя посмотреть в единственный уцелевший телескоп. Ничего не разглядеть…

В комнату влетел моряк.

— Баффин, они среди нас, в тумане!

Заметив Хорнрака, он в нерешительности остановился. В его голосе послышалась мольба:

— Баффин, остался только один корабль. Позволь взять тебя на борт!

— Он умер, — произнес Хорнрак, который как раз разглядел унылый серый горизонт, а на этом фоне — нечто, вращающееся в конце нити. — Что тут стряслось?

— Сегодня утром туман шел за нами по пятам и накрыл берег. Женщины, дети — все мертвы… — он уставился в спину Хорнраку.

— А, ваш старый недруг… Где этот твой корабль?

— На западе, позади остального флота. Так хотел Баффин.

Вертится, вертится…

— Возьмите меня с собой, — выпалил Хорнрак. — Вместо него.

Он отвернулся от телескопа и вышел. В пустой комнате над мертвым телом из воздуха на миг возникла фигура в дыхательной маске — и исчезла.

За время перехода от Эгдонских скал до ущелья к Эльстату Фальтору частично вернулся рассудок. Теперь он помнил, где и кем был — последнее, правда, лишь отчасти. Но как-то ночью, пока он спал, девушка обстригла ему волосы, оставив клочковатую щетину, и словно передала ему что-то от себя: ввалившиеся глаза и вечно удивленное выражение. Его кожа выглядела обесцвеченной, и лицо казалось бесплотным, как у святого. Они проводили вместе много времени, читая стихи, что составляли почти весь ее лексикон, упражнялись в бессвязных, бессмысленных диалогах, перебирали списки несуществующих городов, которые, кажется, и были ее «ключами к Прошлому». Фальтор учился тем способом, каким ребенок изгнанников изучает остатки своего наследия. Повтор, снова повтор… С каждым пересказом смысл меняется все сильнее и имеет всё меньше и меньше отношения к стране, которой этот ребенок никогда не видел — и так до неузнаваемости. Хорнрак пытался не обращать внимания на их открытые проявления нежности, их странные, почти бесстрастные соития, и скрывал смущение под маской обычного брюзжания.

Он обнаружил обоих в порту. Высокие, неуклюжие, закутанные в плащи, они стояли возле горящей верфи, словно испытывали неловкость при виде этой картины. Несмотря на жар и дым, они ждали Хорнрака именно там, где он их оставил. Пламя отражалось в их странных спокойных глазах. Позже, на палубе последнего уцелевшего корабля, который отчаливал от холодного берега, наблюдая, как матросы печально грузят якорь на шлюпку, сбрасывают его в море, а потом сматывают цепь, и судно медленно ползет вперед, Фальтор разговорился. Он был рассудителен, вежлив, прекрасно осознавал, что происходит… но каждое новое погружение в поток памяти уносило его все дальше от эпохи Заката. Он уже забыл, как грубо и высокомерно говорил со Святым Эльмом Баффином. И когда он спросил: «Почему умер корабел?», со стороны Хорнрака было жестокостью ответить:

— Вообще-то, перерезал себе глотку. Но умер он из-за вас.

Железное ущелье не пережило своего правителя. Меж домов уже плясал огонь: покидая свои жилища, моряки поджигали их. Пламя мерцало и за стеклами обветшалой оранжереи, парящей над городом.

Полоса черной воды между бортами корабля и причалом становилась все шире. Мимо проплывали заледеневшие утесы. Нелепые флаги и цветные лоскуты, что еще недавно реяли над оранжереей, вспыхивали один за другим… а еще выше, точно кровавый рассвет иной планеты, полыхали облака.

Что случилось с флотом Святого Эльма Баффина? Он был оснащен не лучшим образом. Эльм Баффин не слишком задумывался о том, как будет управлять своим творением. Большинство кораблей сразу заблудились в белесых водах, среди отравленных берегов, яростных течений и островов, что во множестве рассеяны вдоль изрезанного бухтами побережья Вирикониума, но не отмечены ни на одной карте. Отяжелевшие ото льда, который облепил палубы и снасти, они тихо перевернулись посреди холодного моря. Проливы, отделяющие Фенлен от Железного ущелья, на сотни миль затянуло туманами; они и стали главной причиной крушений. Корабли поодиночке пробивались сквозь пелену, окутанные сказочным саваном жемчужного света. Иней горел на выбленках и растяжках россыпью квасцов. Корабли сталкивались друг с другом. Бунты, пожары… Моряки взывали к тем, кто, подобно им самим, потерял надежду и умирал за перламутровой стеной тумана. Это было провальное предприятие — во всех смыслах этого слова. Туман пах гнилыми фруктами. Заслышав шум крыльев, люди прыгали за борт или перерезали себе глотки… и в свои последние мгновенья тупо созерцали вселенную, граненую, как глаз насекомого.

Уцелел лишь один корабль.

Представьте низкий темный берег. Он чуть заметно поднимается и уходит куда-то вдаль. Череда размытых окаменелых пляжей плавно сменяется унылой пустошью — самой обширной пустошью Вирикониума, похожей на заливной луг. Ничто не живет на этих берегах, кроме морских блюдец, водорослей, пахнущих йодом, да подозрительных крачек, которых легче услышать, чем увидеть, и которые выживают лишь потому, что воруют друг у друга яйца из гнезд. Во время охотничьего сезона сюда заплывает стайка уродливых тюленей. Отравленные реки пробиваются сюда с запада и из болот, лежащих на севере материка. Тысячи лет смолы и масла из выгребных ям, расположенных в его глубине, вяло сочатся сквозь породу и, проделав путь в тысячу миль, проступают на черной пемзе террас, окрашивая ее изумрудной зеленью, охрой, пурпуром.