Как бы интересно можно было обо всем этом рассказать читателям «Правды», но Шмидтке прав: корреспонденции передаются по радио открытым текстом. Шифром мы не располагаем. Да и как их зашифруешь? Наши многоречивые творения — не разведсводки и не боевые донесения. Пробуем посылать их с летчиками, но, кажется, ничего не выходит. По два-три рейса совершают ребята за ночь, им не до наших сочинений и корреспондентских забот.

Ян Шверма

Сегодня повезло. Познакомился с интереснейшим человеком, вероятно, самым ярким на этой вавилонской башне идей и политических направлений, какой является Словацкий национальный совет, башни, в фундаменте которой, однако, лежат монолиты, заложенные коммунистами. Это тот Ян Шверма, о котором говорил Шмидтке.

Знакомство состоялось неожиданно. Утром я узнал в «маленькой» "Правде", что на деревообрабатывающем заводе будет большой митинг рабочих. Туда как раз собиралась девушка-фотокорреспондент. Согласилась меня подбросить. И мы погрузились в ее крохотную, похожую на консервную банку машину, которая вся звенела и дребезжала на ходу. Митинг собрался на дворе в обеденный перерыв. Рабочие расположились на штабелях досок и бревен, вынули из сумок свертки с бутербродами, бутылки молока или пива. Организаторы хлопотали возле грузовика, которому предстояло выполнять роль трибуны. Потом у импровизированной этой трибуны появился высокий, плечистый, но очень худой человек в теином плаще, кепке, с шеей, которая, несмотря на теплую осеннюю погоду, была закутана белым шарфом. При его появлении зааплодировали. Подпрыгнув, он легко перескочил борт грузовика и через минуту уже говорил, опираясь на крышу кабины. Он снял кепку, открыв свою продолговатую, с большими залысинами голову, и, говоря, стал размахивать этой кепкой, зажатой в кулаке. Голос у него был глухой, говорил быстро.

Я улавливал лишь смысл его слов, и смысл этот, признаюсь, меня удивил.

Газеты всех толков, в том числе и «маленькая» «Правда», на все лады рассказывали о победоносных боях, о том, как растет партизанская территория, о переходе на сторону повстанцев новых и новых частей, словом, об успехах восстания. Этот высокий худой человек, на бледных щеках которого пылал слишком яркий румянец, тут, на массовом митинге, говорил как раз о трудностях восстания, о ярости немецких контратак, о тех зверствах, которые творят гитлеровцы, когда им удается занять населенные пункты на партизанской территории. Мы, разумеется, обо всем этом знали от моего тезки подполковника Николаева, но то мы, а тут шел массовый митинг, и он своей откровенной речью буквально заворожил аудиторию. Забыты завтраки. Все слушают, напряженно вытянув шею, в иных местах речи по аудитории проходит шумок, будто порыв ветра касается деревьев.

— Кто же это? — спросил я спутницу, которая покидала меня, чтобы сделать снимки, а сейчас снова меня отыскала.

— Как, вы не знаете? Это же и есть Ян Шверма.

Так вот он какой!

В конце речи, там, где ораторы чаще всего бросают на закуску какую-нибудь припасенную заранее бодрую цветистую фразу, он, не меняя интонации, сказал:

— Товарищи, наше восстание, наше дело в опасности. Все на защиту восстания!

Сказал, отошел в сторону, обтирая со лба и с лица обильный пот, а потом закашлялся, кашлял тяжело, закрыв рот платком. И уже кто-то другой призвал рабочих вступать в ряды повстанцев, браться за оружие. Но действенность первой речи была большая. У грузовика появилось несколько человек, желающих сейчас же ответить на этот призыв.

В Бистрине Шверму нелегко поймать, поэтому я протиснулся через кольцо окружавших его людей. Протиснулся и рекомендовался.

— А, вот вы какой, слыхал о вас, слыхал. Ну, будем знакомы, коллега. Вам ведь до Бистрицы? Вот и отлично, едемте вместе. Пока нас довезут, и поговорим.

Сели в машину, в блестящую лаком «татру», принадлежавшую директору завода.

— Это хорошо, что вы здесь. Когда я улетал из Союза, товарищ Готвальд мне говорил, что не худо было бы обобщить опыт подготовки восстания, в котором коммунистам удалось сплотить все национальные силы. Наш Национальный совет, это, так сказать, Ноев ковчег. Как вы, русские, говорите, всякой твари по паре. Но мы, коммунисты, имеем в руках пятьдесят один процент акций. И пока, как вы видите, можем вводить движение в правильное, в единственно правильное русло, — И снова прозвучала мысль, уже однажды слышанная от Шмидтке: — Об этом стоило бы написать. Может быть, наш маленький опыт пригодился бы коммунистам других оккупированных стран.

Говорил он по-русски довольно чисто, и небольшой акцент придавал его речи особый аромат.

— А каково сейчас положение?

Он вопросительно взглянул на меня. Подумал. И вдруг я услышал:

— Тяжелое… Нет, нет, восстание развивается. Но мы с вами коммунисты и, следовательно, должны смотреть правде в глаза… Вы знаете, что немцы срочно стягивают в Словакию новые и новые части… Ваше наступление у Дукли продолжается, но части восставшей словацкой армии, которые по договоренности с вашим командованием должны были бы. наступать навстречу вашим войскам, увы, своей задачи не выполняют… Им, по-видимому, не по силам одолеть очень уплотнившийся немецкий фронт. Наши войска и Чехословацкий корпус, взаимодействующий с ними, не получают обещанной поддержки, — Собеседник болезненно поморщился, будто от зубной боли. — Немцы тащат сюда новые дивизии, а этот лондонский стратег генерал Виест не хочет взаимодействовать с партизанами. Он, видите ли, за, войну по воинским правилам, за джентльменскую войну…

От Николаева я примерно знаю обстановку, и то, о чем рассказывал Шверма, для меня не новость. Немецкое радио в своих передачах на Словакию с утра до вечера бубнит о победах у горы Дукля. Да и союзнички в передачах Би-Би-Си, как мне кажется, не без тайного злорадства, говорят об этих успехах немецких контратак. Но мы тут, в Словакии, уже видели, что наше наступление, начавшееся 8 сентября, было спичкой, от которой вспыхнула ярким пламенем революционно-национальная борьба повстанцев, поднялся боевой дух свободолюбивого народа, укрепилась его решимость восстановить национальную независимость республики чехов и словаков…

Все это я уже знаю, вижу собственными глазами.

Но услышать такую суровую правду от Яна Швермы, который, может быть, и есть скрытая душа восстания, все же как-то необычно.

Я сразу же зауважал этого человека за его прямоту и умение бесстрашно смотреть правде в глаза.

— Ну, а какова же будет судьба того, что вы назвали Ноевым ковчегом?

Шверма помолчал. Думал. Потом сделал рукой жест, будто снимал с лица паутину.

— Не знаю. Не хочу быть мрачным пророком… Несомненно, что все эти словацкие господа в дни успеха восстания перед угрозой немецкой оккупации честно и искренне сотрудничают с товарищами. Но буржуазия есть буржуазия. Помните эту религиозную притчу — еще трижды не пропоет петух и так далее… К этому мы должны быть готовы.

— Так нужны ли были сегодняшний митинг, и ваш лозунг, и эта очередь на запись в волонтеры?

Он поднял на меня свои узкие глаза, глубоко запавшие в темных глазницах, и с убеждением, почти фанатически сказал:

— Да, нужны, — И повторил: — Нужны… Смотрите, смотрите.

По дороге навстречу шла колонна пестро одетых и столь же пестро вооруженных новобранцев, спешивших к станции. Они пели песню, но не маршевую, а какую-то народную, с веселым припевом, под которую им, вероятно, трудно было держать шаг. Проводив колонну ласковым взглядом, Шверма сказал:

— Пополнение. Наверное, поедут в Святой Мартын Турчанский. Разведчики донесли, что туда подтягивается новая немецкая танковая бригада, привезенная из Франции.

Прощаясь, он протянул руку, и рука его оказалась горячей, влажной. Да как же, он болен. И в жару поехал на этот самый митинг.

Очень им заинтересовавшись, у здешних правдистов узнал биографию этого человека. Ему едва исполнилось сорок лет. Здешний уроженец. Юрист по образованию. Подававший большие надежды юрист, с юных лет бросившийся в революционное движение. В коммунистическую партию вступил в дни ее организации — в двадцать первом году. Был одним из создателей чехословацкого комсомола. Писал в "Руде право". Занимался большой политической публицистикой.