Как горный ветер, мчался к аулу хан со своим грозным войском. Он был уверен в победе. Дикие кони вихрем вынесли всадников на высокий бархан. Хан глянул вперёд и в ужасе осадил коня: земля горела у него под ногами! Пески пылали, пылал аул, озарённый кровавым светом. Тысячи огненных демонов вырвались из земли, сжигали всё на своём пути и в бешеной ярости мчались прямо на хана. Разбойник не выдержал, дико вскрикнул и повернул коня обратно, а за ним врассыпную бросилась его непобедимая конница и обратилась в бегство.

Крики радости раздались в ауле. Люди плясали и пели, били в бубны и ликовали, прославляя мастерство Гюль-Гюрек и женщин аула. А хан, слыша, как ликуют враги, мчался ещё быстрее, дрожа от страха и осыпая коня ударами. Вихрем неслись дикие всадники по пескам, птицами перелетали через барханы, но не спасли их от гибели быстрые кони. Чёрная песчаная буря поднялась им навстречу, и тысяча тысяч грозных всадников и сам жадный хан полегли в пустыне, засыпанные раскалёнными песками.

С тех пор прошли сотни и тысячи лет.

От Гюль-Гюрек мастерство перешло к её детям, от её детей — к детям её детей. Так от матери к дочери, от бабушки к внучке дошло оно и до наших дней, мои милые. И в наши дни, как тысячу лет тому назад, рассказывают людям ковры о счастье труда, о веселых садах, о ярких цветах, о лучезарном солнце Туркменистана.

Всё это слышала я от бабушки Ай-Биби. Как слышала, так и рассказала. Как могла, так и старалась. Если что перепутала, не сердитесь. Давно это было, а было или не было, — и сама не знаю.

Чайханщица встала, низко поклонилась гостям и, налив чай в зелёную пиалу, с усмешкой протянула её мужу.

— Ты потеряла разум, жена! — зашептал в испуге чайханщик. — Разве не знаешь ты поговорки — «Ишак рядом с конём не скачет»? Мне ли беседовать с такими людьми?!

— Ничего, — спокойно ответила мужу Сона-Эдже: — Хороший всадник и на ишаке от коня не отстанет. Стыдись, Овез! Если ты заставил меня, неучёную женщину, рассказывать, то тебе тем более не пристало отказываться.

— Ай, ай! — схватившись за голову, закричал чайханщик: — У меня, кажется, самовар погас! — и проворно юркнул за стойку.

Сона-Эдже улыбнулась и, не выпуская из рук пиалы, последовала за мужем. Вскоре из-за самовара донёсся её голос:

— Эй, Овез! Что за чай заварил ты сегодня? Он пропах чесноком и мутен, как закисший сок винограда!

— Не может быть, — возмутился чайханщик: — Я завариваю только первосортный чай!

— Ну, так, видно, ты разучился его заваривать! — всё так же спокойно продолжала Сона-Эдже.

— Я? Разучился заваривать чай? Я? Лучший чайханщик во всём районе?! — И вдруг набросился на жену: — Что ты кричишь? Или не видишь, что чайхана полна почтенных гостей?!.

— Попробуй сам! — настаивала жена. Чайханщик отхлебнул чая из первой попавшейся чашки, попробовал его на язык и медленно проглотил. Он рассердился:

— О, коварнейшая из женщин! Чай превосходен! Зачем ты позоришь своего мужа?

— Но ты не оттуда попробовал! Попробуй из другой пиалы! — сказала жена, протягивая разъярённому мужу зелёную пиалу.

— Из этой? И из этой попробую! — зашумел чайханщик, не замечая хитрости. С этими словами Овез-ага выхватил из рук жены зелёную пиалу, понюхал чай и, громко причмокивая, выпил до дна.

— О, это не чай, а нечто совершенно бесподобное, душистое и свежее, как аромат цветка! — мечтательно зашептал он, закатив глаза под самые брови.

— И я говорю то же самое! — засмеялась в ответ Сона-Эдже.

— Такой чай должны пить только знатоки! — не унимался чайханщик, ничего и никого не слушая. — Такой чай может обрадовать, удивить, разнежить, согреть и развеселить до слёз!..

— И даже заставить рассказывать такого упрямца, как ты, Овез! — закончила Сона-Эдже.

— Что? Что ты сказала, жена?! — воскликнул чайханщик и только теперь заметил, что держит в руках зелёную пиалу. — О, о, о! Вот она — прославленная хитрость женщины! — держась за голову обеими руками, застонал толстый Овез, и все засмеялись.

Чайханщица бросила на три подушки ещё две и решительно сказала:

— Садись, муж; место для тебя готово!

— О, твою хитрость и на сорока верблюдах не увезёшь! — с притворным отчаянием простонал Овез и, вытерев передником разгорячённое лицо, с размаху сел на подушки.

ДАРОВЫЕ ЛЕПЁШКИ

«Без капли не будет озера», — так говорят наши старики. Вы рассказывали о больших людях, о знаменитых прославленных мастерах, а я расскажу о простом чуречнике-хлебопёке. Он не ткал ковров, прекрасных, как райские рощи, не строил дворцов с башнями до самого неба; он месил тесто и продавал на базаре чуреки — лепёшки, но тоже был мастером своего дела. Не смейтесь, уж я-то знаю, что вкусно накормить человека — совсем не простое дело. Хвала тому, кто сварит вам жирный плов, да такой, что каждое зёрнышко риса лежит отдельно и блестит, как драгоценный камень! Слава тому, кто изжарит такой шашлык, что за семь ташей — вёрст — люди слышат его пряный запах и у каждого текут слюнки. Привет и честь тому, кто накормит вас вкусным хлебом, румяным и пышным, как вечернее облако!

Так вот — было это или не было, этого я не знаю, но жил в одном городе чуречник, по прозванию Дурды — Весёлый. С раннего утра до позднего вечера распевал он песни и пёк такие вкусные лепёшки, каких не пекли и в ханском дворце. И богатым и бедным — всем хотелось отведать этих лепёшек. Но двор у Дурды был тесен, и горело в нём только два тамдыра — печки, — а месить и раскатывать тесто помогали мастеру только жена да сын-подросток. Не могли же они втроём напечь лепёшек на целый город!

Соседи говорили ему:

— Не будь глупым, Дурды, — продавай лепёшки втрое дороже; богатые и втрое заплатят. А с богатыми поведёшься, и сам разбогатеешь: наймёшь батраков, купишь пекарню, не придётся работать ни тебе, ни твоей жене, ни сыну — будут за вас работать деньги.

Но Дурды в ответ только смеялся:

— Не сделаешь из овцы шакала, не сделаешь из меня жадного человека. Почему только богачи должны есть вкусные чуреки, если мой хлеб и беднякам по вкусу? У бедняков радостей мало, пускай порадуют их мои лепёшки!

Так отвечал купцам весёлый Дурды и продолжал торговать по-прежнему, пока не дожил до страшного часа.

В этот год не дала земля людям хлеба. В этот год не прошли дожди ни зимой, ни весной. Не растаял вовремя снег на вершинах гор. Обмелели реки, высохли каналы и не принесли на поля долгожданную воду. Сначала погиб хлопок, потом погибли ячмень и пшеница. Одна джугара вызрела на полях, но такая чахлая, что смотреть на неё было больно.

Заплакали старухи, развели старики руками:

— Много лет мы живём на свете, а такого неурожая никогда не видали!

Вот как было дело.

Ещё и зима не пришла, а голод уже стучался во все двери.

Богатые шли на базар в пекарню купца Азиза. У Азиза было сорок работников и двенадцать печей — тамдыров. Караваны привозили ему муку издалёка. И за маленькую лепёшку брал Азиз-ага большие деньги. Богачи платили ему по три звонких теньга за один чурек; а откуда взять бедняку такие деньги?

Пришло время Дурды — Весёлому показать своё уменье. У него не было ни муки, ни масла, но было щедрое сердце и неутомимые руки. А разве с такими руками и с таким большим сердцем нельзя сделать чуда? Никто не знал, из чего замешивал тесто Дурды в этот голодный год, но его лепёшки были такими же пышными и вкусными, как и прежде, и продавал их Дурды за ту же цену: ни гроша — пула — Дурды не накинул! Ай, много работы было у Дурды в эту зиму; теперь он не спал ни днём, ни ночью; от зари до зари и опять до зари хлопотал у печи; но разве один человек может накормить всех бедняков и всех голодных? И днём и ночью толпились они у дверей пекарни и ждали, пока Дурды вынесет на большом блюде румяные чуреки.