Постепенно я и Трефолев приспособились к стрельбе с крутой волны. Теперь больше трех выстрелов мы не затрачивали на кита. Но норвежцев догнать не могли. Слишком много времени уходило у нас на поиски, обработку китов и сдачу их на базу.
По давно заведенному порядку, с убитым китом возились лишь боцман с двумя матросами, а остальные отдыхали. Даже постановка кита «на флаг» порой отнимала не меньше часа. Пришлось все перестраивать, заводить дублеров и отрабатывать каждое движение.
Как только кит оказывался на лине — объявлялся аврал. По двойным звонкам все занимали свои места. К лебедке становился стар-мех. Помощник, гарпунера, перезарядив пушку, мчался к полой пике для накачивания воздуха. Он втыкал ее в спину подтянутого и борту кита так, чтобы сильная струя компрессорного воздуха скорей наполняла тушу животного и останавливала еще бьющееся сердце. Матросы тем временем набрасывали на хвост кита лот — своеобразное лассо, заводили хвостовик и передавали его боцману, а тот через швартовый клюз цепью, охватывающей хвостовой стебель, туго притягивал животное к борту или оставлял его «на флаге».
Остальная часть команды подносила порох, гарпуны, гранаты, румпель-стропы, флажные пики, обрезала линь и укладывала его в ящик промыслового трюма.
На обработку кита уходило лишь несколько минут. Теперь мы могли, не теряя темпа, преследовать уходящее стадо.
Хуже дело обстояло со сдачей китов на базу. Около слипа «Салюта» всегда болтались китобойцы с убитыми животными, ждущие своей очереди. Однажды, убив трех китов, мы около суток потратили на то, чтобы освободиться от них и вновь начать охоту. Это так возмутило меня, что я тут же описал происходившее и отправил письмо в многотиражную газету флотилии.
Через день моя статья, с некоторыми сокращениями, была напечатана под заголовком «Приемщики, подтянитесь!».
«Мы тяжелым трудом в штормовую погоду добыли трех финвалов, приволокли их к базе, а здесь… застряли в очереди. На бессмысленное ожидание потратили восемнадцать часов!
На приемку китов почему-то были выставлены неумелые и какие-то инертные люди. Они работали без огонька и флотской сообразительности. Сперва подтянули кита на край слипа, а потом принялись возиться с храпцами. На волне корма не стоит спокойно; то вверх взлетает, то погружается. Тут жди — либо шкентель лопнет, либо хвост кита не выдержит. Так и случилось — оборвался шкентель.
Когда я подал совет тащить финвала без помощи храпцов, мне ответили грубостью: «Без указчиков обойдемся!»
Канителились они с приемкой долго и у последнего нашего кита оборвали хвост. Тут бы огорчиться надо, а приемщикам хоть бы что! Хохоча, они принялись кричать: «Эй, на «Косатке», ваш кит ожил, ловите за хвост!»
Мы кинулись ловить угоняемого ветром финвала. Но разве в шторм подцепишь тяжелую скользкую тушу, когда у нее нет хвоста?
Мы промучились больше двух часов, промокли насквозь, а кита не спасли: он затонул тут же, у базы. И никого за это не призовут к ответственности. Приемщики-де ни при чем, хвост сам оторвался.
А что такое утопленный кит? Это выброшенное в пучину шестьсотголовое стадо откормленных свиней.
Кто позволил так возмутительно относиться к государственным ценностям и нашему труду? Мы стараемся, порой не отдыхаем и пяти часов в сутки, чтобы добыть лишнего кита. А вы его губите у слипа базы и не чувствуете угрызений совести. Так моряки не поступают.
Предлагаю в штормовую погоду принимать китов прямо шкентелем, не набрасывая храпцов. Если кит очень тяжел — надевайте на него два румпель-стропа. Тогда дело пойдет быстрей, и вы не будете терять китов, добытых тяжелым трудом товарищей.
Искорените очереди у слипа. Ведь за время, которое мы теряем из-за вашей беспечности, можно убить столько же новых китов.
К. Шиляев».
Мою заметку обсуждали приемщики и раздельщики без норвежцев. И, как нам сказали, очень бурно. Когда на следующий день мы подошли к базе с убитым китом, нас встретили возгласом:
— Подтянись! Корреспонденты прибыли. Опять настрочат!
Очередь на этот раз оказалась небольшой и на приемке стояли более расторопные парни.
У кромки больших льдов нам повезло: мы набрели на синих китов и в течение часа убили двух исполинов. А позже загарпунили еще одного.
Промахи у нас стали редкостью. Мы с Тре-фолевым так набили руку, что дополнительные заряды теперь тратили только на добойные выстрелы.
На удивление всем, косатковцы в феврале по добыче сравнялись с норвежцами и в соревновании гарпунеров очутились на Доске почета.
Нам, сумевшим выкарабкаться в короткий срок из прорыва, был присужден переходящий вымпел. Коеатковцы ликовали. Наконец-то и мы вышли в люди!
— Надо удержать вымпел, — говорили они. — Рассчитывайте на каждого, сделаем все, что потребуется.
И действительно, недостатка в добровольцах-наблюдателях у нас не было: на ходовом мостике всегда стояли с биноклями два-три человека.
В марте международная комиссия по охране животных Антарктики вдруг известила по радио все промысловые флотилии, что квота на усатых китов полностью выбита, разрешается охотиться только на зубатых. Но кого же из них будешь бить пятипудовым гарпуном? Не мелочь же какую-нибудь и не быстроходных хищниц-косаток? Жиру добудешь полтонны, а гоняться придется сутками.
Нашей добычей стали кашалоты. Их разрешалось истреблять без ограничений, потому что в Антарктике водились одни самцы. Самки этой породы, ведущие гаремный образ жизни, выкармливали китят в более теплых водах под охраной «султанов», побеждавших в кровавых боях своих соперников.
Побежденные «султанами» самцы обычно уплывали в Антарктику, чтобы на обильной пище холодных вод подрасти и набраться сил для новой борьбы. Так что здесь мы охотились за изгнанниками.
Скорость у кашалотов была небольшой, их мог нагнать любой китобоец. Кроме того, после охоты на больших глубинах кашалоты подолгу не могли отдышаться. Они обычно неподвижно лежали на поверхности океана и выпускали один за другим косые фонтаны. Иногда наблюдатели насчитывали до сорока выдохов. Гарпунеры пользовались этим. В неподвижную мишень легче стрелять. А так как стрельба с дальних дистанций ни меня, ни Трефолева не смущала, то мы были добычливей других. Выдался даже день, когда оба буксировщика работали на нас. За десять часов охоты мы вдвоем убили четырех кашалотов и опять оторвались от китобойцев, настигавших нас в соревновании.
В марте дни стали короче. С материка то и дело налетали вихревые столбы колкой серебристой пыли, секшей вахтенным лица.
Улетали поморники, крачки и капские голуби, кормившиеся отбросами у китобазы. Появились стремительные снежные буревестники, предвещавшие подвижку льдов и холода.
Солнце уже больше не проглядывало сквозь толщу низких облаков, и море не успокаивалось. Осенние волны вдребезги разбивали планктонные поля, рачки-черноглазки ушли на глубину и стали недосягаемыми.
Киты, оставшиеся без жирной океанской похлебки, в одиночку и стадами покидали холодные воды. Сейвалы и финвалы, точно зная, что нам запрещено на них охотиться, безбояз-ненно проходили вблизи, выпуская высокие фонтаны. Кашалоты, видя всеобщее бегство, тоже двинулись на север. Их становилось все меньше.
Чаще и чаще налетали снежные бури и превращали дневной свет в сумерки. Вода покрывалась снежурой, словно живым колышущимся одеялом.
Смерзавшиеся льды большими полями надвигались со стороны материка и вытесняли все живое из шестидесятых широт.
В несколько дней опустели шумные птичьи базары. И пингвины стали скапливаться большими колониями. Целыми днями они толпились на торосистых полях и, казалось, митинговали, решая, где лучше провести зиму.