Дара смотрела на Дункана с отвращением. Она не сомневалась, что он всегда был способен на величайшие жестокости. Похоже, что его сыновья в юности знали силу своего отца куда лучше, чем его любовь. По воле судьбы он жил на щедрость сына, у которого были все основания ненавидеть его. Думал ли он о поворотах судьбы, когда часами смотрел на огонь в камине и пил кружками вино?

В отсутствие Лаоклейна ужин не был тяжелым испытанием, к которому Дара готовилась. На насмешки Дункана можно было не обращать внимания, можно было даже на них ответить, а радость Кинары по поводу бесчестия другого человека была больше жалкой, чем обидной. Мужчины относились к ней не с меньшим уважением, хотя всем стало известно, что Лаоклейн добился своего. Они всегда были сдержанны, немногие решались говорить с ней. Сейчас все было по-прежнему.

Дара засиделась в зале и была благодарна, что ей не пришлось быть наедине со своими переживаниями, которые, не переставая, мучили бы ее. Ей хотелось снова пережить те ласки, которые лишили ее девственности, и это желание очень скоро стало болью, которая смущала и унижала. Непристойные песни и шутки шотландцев едва ли были приятным развлечением, и все же она боялась возвращаться к себе в комнату. Но, в конце концов, вечер закончился, и мужчины, все как один, ушли. Когда Дара уходила из зала, там оставался только Дункан, да служанки, убиравшие вокруг него.

Даре не нужна была свеча, чтобы освещать путь – Лета еще не погасила факелы. Она вошла в комнату и остановилась как вкопанная. В комнате было холодно и темно. Огонь не приветствовал ее своим блеском, не было свечей, которые бы ждали, что их зажгут от огня в камине. Покрывало на кровати, обычно отвернутое для нее, было не тронуто. Она оглядела комнату. Комод с ее одеждой, расческа, лежавшая на туалете, ее ночная рубашка – все исчезло. Не было нужды спрашивать, не было нужды ждать ответа. Сильный гнев охватил ее. Надежды было очень мало. Что она могла сделать? Говорить со слугами Макамлейда? С его семейством? Обратиться к нему со своей злобой? Нет. Не от кого ждать помощи, надеяться можно только на себя. Но она была слишком слаба, чтобы выдержать его натиск. И все же она не могла смиренно принимать его высокомерие.

Злоба несла ее по залу. Дверь его комнаты с готовностью открылась, лишь только она ее коснулась. В комнате было тепло и светло. Дара быстро вошла, без стука, не спросив разрешения, но она не застала его врасплох. У него под рукой всегда была работа, он всегда был занят. Сейчас же он ждал Дару и прислушивался к ее шагам. Она подошла к нему и положила руки на стол перед ним. Лаоклейн встал.

– Ты думал, что это будет так легко, Макамлейд? Что я готова считаться твоей девкой? Ночью я была слаба, и я признаюсь в своей слабости, но я не буду больше такой. Только силой ты сможешь овладеть мной. Мои проклятия будут преследовать тебя в твоем замке.

Тень пламени плясала на его голом торсе, когда он двинулся к двери и закрыл ее. Дара не проявила страха при всей очевидности его ответа. Она стояла на своем, даже когда он приблизился к ней.

– Если ты собираешься кричать, дорогая, или ругаться, начинай сейчас.

Руки его коснулись ее волос. Он вынимал шпильки, и они падали на пол. Расплавленная медь ее волос свободно полилась вниз. Она оставалась холодна под его жадными поцелуями, пока он не оторвался от нее, изрыгая проклятия.

– Прошлой ночью в тебе было больше огня, дорогая. Или твоя добродетель покоится на прихоти?

Это резкое обвинение положило конец ее ледяному самообладанию и она вырвалась из его тисков. Резко повернувшись, она посмотрела на его стол. Бумаги, письма, чернильница – все лежало так, как он оставил. Их легко можно было уничтожить. Она со злостью взмахнула рукой и смела со стола все, что на нем было. Все, ломаясь, падало на пол. Все, кроме чернильницы, на которую натолкнулись ее пальцы и схватили ее. Ее злоба и ярость нашли выход в этом действии, доставлявшем ей наслаждение. Лаоклейн снова выругался, в этот раз по поводу того, что она натворила в его комнате.

Он повернулся от этого мусора, в который превратились его вещи. На его лице была угроза, но ярость Дары была слишком велика, чтобы бояться. Она бросила чернильницу, которую держала в руках, в камин, облицованный резным дубом, и стала искать еще какой-нибудь снаряд, когда Лаоклейн схватил ее за плечи. Злость Дары больше не защищала ее. В наказание он стал неистово трясти ее, пока она не взмолилась о пощаде.

Лаоклейн внимательно глядел на ее испуганное лицо. Его глаза потемнели. В нем родилось другое чувство, и он прижал Дару к груди. Он взял в руки ее прохладные волосы и приблизил к ней лицо, чтобы поцеловать ее.

Она отдыхала у него на груди, уставшая от гнева и пренебрежения, тоскующая по покою.

– Ты довела меня до сумасшествия, дорогая. До тебя я никогда не брал девушек силой. У меня не было желания так обидеть тебя.

Он не услышал ее ответа. Дара приняла силу, которую он предлагал. Ее руки поползли вверх. Она льнула к нему. Он застонал от желания, которое она в нем возбуждала, и взял ее на руки.

ГЛАВА 11

Посыльные сновали между Тараном и Чилтоном, так как Овеин с презрением относился к мирным намерениям своего племянника.

В каждом послании говорилось о необходимости расплаты и порицались рассуждения Бранна. Нельзя доверять одному из самых сильных графов Шотландии, когда речь идет о безопасности члена рода Майданов. Тем более, когда это молодая и красивая девушка. Убили Кервина, и ни один человек не наказан за это злодеяние. Разве этого не достаточно, чтобы не доверять Макамлейду? Страстные убеждения старого воина разжигали в Бранне желание отомстить. Райланды всегда брались за оружие, чтобы достичь желаемого. Бранн должен поступить так же.

Раздумывая над намерениями своего лорда, жившего на севере, король Англии Генри торопливо, с опозданием решил принять участие в этом неразумном деле. В своем послании, шедевре дипломатии, в адрес суверенного правителя Шотландии он призывал к быстрому и мирному решению этой междоусобицы. В результате в Атдаир срочно направили краткое послание.

В замке у границы волынщик играл старинную балладу. Слушающие ее представляли себе дикие болота, горы, земли, поросшие вереском, сильных и бесстрашных воинов, думали о доблести и сладости победы. В льющейся мелодии странным образом сплетались красота и жестокость, но такова Шотландия. Едва ли было музыкой то, что звучало. Но звуки эти подходили гораздо больше Атдаиру, чем сладкозвучные мелодии лютней и лир.

– Она околдовала его! Да, своими кошачьими глазами и рыжими волосами, как у лисы. Дары дьявола! – пробормотал Дункан.

Фибх спросил:

– Что ты сказал, мой господин?

– Это она, дьявольское оружие, пришла околдовать моего сына. Да! Сатана завидует человеку, который преодолевает все земные опасности.

Оглядевшись, чтобы удостовериться, что их разговор не привлекает внимания Лаоклейна, Фибх заметил:

– Не говори так.

Дункан повысил голос:

– Руод привез ее сюда. Он договорился с чертом, а сейчас ждет смерти брата, чтобы стать хозяином Атдаира. Награда сатаны.

Его голубые глаза стали хитрыми, когда Фибх перекрестился.

– Да, Руод привез ее сюда, но, может быть, его заставят и отвезти ее отсюда. И черт будет проклят!

Неистовый стук, грохот засовов заставил его вскочить, он закричал, как будто от испуга, что это сам сатана явился мстить, услышав его проклятия. Но вошел почти окоченевший от холода мужчина и произнес имя лорда Атдаира. Охрана была наготове. Охранник держал руку на своем мече, но пришелец быстро прошел мимо и только взглянул на него. У него было довольно молодое честное лицо, короткая густая борода. Он безошибочно подошел к человеку, которого искал. Остановившись перед Лаоклейном, он низко поклонился:

– Я прибыл из Эдинбурга, ваше сиятельство. Меня прислал Джеймс. Дело неотложное, и он просит поторопиться с ответом.