Чувствуя себя действительно чистым, – впервые за более чем две недели, – Генри уставился на лестницу, казавшуюся ему весьма ненадежной. Разве есть закон, запрещающий сделать в конюшне крепкие ступеньки? Если бы Генри хоть немного знал плотницкое дело, то прежде всего починил бы лестницу.

Клочки соломы посыпались сквозь щели между досками чердака на пол конюшни. Вверху послышался шорох и слабый стон. Генри даже обрадовался, подумав, что Речел не такая уж выносливая, как казалось прежде. Он, мужчина, выбился из сил, пытаясь угнаться за женой и выдержать путешествие… Ночью они ложились каждый на свой матрас и засыпали, не сказав друг другу ни слова. Молчание и отчужденность тоже утомили Генри.

Неожиданно открылась дверь конюшни, и на пороге появилась Маэв с корзиной в руках. Оглядев халат и тапочки Генри, она широко улыбнулась:

– О, Боже мой! Вы настоящий денди! Генри показалось, что он привлек бы меньше внимания, будучи вымазанным с ног до головы дегтем и вывалянным в пуху и перьях.

– Позвольте вам помочь? – предложил он. Маэв поставила корзину у лестницы:

– Можете дать это Речел. Хорошее средство…

– Средство от чего?

– От недуга. Напал на нее после ужина.

– А какого рода недуг?

Генри вовсе не приходило в голову, что Речел чем-нибудь больна. После ужина она помогала хозяйке убирать со стола и при этом была, как всегда, рассудительной, как всегда, спокойной и, как всегда, бесконечно далекой от него. Бледность свидетельствовала только об ее усталости, не более. Генри заглянул в корзину, пытаясь понять, что имеет в виду Маэв.

– Месячные, – коротко сказала хозяйка и пристально посмотрела на Генри. – Если наступит беременность, это прекратится.

Генри нахмурился. Он и слышать не хотел, что у него и Речел будет ребенок.

– Положите этот теплый кирпич ей на живот, а сверху накройте подушкой, чтобы подольше сохранить тепло… В корзине есть кувшин с настойкой – на случай, если Речел не сможет уснуть. Вкус лучше, чем у «женского лекарства» Килмера, а эффект тот же… И воздержитесь на пару дней от занятий любовью. Это может повредить малютке…

Голос Маэв стал еле слышен, когда она вышла из конюшни, но и по дороге в хижину хозяйка все еще продолжала произносить какие-то рекомендации и советы. Генри увидел в корзине свернутое покрывало, кувшин, кирпич, завернутый во фланелевую ткань, и приблизительно понял, что случилось с Речел.

Очевидно, у таких примитивных людей, среди которых он оказался, было принято заставлять мужа помогать жене во время женских болезней. Они считают, что если у Речел «недуг», то это достаточный аргумент, чтобы спать порознь.

Генри взял корзину и поднялся на чердак. Лампа отбрасывала свет, едва доходивший до пола. Речел на месте не было. Генри бросился к лампе, вывернул фитиль и при более ярком свете стал разглядывать тени чердака.

Речел сидела, забившись в угол, подогнув ноги и уткнувшись головой в колени. Генри поднял лампу и увидел, что жена спит. Она выглядела маленькой, хрупкой и беззащитной. Речел предпочла просидеть всю ночь на корточках, но только не спать с мужем.

У Генри все внутри закипело, сердце застучало сильнее, чем когда-то во время бури. Его охватило смешанное чувство гнева, тоски и одиночества. Он поставил корзину и побрел в угол – медленно, нерешительно. Второй раз за этот вечер Генри взял Речел на руки (но теперь нежнее и осторожнее), отнес на матрас и сначала опустил на спину, а потом повернул на бок. Затем положил ей на живот кирпич, завернутый во фланель, и прижал подушкой, чтобы сохранить тепло.

Речел обняла подушку и устроилась поудобнее. Генри нагнулся, укрыл ее покрывалом и расправил края. Речел открыла глаза:

– Только не сегодня, мистер Эшфорд… Он вздрогнул и торопливо пробормотал:

– Нет, не сегодня, Речел! Она заморгала:

– Потому что Маэв сказала вам, что я… нездорова?

Не обращая внимания на ее вопрос, Генри присел на край матраса и вытащил из корзины кувшин.

– Она принесла вам настойку. Возможно, от этого полегчает.

Перевернувшись на спину, Речел приподнялась, придерживая подушку, прислонилась спиной к стене и взяла из рук Генри кувшин.

– Когда я это выпью, мне станет все равно, как я себя чувствую…

Она сделала большой глоток и едва заметно улыбнулась Генри. Он отвел взгляд от ее глаз, ее рта, кончика ее языка, облизнувшего губы, и уставился в пол.

– Мистер Эшфорд… – позвала она.

– Меня зовут Генри, – произнес он, раздраженный ее официальным обращением.

– Генри…

– В чем дело?

– Здесь слишком много для меня одной. Может, вы тоже хотите больше ни о чем не думать?

Она сделала еще один глоток и протянула кувшин мужу.

– Сведущие люди утверждали, что я не способен ни на какие чувства. Что я, в сущности, грубый и злой, не говоря уж о том, что я слишком ленив, чтобы хоть о ком-нибудь заботиться. Кажется, вы сами это говорили…

– Я лгала.

– Вы? Образец чистоты и добродетели? Это невозможно!

Генри сделал глоток.

– Если я – образец добродетели, а вы, как вы сами выразились, ни на что не годный мужчина, тогда пять лет нашей совместной жизни обещают быть интересными.

– Это почему же?

– Потому что я буду совершенствовать вас, а вы портить меня. И мы превратимся в нечто среднее между чертями и ангелами.

– Мы всего лишь станем такими, как все, ординарными.

Речел задумчиво сдвинула брови:

– Или, в противном случае, сведем друг друга с ума…

– Поздно, Речел! Мы оба уже давно сумасшедшие.

Она закуталась в покрывало и начала разглаживать его складки.

– Может, вы и правы, – тихо проговорила она. – Но если вы оставите в покое мой характер, я не буду пытаться делать из вас совершенство. И, таким образом, мы сможем жить друг с другом в мире.

Речел замолчала. В ее голосе снова звучала уже привычная отчужденность, которая так не нравилась Генри. Он подумал было, что ему это безразлично, но тут же понял, что лжет сам себе. Речел была права, когда говорила, что он может и должен стать другим, что он достоин этого.

Генри осушил кувшин до последней капли и поставил на пол. Затем тихо позвал Речел, но ответа не последовало. Тогда Генри кашлянул и прошептал, чтобы жена не услышала, каким низким и прерывистым вдруг стал его голос:

– Следующие пять лет будут ужасно скучными, если ты станешь такой, как все, Речел…

После этих слов, Генри признался себе, что больше не чувствует – и не может чувствовать – ненависти к жене.

ГЛАВА 14

Оставшиеся дни путешествия тянулись бесконечно, как мучительная смерть, и Генри начал сомневаться, что они вообще когда-нибудь доедут до дома Речел. Дорога пролегала по пыльной холмистой прерии. Речел называла эти места «Алкали Флэтс». Она все время указывала рукой вперед, как будто действительно видела вдали конец пути.

Генри чувствовал, что томительное ожидание постепенно превращается в надежду. Надежда. Он давно забыл, что это такое, и если Речел сумеет напомнить ему об этом, в его груди, возможно, снова проснется ярость.

Генри посмотрел на горизонт, где вырисовывалось кольцо гор Биг-Хорн. Он сам управлял фургоном, позволив Речел наблюдать за дорогой, убежденный, что ничего, кроме скуки, в здешних местах не обитает.

Чем ближе фургон подъезжал к горам, тем выше они становились, приобретая вполне реальные очертания. За горами находились город Речел, дом Речел и будущее Речел. Генри думал, что, если повезет, там будут умывальник и туалет. Но он не решился об этом спрашивать… так как знал, что ему всегда не везет.

Речел указала на излучину реки:

– Вдоль нее идет дорога в долину.

Она не глядела на Генри, не шевелилась, а на голове ее снова была проклятая соломенная шляпка, скрывавшая лицо.

– Я бы спросил, сколько еще осталось, но не уверен, что хочу это знать.

– Почему? Из-за того, что устали от дороги, или потому, что боитесь, наконец, приехать?