Однако в России господин Ван-дер-Мюльде неожиданно столкнулся с другой загадкой: здесь не оказалось нищих и безработных. Это был непорядок. Принять такое он не мог — но двум пунктам: no-первых — объездив пояти весь мир (Хендрик не был только в Антарктиде), он убедился: нищие есть везде; во-вторых — там, где такое огромное количество людей нуждалось в его подтяжках, обязательно должно было существовать соответствующее количество совершенно в них не нуждающихся, тех, кому, пардон, вовсе нечего поддерживать, или, по крайней мере, тех, кто свои единственные дырявые штаны подвязывает бечевочкой, подобранной на мусорной свалке. Только такое равновесие, а точнее разновесие, способно было, по глубокому убеждению господина Ван-дер-Мюльде, двигать вперед прогресс. Не обнаружив признаков его, уважаемый король подтяжек (ну, король не король, а герцог — это уж точно) сначала крепко встревожился, даже усомнился в партнере, но потом, поразмыслив, решил, что здесь его — непонятно с какой целью, говоря по-нашему, дурят, прячут самые убедительные гарантии своей надежности, и принялся настойчиво искать эти гарантии, попросту говоря — нищих.
Вот так примерно — вкратце. Подробнее свою теорию о необходимости присутствия нищих в каждом уважающем себя государстве и о прогрессивной роли их господин Ван-дер-Мюльде пытался впоследствии изложить Вите Шубейкину и его приятелю Лёве Кускису, но не был достаточно понят по причине языкового барьера.
Теперь, — что касается Вити Шубейкина. Витю тоже однажды «заело», гораздо раньше, чем его будущего, так сказать, спарринг-партнера господина Ван-дер-Мюльде. Правда, такое энергичное понятие, как «заело», несколько не личит смирному человеку Вите Шубейкину, но приходится употребить его, пусть и с некоторой натяжкой.
Витя не был убежденным тунеядцем, не желающим трудиться. Наоборот, он мог работать — как вол. И работал — неделями не вылезал из мастерской. Хотя вола вполне прозрачный, христосоподобный Витя напоминал меньше всего. Скорее он напоминал ломкое подземное растение, выросшее без света и воздуха. Сходство с растением усугубляли худые веснушчатые руки, длинная шея и мягкая белесая плесень на подбородке. Лева Кускис так и звал его: «Дитя подземелья», — имея в виду еще и то, что Витина мастерская располагалась в полуподвале. Он же сочинил стихотворную надпись-эпитафию для будущей мемориальной доски художника:
«Здесь жил анахорет Шубейкин, сшибал он на обед копейки».
Относительно копеек на обед друг Лева был частично не прав: Шубейкин не выпрашивал копейки — ему их дарили. Тот же Кускис иногда подбрасывал без отдачи, меценатствовал. Увы, несмотря на сумасшедшую работоспособность, Витя Шубейкин влачил полунищую жизнь. Дело в том, что неординарное его искусство было чуждо широким массам. Так, по крайней мере, считала бессменная начальница управления культуры Муза Спиридоновна, а следом за ней — директор художественного фонда Генрих Кашкаедов. «Массы это не поймут», — говорили они.
Справедливости ради надо сказать, что Кашкаедов тайком сочувствовал Вите и чем мог старался подсобить ему. Последнюю такую попытку он предпринял за год до описываемых событий. Директор организовал Вите выгодный заказ: написать многофигурную композицию для нового Дворца пионеров, открывшегося в старом здании областной филармонии, — нечто такое, вроде «Утро в Артеке».
— Для пацанов-то, для пнонэрии, поди, сумеешь, — сказал Генрих. — Осилишь, поди. Они там, учти, хотят, чтобы сзади было синее море, белый пароход. Но именно синее, понял? Не пурпурное. И без зубов. Не строй из себя Чюрлениса.
Витя успел создать только одну фигуру — мальчика-горниста.
О, что это был за мальчик! Все у него горнило, то есть трубило. Трубили губы. Трубило развернувшееся лотосом ухо. Трубил выстреливший в зенит воспаленный глаз! Мальчик-петух, мальчик-оркестр, мальчик — ликующий вопль! Труба, как таковая, отсутствовала, но… все было единой восторженной трубой!
Чадолюбивая Муза Спиридоновна, увидев расчлененного горниста, тихо заплакала. Генрих Кашкаедов, содрогнувшись побелевшим лицом, сказал: «Ты сдурел!» После чего заказ был передан в надежные руки старого халтурщика Наума Зифермана. Наум не стал корчить из себя Чюрлениса. Вспомнив гипсовых горнистов своей юности, украшавших аллеи парков культуры и отдыха, он выстроил на фоне идеально синего моря идеальную шеренгу краснощеких пионеров с толстыми ляжками — и со спокойной совестью уложил в карман полторы тысячи рублей.
Бессребреник Шубейкин, посмотрев на работу маэстро Зифермана, горестно прошептал: «Стыдно».
— А на подаяния жить не стыдно? — вскинулся стоявший рядом Генрих Кашкаедов. Директор был оскорблен в лучших чувствах: ведь помочь хотел поросенку!
Витя подумал и честно признался:
— Тоже стыдно. Я больше не буду.
— Да ну? — не поверил Кашкаедов. — Святым духом станешь питаться?
Вот тогда Витя и высказал это предположение: можно, дескать, прожить и не зарабатывая денег, то есть нигде ничего не получая.
— Ишь ты! Воровать, что ли, пойдешь? — съехидничал Кашкаедов.
Витя на этот укол не обиделся. Кротко сказал:
— Я попробую.
Так вот все и началось.
С господином Хендрнком Ван-дер-Мюльде Шубейкин мог и разминуться: к этому времени он уже победно завершал свои эксперимент, между тем как Хендрик находился ешё в самом начале пути. Господину Ван-дер-Мюльде не везло: агенты КГБ, не ограничивая официально свободу передвижений любознательного туриста, старательно скрывали от него бродяг, заранее, видать, прочесывая местность.
И все-таки они встретились.
…Это произошло возле фирменного магазина «Русский сапожок».
Рядом со входом в магазин, слегка так откатившись на тротуар, лежала на боку почти новая мужская импортная туфля, сорок второго, примерно, размера.
«Саламандра», — опытным глазом определил проходивший мимо Шубейкин. — Или «Нокиа». — И поднял туфлю.
Он не ошибся: «NOKIA», — было вытеснено поперек подошвы, ниже стояла крупная цифра «42», а еще ниже — мелкая надпись: «MADE IN FINLAND». Изделие было финское. Такой элегантный лапоточек, мягкий и уютный, вроде кроссовки. Один только изъян имела туфля: вдоль не затертой еще эластичной подошвы, пересекая надпись, тянулась трещина, точнее разрез, шрам — глубокий, но не сквозной. Шрам говорил о том, что кто-то здесь только что переобулся. Витя знал — такое нередко случается: купит человек новые туфли, переобуется на крыльце или в самом магазине, а старые, чтобы не таскаться с коробкой, бросит прямо у дверей.
Лично Шубейкину не нужны были в настоящий момент туфли — он интересовался хорошими туристскими ботинками. Но стояло лето, пора отпусков, дальних походов, бивуачных костров — и ботинки никто не выбрасывал. Тем не менее Витя машинально продолжал вертеть в руках туфлю и машинально же прикидывал: если заклеить шрам «суперцементом», вещь запросто прослужит еще лет пять — фирма надежная. Он даже пошарил глазами вокруг — где же вторая-то? Даже нагнулся и перебросил пустые картонки, сваленные тут же, возле урны-мусорницы.
И вдруг он услышал характерный звук: кто-то щелкпул затвором фотоаппарата.
Шубейкин оглянулся.
В каких-нибудь четырех шагах стоял голоногий иностранец, в шортах, рубашке-распашонке, легкомысленной кепочке, и, радостно скаля зубы, прицеливался в него объективом.
— Эй! — растерянно сказал Витя. — Гражданин… или как вас?.. В чем дело-то, собственно?
Злополучную туфлю он при этом не бросил, наоборот — от неожиданности крепче стиснул ее и несколько приподнял: получилось — вроде как заслоняется.
Иностранец дружелюбно замахал рукой: не надо, дескать, не загораживайся! И жестом этой же руки — понукающим, снизу — вверх — скомандовал: давай еще! покопайся там, пошуруй!
— Да вы!! Да я вам кто тут? — Витя чуть не заплакал от обиды: надо же, приказывает еще!.. Прямо как дрессировщик обезьяне.
В этот момент из расположенной по соседству с магазином кофейни вынесло Леву Кускиса. Еще правильнее было бы сказать так: дверь кофейни выстрелила раскаленным Лёвой. — но боюсь, это покажется литературной красивостью, слишком вычурным образом. Хотя никакой вычурности тут нет. Ни на секунду не остывающего Кускнса несло всю жизнь, несло даже в состоянии покоя даже когда он спал. Внутри него клокотала иулканическая магма энергии, она гнала Лёву, распирала, выталкивала из лопающихся джинсовых штанов, из адидасовской майки. Кускиса было от этого очень много: много вспучившейся мускулатуры, бороды, жаркого, запаленного дыхания.