— Это несчастная девочка, — представил им Гелий Юлю, — у нее нет родителей.

Ребята подходили к ней или подкатывались на тележках и утешали. Когда к ней приблизилась, неумело протягивая вперед изогнутую ручку, хромая девочка лет четырех, она вдруг повернулась и выбежала на улицу.

Мы нашли Юлю в палисаднике.

— Что же ты убежала? — спросил Гелий.

— Меня напугала хромая, — ответила она.

— А-а, это та девочка, которая лепит из глины? У нее такие добрые глаза… Постой, где это ты поцарапалась?

— Я… пыталась ходить на одной ноге, — не сразу сказала Юля. — И наткнулась на куст. Это очень неудобно — так ходить, — она немного помолчала и добавила:

— Почему они меня жалеют? Им живется хуже, чем мне. У них нет рук, нет ног…

— Ну и что же, что нет, — возразил он. — Они умеют радоваться тому, что у них есть. А ты не умеешь.

Она сердито глядела на Гелия и молчала.

— Идем, — я погладила ее по голове. А она прижалась ко мне и сказала:

— Ну можно… ну можно ты хотя бы понарошку будешь мне мама? Ну хотя бы вечером по воскресеньям? Можно?

Гелий за ее спиной предостерегающе замотал головой и замахал руками. Но я сказала:

— Можно. По воскресеньям утром обязательно, а в другие дни как получится. Только ты накрепко помни, что понарошку, потому что мне лет мало и мне тебя ни по какому закону не отдадут.

— Я понимаю, мама, — шепнула она. И больше уже не отцеплялась от моей ладони.

Пока я объяснялась в детдоме с воспитательницей, Гелий ждал за оградой. Я вышла, и он сказал, еле сдерживаясь:

— Мамаша, вы бы хоть предупреждали! Ты вообще представляешь, что тут произойдет, если ты в какое-нибудь воскресенье не явишься? Это вообще… я не знаю что такое! Ты бы хоть… ты бы хоть со мной сначала посоветовалась!

Какое любопытное заявление!..

— А почему я должна с тобой советоваться? — улыбнулась я.

— Нипочему! Маленькая ты еще для мамы! Тебя саму еще воспитывать и воспитывать.

— Может быть. Но когда я буду большая, мне будет некогда, — ответила я.

Я люблю, когда мы вместе ходим на карьеры. Павел берет гитару, и мы разговариваем, поем песни, просто молчим, слушая тишину… Да чего там объяснять — все, наверное, знают, как хорошо бывает посидеть в лесу с друзьями.

Гелий согласился пойти с нами. Выглядел он в тот день неважно: был какой-то хмурый и неразговорчивый.

— Что стряслось? — спросила я.

— Если ты хочешь совершенствоваться, нельзя себе потакать, — сказал он. — Но иногда бывает очень трудно выявить, в чем заключается это потакание. Например, когда человек нарочно не ложится спать в новогоднюю ночь, хотя ему хочется спать, и когда человек засыпает днем, если ему хочется спать, — все это потакание. Вот, допустим, я хочу спать. Что мне делать? Какое решение правильное?

— Лучше вечером ложись пораньше, — посоветовала я.

— Да это я ассоциации высказываю, — возразил он. — У меня другая проблема.

— Хмуриться и говорить о проблемах — наверняка потакание себе, — пожала плечами я.

— Ладно, — кивнул он и принялся улыбаться: сначала пластилиновой улыбкой, а потом и на самом деле забыл о своих дилеммах.

На квартире у Галки нас уже ждали остальные, и мы все вместе отправились в лес.

— У нас завтра открытый урок по химии, — делился Женька.

— А у нас с Павкой контрольная по геометрии! — Райка сморщила нос. — Терпеть ее не могу!

— Но ведь мы изучаем необходимую для всех базу, — возразил Павел.

— Необходимую! — передразнила Райка. — Это уж точно, не обойдешь, не объедешь! Пирамида и производная от ее сечения. Кроме того, я еще хожу на лекции по комплексным числам.

— А зачем? — изумился Женька.

— Зачем-зачем, — сказала она. — Тем, кто ходит на лекции, делают всякие поблажки и к доске вызывают реже, разве не знаешь?

Гелий усмехнулся. Все поглядели на него, но он больше ничего не произнес.

Когда мы пришли на наше обычное место и расселись, Гелий сказал:

— Вот насчет лекций по комплексным числам и прочего. Мне однажды в поезде вопрос задали, вроде теста, он мне сейчас вспомнился. Представь, говорят, что тебе осталось три года до смерти, от которой никак не спастись. Как ты будешь жить? Вот вы бы что ответили?

— Я бы так просто не сдалась, — первая сказала Галка. — Я бы ходила по врачам, искала возможности выжить…

— Твоя смерть, как я сказал, неизбежна, никто тебя не спасет, — перебил Гелий.

— Фу, я не хочу на такие темы думать, — сказала тогда Галка.

— Нет ничего противнее, чем знать, когда ты умрешь, — высказал свое мнение Женька. — Неизбежность — хуже всего. Я, наверное, месяц рыдал и жалел себя, а потом бы… а потом бы разозлился, бросил школу и пошел бы делать, что я люблю! Я бы занимался танцами и выступал, вот бы что я делал!

— А я бы ни дня не рыдала, а сразу стала бы жить в свое удовольствие, — начала Райка. — В школу бы тоже не ходила и не училась, а только ела бы мороженое, плясала на дискотеках и развлекалась на всех аттракционах Луна-парка.

— А ты, Павел? — спросил Гелий. Павлик поправил очки на переносице и сказал:

— Три года! Для науки маловато. Надо успеть хоть как-то оставить след. Помогать людям и всякое такое.

— Ладно, — кивнул Гелий. — Это хорошо. А что ты скажешь, Ольга?

— Составила бы список целей, — ответила я. — И выбрала бы самые важные.

А про себя подумала: «И вообще, это зависит от того, чем будешь ты эти три года заниматься».

— Так вот, мне тогда сказали: чтобы жить без противоречий с собой, надо жить так, как бы ты жил за три года до смерти, — заявил Гелий. — Правда, Райка думает только о себе, и мне это не симпатично… но, тем не менее, живи она так, она была бы довольна. Только я подозреваю, что ей бы это вскоре надоело. Я вчера Юльку катал, катал на аттракционах, так она сама оттуда запросилась.

— Какую Юльку? — сразу заинтересовалась Райка.

— Неважно, — сказала я. — Гелий, а ты бы сам что делал? Если б три года?

— Я не знаю, — грустно ответил он. — Павлик, дай, что ли, гитару…

И запел что-то незнакомое, мне запомнилось только:

— Сам сочинил, — утвердительно спросил под конец Павлик. Гелий кивнул.

— Здорово, — улыбнулась Райка. — А еще?

— Моя очередь, — сказал Павлик. Так они и чередовались, песня за песней.

Ветер трепал наш маленький костерок и подбрасывал в него сухие и пожелтевшие листья. Они потихоньку скручивались и дымились, отдавая нам все то тепло, что они скопили за долгие летние дни. Хотя и этот день выдался на редкость солнечным и теплым.

Они пели, а мы сидели, грызли сухарики и пекли на палочках хлеб. Когда в термосе кончился морс, я с Галкой побежала наполнять его из ключа, который появлялся на свет внизу, в самом карьере. Надо же было этому камню подвернуться мне под ноги!

Шандарах!

Мамочки.

Не знаю, что было с ногой, но вставать на нее мне ну ни капли не хотелось. Суеверная Галка страшно перепугалась, сказала, что это все из-за разговоров про смерть. Чувствительный Павлик бегал кругами и жалостливо спрашивал: очень больно? или не очень? Это меня окончательно рассердило.

— Ну вот что, — сказал Гелий. — Идти можешь?

— Да как тебе сказать…

— Тогда поехали, — он подхватил меня на руки и понес. А ребята остались собирать вещи и упаковываться.

— Спой еще что-нибудь, — попросила я Гелия, стараясь думать о том, как хорошо мне будет, когда боль пройдет. Пока что этого события не предвиделось.

— Да что бы такое вспомнить, — сказал он. — Я уж вроде все перепел, что мог. А, вот еще, если хочешь — очень давно, в детстве была «Песня протеста»… — он начал мне ее вполголоса декламировать, там было про несправедливость, и про бессердечие людей, и все такое, что ему на пути встречалось, и ни единого лучика сквозь эту боль. Ах, ну почему же рядом с ним не было тогда меня! Да чего бы я не сделала, чтобы хоть немножко этой боли у него забрать! А стих все тянулся, и множились горькие картины, и их персонажи уже привыкли жить во всей этой лжи, а Гелий шел сквозь них напролом, но они теснили, теснили со всех сторон… А потом были слова: