13

Анна

Анна спешила по улице, кутаясь в простую тёмную накидку и дико озираясь на каждом шагу. Впервые в жизни она шла вот так — одна, без Эдгара, без Джиневры, без служанки. Её пробирала дрожь, как будто она стояла над бурной рекой в одной нижней юбке, срываемой ветром, и, зажмурив глаза, готовилась прыгнуть в холодный поток.

Ну что ж, она сделает это — пусть даже течение вырвет все волосы и размозжит её череп о скалы. Должна же она хоть что-нибудь сделать, вместо того, чтобы вечно давиться обслюнявленной тряпкой собственного вопля! Если прежде её иссушенная жизнь была только горька и бесцветна, то теперь она рухнула, точно трухлявый сарай — и погребла тело Анны под обломками. Раньше она ощущала себя больной и всеми покинутой; ныне — коварно отравленной и похороненной заживо.

Эта женщина… Анна стиснула зубы, так что боль отдалась в висках и переносице. О, эта женщина! Эдгар… он совсем, совсем обезумел. Ему нет никакого дела — ни кто она, ни откуда. Но она-то знает, Анна знает — это дурная, падшая женщина. Конечно, дурная! Разве достойная женщина может так себя вести? Путешествовать одна, являться в чужой дом, беседовать наедине с чужим мужем… Когда Анна была одна, какими мерзкими словами она мысленно её называла! Какой грязью поливала! Она и сама не ведала до сих пор, что ненависть может быть столь изощрённой и плодовитой. В духоте одинокой супружеской спальни, скатившись комком на край холодной постели, бесплодная Анна сладострастно творила чудовищ.

Но страшнее всего было то, что в глубине души даже Анна понимала — как понимал и Эдгар, и Джиневра, и все, живущие в доме, — эта женщина — вовсе не шлюха, не проститутка, не куртизанка. На это всё — да и просто на обычную живую женщину — она была похожа не больше, чем солнце на тусклую лампу.

Анна боялась этой женщины. Боялась так, как никого и ничего на свете. Боялась последним, смертельным, запредельным страхом. От этого страха не цепенеют — от него нападают, ибо терять уже нечего.

Улицы, по которым она стремительно шла со всей решимостью отчаяния, становились всё причудливее и грязнее. Анна дрожала, всхлипывая и баюкая себя за скорченные плечи, но не сдавалась.

Вот, кажется, тот переулок… Она остановилась и склеенными пальцами выудила из перчатки липкую от пота мятую бумажку, на которой корявыми буквами был нацарапан адрес.

Да. Вот этот дом. Заляпанная дверь с тяжёлым ржавым кольцом. Анне вдруг захотелось бежать со всех ног. Ей показалось — за дверью таится что-то ужасное. Хотя… что могло быть ужасней того, что ждёт её дома?

На лестнице было немного почище, но коснуться перил она не решилась. Озираясь, как будто за ней кто-то гнался, она поднялась на второй этаж и постучала в дощатую дверь на расхлябанных петлях. Знакомый голос ответил:

— Входите! Не заперто!

Анна вошла — и её замутило: в комнате всё провоняло алкоголем. И это было явно не то дорогое вино, которое в их доме подавали за ужином.

Няня сидела на продавленной кровати. По её одутловатому лицу, точно пострадавшему от стаи диких ос, несложно было догадаться о причине царившего в комнате запаха. Впрочем, сейчас она, к счастью, была почти трезвой.

— А, это вы, госпожа? — Няня была озадачена. — Какими судьбами? Ну, садитесь, садитесь. В ногах правды нет.

Анна ощутила прилив негодования. Она привыкла всю жизнь молчать и опускать глаза; но она привыкла также к тому, что люди, подобные этой спившейся старухе, с ней неизменно почтительны. Няня же теперь, когда не служила в их доме, резко изменила поведение. Она не потрудилась даже приподнять от провонявшей вином и потом постели свой необъятный зад и подать ей, госпоже, стул… или на что тут ещё можно сесть?..

Но Анна смолчала и неуверенно села на весьма ненадёжный с виду табурет.

— Что-то стряслось? — с любопытством спросила няня.

— Да… — Анна сглотнула. — Ребёнок… — Она снова запнулась. Впервые в жизни ей нужно было высказать свои потаённые мысли и чувства. Она просто не умела… не умела говорить открыто.

И вообще, зачем она здесь? Зачем, во имя всего святого, пришла к этой старухе, от которой разит, как из винного погреба?

Но к кому же ещё ей было прийти?!

— Вы были правы, няня, насчёт ребёнка… Это ведь не мой ребёнок, понимаете. Мы подобрали её совсем ещё крошкой. Вы говорили, что это дурной ребёнок, нечеловеческий… И я теперь думаю, что это правда.

— Известно, правда. — Няня набила трубку табаком и закурила. В их доме она, конечно, такого себе не позволяла. — Я-то их, нелюдей, сразу чую…

Анна подумала, что почти два года спустя — вряд ли это можно назвать «сразу».

— Значит, не ваш ребёнок, — продолжала няня. — Это-то было ясно. Мне, понятно, не говорили. Но по вам за версту ведь видно, что вы не мать. Вот госпожа Джиневра… Я-то грешным делом решила, что это её ребёнок. Она прижила, а вы с господином Эдгаром решили выдать за своего. Значит, ошиблась. Подобрали, говорите? И где ж это вы её подобрали?

— Я уже не помню, где это было… — Анна задумалась. — По дороге в город, у какой-то деревни. Возле леса, на перекрёстке.

— На перекрёстке? — Няня мрачно покачала головой. — Тут и думать нечего. Человеческий ребёнок в таком месте лежать не будет. А дорог было сколько? Не три ли?

— Кажется, три…

— Ну, госпожа… — Няня демонстративно передернулась. — На таком-то поганом месте только нечисть подобрать и можно. Да если б я знала, близко бы не подошла к этому отродью.

— Я… я недавно хотела… ударить её, — выдавила Анна. — Но… но меня как будто заморозило.

— Колдовские штучки, — со знанием дела заявила няня.

— И ещё… — Анна хотела рассказать про появление Белинды, но тут же умолкла. Интуиция ей подсказала, что в этом нет смысла. С Белиндой старой пропойце явно не справиться. Но вот ребёнок…

— Наверное, вы знаете… какой-нибудь способ…

— Крест, святая вода и молитва — вот главный способ против всякой нечисти! — изрекла торжественно старуха. Она отрыла за пазухой собственный крест и продемонстрировала Анне.

— Помилуйте, няня, она же крещёная.

— Ну, тогда… — няня явно смутилась и громко рыгнула, — Ну, что ж. Тогда вот что попробуйте. Нечисть, она серебра боится. Это я точно знаю. Если она твою руку держит, попробуй что-нибудь серебряное взять. Авось поможет.

14

Вилка

Анна, ступая пугливо, словно неопытный вор, подошла к двери детской и заглянула внутрь.

Джиневра с хохотом ползала по полу за девочкой. Настигнув её, она сжала ребёнка в объятиях, и обе забарахтались на ковре, издавая нечленораздельные восторженные звуки.

— Джиневра! — хрипло окликнула Анна.

Та перекатилась на спину и удивлённо взглянула на Анну снизу вверх. Её волосы огненным веером разметались по полу.

— Что?

— Джиневра, ты не хочешь поехать с Эдгаром и… нашей гостьей покататься? — Анна не узнала свой собственный голос — так скрипуче он прозвучал.

— Но…

— Они приглашали меня, но… ты ведь знаешь… я не люблю лошадей. А ты поезжай.

— Но девочка…

— Я с ней посижу.

— Ты?!

— А почему бы нет? — Анна попыталась улыбнуться. — Ведь она… в некотором роде… моя дочь.

Искушение верховой прогулкой было слишком велико. Джиневра встала и отряхнулась.

— Ну ладно… Ты, правда, за ней присмотришь?.. Будь умницей, детка…

И она удалилась.

Несколько минут Анна стояла, сжав до хруста помертвевшие ладони и стараясь не смотреть в сторону ребёнка.

Наконец, до неё донёсся мягкий топот копыт. Всё дальше… и дальше… и — тишина.

Пора!

Сердце шершавым комом забилось где-то в горле, наполнив голову гулом и звоном. По всему телу растеклась тошнотворная щекочущая слабость. Казалось, Анна вот-вот потеряет сознание.

Её рука скользнула под корсаж.

«Что я делаю?» — мелькнуло в её голове. Что происходит? Зачем?