В тот день Гу Сяобэй проводил меня до дверей. Улыбаясь, он гладил мои волосы и говорил: "Потом, с новым парнем ты точно будешь ссориться по три раза на дню, кто кроме меня сможет вытерпеть такую стервочку". Я смотрела на Гу Сяобэя, и у меня, словно, провело ножом по сердцу. Если бы он тогда сказал, что не стоит расставаться или что-нибудь, вроде "ты не хочешь подумать ещё раз?", я бы точно бросилась в его объяться и сказала, что не хочу расставаться. Но Гу Сяобэй был слишком послушным. Даже компьютер, когда удаляешь файл, всегда переспросит "Yes or No", а он сразу принял мои слова за приказ.

На самом деле, я уверена, если бы тогда Гу Сяобэй предложил мне выйти за него замуж, я бы без раздумий пошла с ним в ЗАГС, боюсь только, по возрасту мы бы не подошли.[22]

В результате оказалось, что помочь нужно было не Гу Сяобэю, а Яо Шаньшань. Яо Шаньшань захотела выпустить книгу и нужно было связаться с моим знакомым редактором в издательстве. Я долго молча смотрела на Гу Сяобэя, Яо Шаньшань сидела рядом и смотрела на меня, в её выражении лица ничто не выражало просьбу — скорее оно напоминало лицо начальника, приказывающего секретарше напечатать документ.

"Хорошо, без проблем",— сказала я.

Яо Шаньшань, как будто, не веря мне, монотонно произнесла: "Я и не думала, что ты правда поможешь, я была о тебе худшего мнения".

Я понимала, что она таким образом пыталась сказать очередную гадость, но мне не хотелось тратить на неё силы: во-первых, я слишком устала, а во-вторых, мне было тяжело смотреть, как Гу Сяобэй беззаветно отдаётся ей.

Я молча достала телефон и набрала номер редактора, с которым у меня были самые хорошие отношения.

— Редактор Лю, это я. У меня к Вам просьба.

— Линь Лань, моя великая писательница, говори, не стесняйся.

— У меня есть сестра, она хочет издать книгу, Вы не могли бы помочь нам? Она моя родная сестра.

12

Закончив разговор, я, даже не посмотрев на Яо Шаньшань, закрыла глаза и продолжила дремать. Но я знала, какую гримасу она скорчила. С закрытыми глазами я всё равно могла видеть лицо Гу Сяобэя, печальное и нахмуренное, как рябь на воде. Мне от этого стало ещё тяжелее. Я помнила лицо Гу Сяобэя раньше, вместе со мной оно всегда было полно радости, сияло, словно цветок.

Когда вечеринка подходила к концу, Жасминчик спела песню "Ты ли моё счастье?", отчего мне стало совсем скверно. Она пела и смотрела на Байсуна, а Байсун каждый раз, когда эта фраза повторялась в припеве, по-холопски отзывался "да!". Похоже, у меня от усталости повредились нервы, и на меня нахлынули воспоминания. Я поняла, что образ хоршего Байсуна, каким он всегда был для меня, теперь был полностью стёрт из моей памяти. Когда Байсун ухаживал за мной, он знал, что Гу Сяобэй — мой парень, но он всё равно желал мне только добра. Он звонил мне каждый день, говорил, чтобы я не забывала поесть, если мне куда-то было нужно, он отвозил меня на машине, иногда он отвозил меня и Вэньцзин в кинотеатр, но Вэньцзин запрещала ему входить. Она говорила, что здоровый мужик с двумя девушками в кинотеатре — это может быть понято превратно, и тогда он оставался ждать у входа, заснув на руле своей машины. Когда я видела его, крепко уснувшего таким образом, мне становилось очень жаль его. Когда я не хотела говорить с ним, я лгала, что у меня на телефоне закончились деньги, и тогда я сразу обнаруживала, что у меня на счёте появлялось ещё несколько сотен. Когда я заболевала и лежала в общежитии, он покупал кучу разных лекарств и добавок и тайком перелезал через стену женского общежития, чтобы принести их мне. Когда он видел таким же образом перелезшего через стену Гу Сяобэя, сидящего у моей кровати, он оставлял лекарства и тихонько уходил. Из всей нашей группы Байсун самый настоящий барчук: куда ни пойдёт, в общении со всеми выставляет себя императором и ведёт себя крайне надменно. Но при мне он не произнёс ни единого нехорошего слова, никогда со мной не ругался, и только смотрел на меня нежным сладким взглядом,— точь в точь как Гу Сяобэй. Байсун внешне не уступал Гу Сяобэю: длинные ноги, торс в форме перевёрнутого треугольника. За ним всегда носилась куча девчонок, угрожая покончить с собой, однако он хорошо относился только ко мне. У всех сердце из плоти и крови, сколько раз я, пользуясь моментом, когда Гу Сяобэй отвлекался, смотрела на спину уходящего Байсуна и тихонько плакала, про себя соглашаясь со своими соседками по комнате, которые говорили, что "меня надо выволочь на улицу и расстрелять". Я тогда даже думала, что если бы не встретила Гу Сяобэя первым, я точно стала бы девушкой Байсуна. На прошлое рождество Байсун назначил мне последнее свидание. Последнее — поскольку тогда я решила раскрыть перед ним все карты. Я больше не могла терпеть то, как Байсун убивает себя, иначе, не говоря о том, что меня собирались расстрелять, я уже собственноручно готова была попрощаться с белым светом. Я в тот день сказала ему: "У нас точно ничего не получится", и утвердительно повторила слово "точно", процедив его сквозь зубы, словно выпытывала что-то у врага. В тот день Байсуну было очень тяжело, это было видно: детина в метр девяносто ростом стоял передо мной с красными, как у кролика глазами. Он с одновременно очень грустным и серьёзным выражением лица произнёс: "Линь Лань, если бы не было Гу Сяобэя, ты бы позволила мне заботиться о тебе всю жизнь?" В этот момент я совершенно растерялась, я чувствовала боль и отчаянье. Я кивнула. Из глаз Байсуна тихо потекли слёзы. Он сказал, что всё понял и добавил: "Наверное, я просто опоздал". Перед тем как попрощаться, он спросил, можно ли ему обнять меня. В тот момент мой твёрдость моего революционного духа дала сбой, я дала слабину и позволила ему меня обнять. В этот момент случилось непоправимое: через плечо Байсуна я увидела ещё одного кролика — это был Гу Сяобэй. В тот момент мне очень хотелось, чтобы меня кто-нибудь забил до смерти — но только не по лицу.

В течение трёх дней после этого Гу Сяобэй не отвечал на звонки либо просто сбрасывал. Он не приходил на занятия, я одна бродила по опустевшему институту, словно брошенный щенок. Чем больше я думала, тем больше сердилась, и в конце концов я решила придти к Гу Сяобэю и сказать, что мы расстаёмся — просто чтобы немного попугать его. В результате Гу Сяобэй беспрекословно послушался меня, и угроза из шутки превратилась в реальность. Сел на тигра — уже не слезешь, а села я, похоже, как раз на норовистого уссурийского тигра. Так мы с Гу Сяобэем вновь стали чужими людьми.

Только потом я узнала, что Гу Сяобэй не отвечал на мои звонки, потому что потерял телефон.

Когда Жасминчик допела свою песню, я ещё была в мире своих воспоминаний. Вечно нерадивая Вэньцзин с кем-то шутила и смеялась, согнувшись пополам, не обращая внимание на то, как я предавалась горьким и сладким воспоминаниям. Пока я жалела саму себя, она вдруг передала мне клочок бумаги, я, ломая глаза, попыталась в тусклом свете разглядеть, что там написано. Я увидела некрасиво нарисованную улыбающуюся рожицу, рядом с которой было написано: "tomorrow is another day". Вэньцзин всегда точно знает, когда добавить последнюю каплю. У меня сразу проступили слёзы, я встала, чтобы пойти в туалет, и, выходя из комнаты, только положила руку на ручку двери, они горным потоком полились из моих глаз.

Вернувшись домой, я сразу отправила повесть Яо Шаньшань своему редактору, а заодно скачала "Ты ли моё счастье" и поставила её в качестве рингтона на мобильный. Меняя рингтон, я услышала повторяющиеся переливы мелодии, в тот момент у меня на душе стало невыносимо тоскливо.