— В воздаяние тебе, Неон, которому обязан я свободою и возможностию исполнить любимое намерение свое- передать Малую Россию в материнские недра Великой, — забываю непомерную дерзость отца твоего и матери. Дядя твой Король показал собою пример непамятозлобия. Я обидел его чувствительнейшим образом, и он поддержал мою славу. Король! считай меня в числе искренних друзей своих.
Дядя Король снова припал к стопам гетмана, и сей, подняв его, продолжал:
— Чрез два дня все отправимся в жилище Леонида и Евгении; но строго запрещаю всякому извещать хозяев о моем намерении. Я хочу со словом «прощаю!» дать им почувствовать всю великость сего слова. Уже сделаны распоряжения к сей поездке, и вся Малороссия не иначе сочтет ее, как путешествием гетмана для личного осмотрения полков своих.
Кто опишет наше общее блаженство! Я и дядя Король обедали за столом повелителя и расстались ввечеру в надежде совершенного примирения.
Приготовление и пути со стороны нашей производилось с возможною поспешностию. На третий день начался поход по дороге к Переяславлю. Каждый шаг гетмана ознаменован был правосудием и щедротою. Чуть не забыл сказать, что восхищенный Истукарий с сыном были в числе наших сопутников.
В десятый день пути шатры гетманские разбиты на краю леса, граничащего с оврагом, вмещавшим в себе жилище моих родителей, на том самом месте, где я некогда умирал от озноба. Дано повеление приготовить обед самый великолепный, и в ожидании оного гетман решился повидаться с детьми после двадцатитрехлетней разлуки.
Спускаясь с косогора на долину, гетман почувствовал слабость.
Простерши обе руки ко мне и дяде, он произнес дрожащим голосом:
— Поддержите меня. Я мог весьма долго питать в сердце своем гнев и мщение, не ощущая расслабления телесного; но теперь, когда готовлюсь примириться с природою, освятить права ее и опять назваться отцом семейства, какое-то непонятное чувство разносит во мне состав от состава, и я истаиваю!
Я и дядя Король поддерживали старца под руки; огромная великолепная свита нас провожала, и в сем порядке приближились все к господскому дому.
Приметная мрачная суета наполнила сию обитель спокойствия. Едва вступили мы на крыльцо, как мои родители, поддерживаемые Мелитиною и Неониллою, показались и дрожащие колена преклонили пред державным старцем. Несколько мгновений он оставался в прежнем положении, заключен будучи в мои и дядины объятия; наконец простер руки к небу и воззвал:
— Отец любви и милосердия! благослови сих чад моих, как я благословляю! Познаю премудрый промысел твой! Не для того сохраняешь ты свое сознание, чтобы властелины земли разрушали оное.
Тут гетман прослезился и пал на руки отца моего и матери. Неонилла с сыном на руках довершила сию трогательную картину. Истукарий обнял ее с нежностию и сказал:
— Я охотно последую примеру высокоповелительного гетмана и с такою же готовностию прощаю тебя, дочь моя, с какою он простил свою. Обе вы равно виновны и — равно наказаны угрызением своей совести, а вместе с сим подаете пример, что насилие над сердцами человеческими не производит ничего доброго. Да будет благословен и препрославлен бог, который и самые погрешности наши устрояет во благое!
Какое счастие озарило лица всего семейства! Гетман введен в дом и усажен в покойных креслах. Никогда не казалось лицо его столько величественно: оно сияло лучами горней радости, бывающей уделом одной непорочности. Гетман не мог налюбоваться прекрасною Мелитиною.
— Дитя мое, — говорил он, облобызав чело ее, — каким случаем нахожу тебя дочерью моей дочери, когда много раз видел тебя в доме Евареста и знал под именем его родственницы?
— Дружба не менее могущественна, как и любовь, — сказал Еварест, преклонившись пред повелителем, — и если ты удостоишь своим благословением, то прелестная Мелитина в скором времени назовется моею дочерью.
— Если будет на то соизволение вышнего, — отвечал гетман, — то и мне противиться не для чего.
Среди такого упоения радости, самой чистой, блаженной радости время летело на крилах быстротечных. При мирном завтраке Куфий, налив кубок меду, возгласил:
— Сей напиток очень сладок; но клянусь, Никодим, что для меня еще сладостнее смотреть на кроткое, исполненное любви и благости лицо твое! Если ты весьма долго лишал себя счастия, то по крайней мере теперь вполне насладись оным, по своей доброте ты сего достоин.
Все многочисленное семейство торжествовало сей радостный праздник обедом в шатре гетмана. Звуки бубнов и кимвалов раздавались в воздухе и умножали блеск веселия. Гетман пробыл семь дней в поместье своего зятя и признавался, что редко пользовался таким здоровьем, следовательно, и счастием.
В течение сего времени я имел случай подробно рассказать отцу и деду о несчастной судьбе бывшего товарища моего, философа Сарвила. Ах! кого бы не подвиг на сожаление один взор на томную, изнеможенную Серафину и прекрасных ее малюток! Гетман, узнав обстоятельно о великодушии помянутого разбойника, сказал:
— Постараемся сколько-нибудь уподобиться богочеловеку, который, быв пригвожден ко кресту, простил висевшего подле него злодея и обещал ему царствие небесное!
По особенному распоряжению гетмана двое нарочных отправились в Запорожье с письмом к воинскому атаману для отыскания Сарвила и присылки в Батурин: милостивое прощение торжественно было обещано. Сей убитый роком предстал пред судию и преклонил голову под меч правосудия, которое на сей раз было милующею матерью. Он включен в число гетманских телохранителей и скоро сделался примером честности и терпения. Теперь, когда я сие пишу, он служит уже сотником, и если бы случай открыл военные действия, то — сколько нам известно — гетман не усомнился бы наречь его старшиною.
Само собою разумеется, что отцу моему не только возвращено было родовое имение, но и тесть присовокупил к тому часть от своих поместьев.
Спустя два месяца после примирения Мелитина соединена с Кронидом. Умный дядя мой Король, расположась навсегда остаться одиноким, поселился в одном доме с другом и братом. Мир и спокойствие, сии неоцененные дары провидения, осенили наши семейства. Все прославляли бога, делали добро другим по мере возможности и были счастливы.
Комментарии
Бурсак
Малороссийская повесть
Впервые: «Бурсак, малороссийская повесть, сочинение Василия Нарежного», ч. 1–4. М., 1824. В изданном посмертно Собрании сочинений — «Романы и повести, сочинения Василия Нарежного», СПб., 1835–1836 — «Бурсак» занял первые два тома.
Впоследствии произведение неоднократно переиздавалось отдельно и включалось в оба вышедшие в советское время сборники «Избранные сочинения» (1956) и «Избранные романы» (1933).
«Бурсак» при своем появлении был сочувственно встречен критикой.
Анонимный рецензент журнала «Благонамеренный» писал: «Русский оригинальный роман есть необыкновенное явление в нашей словесности, несмотря на то что у нас около полутора тысячи романов, по каталогам наших книгопродавцев; большая часть переводы; русских же, оригинальных… едва наберется сто романов; и те, за небольшим исключением, можно причислить к самым плохим переводам… Жалеть о том бесполезно! Утешимся надеждою на будущее: может быть, и у нас появятся свои Фильдинги, Лафонтены и Скотты — а до того времени предлагаем любителям чтения новый роман г. Нарежного „Бурсак“…
Ручаемся, что многие прочтут его с удовольствием… Характеры действующих лиц оттенены превосходно — особливо характер гетмана. Всего любопытнее в этой повести место происшествия: Малороссия, обычаи малороссийские, гетманский двор, шляхетство, сечь Запорожская, и пр. — описаны превосходно» («Благонамеренный», 1824, ч. XXVII, Љ XVI, с. 274–275). Рецензент считает, однако, что слог романа «не везде довольно обработан». Поясняя этот упрек, «издатель», то есть А. Измайлов, отмечает, что автор «с излишнею подробностию описывает мелочи, недостойные внимания просвещенных читателей, — беспрерывно появляются на сцену сулеи, чарки, вишневка и пенник». В качестве недостатка отмечено и то, «что все лица в этом романе имеют необыкновенные имена: Сарвилл, Далмат, Авдон, Мукон, Мелитон, Куфий… даже названия селений весьма странны: село Глупцово, село Швитково, сельцо Мигуны…» (там же, с. 282).