Вчера в кабинете Афиногена Ильича горячо и страстно говорили об этом. Порфирий говорил, что эти темные английские масонские силы вмешались в дело войны. Они поссорили Государя с Великим Князем и внушили Государю недоверие к Брату.
— Ты знаешь, папа, мы стали в угоду кому-то умалять заслуги и наши и наши победы. О войне перестали писать и говорить.
— Подумаешь, какие интриги, — сказала с грустью Лиля. — Москва готовила триумфальную встречу Великому Князю Главнокомандующему. Великому Князю приказали ехать, минуя Москву. А когда Великий Князь приехал в Петербург, Государь обласкал его, пожаловал званием фельдмаршала и повелел поехать отдохнуть в Париж. Почетная ссылка!
Печальными глазами Вера смотрела, как погасал свет на Государевом портрете.
«Самодержец?.. Деспот?.. Нет — бедный, бедный Государь. Какая бездна интриг, влияний, темных сил окружает его в громадной его деятельности. Члены «Исполнительного комитета» и не подозревают, как это совсем не просто быть самодержцем и деспотом…!
«Трусливо кровожадный…» Вера знали, что Государь ничего не боялся. При всех покушениях на него он оставался спокойным и хладнокровным.
Царствование Государя Императора Александра II — ложь?.. Нет, ложь — прокламация Исполнительного комитета! За Государем — отмена телесных наказаний, а не Московский циркуляр… За Государем — гласное судопроизводство… Казни? Веру Засулич — оправдали… Вера Фигнер на свободе… Перовская… Я! Я!! Я!!! «Нет деревушки, которая не насчитывала бы нескольких мучеников…» Ложь! Вера знает много деревень и не слыхала ни об одном мученике, если не считать воров и конокрадов. Они пишут о десятках тысяч казненных, и сами потом пишут, что казнено всего 14 человек… А сколько гибнет при ваших… при наших покушениях совсем неповинных людей! Ложь! Ложь!! Недаром Перовская при первом уроке революционной деятельности сказали, что нужно научиться — лгать…
Вера шла строить великое будущее Русского народа. Она говорила о работе в народе, деятельности но роману Чернышевского «Что делать»… Но когда же, как все это обернулось в приговоре к смертной казни!.. казни!!. КАЗНИ!!! Государю…
Как же проглядела все это Вера?.. Как не поняла она того, что замышляется вокруг нее? А взрывы? Разве не догадалась, что взрывы, о которых как о героизме говорилось, — это казнь!.. Казнь!.. И они — палачи!..
Вера подняла голову. Бесконечная печаль была в ее глазах… Эти люди — народовольцы и народоволки — маньяки… Сумасшедшие… Их цель — убийство. Они говорят об этом так просто. Для них в царе — нет человека. Акт!.. Они убивают изверга, тирана. Для них Государь — «объект» действия, который не чувствует, не страдает, не живет…
Как же она-то, Вера, связалась с этими сумасшедшими?
На Воронежском съезде они показались ей милыми, простыми людьми… Веру подкупило их полное доверие к ней…
Они пели широкие Русские песни, они были таким Русскими. И Вере тогда показалось, что она попала в особенный, очаровательный своей простотой мир, где свобода, равенство и братство. Где нет условностей их «буржуазного», «мещанского» мира. А оказалось… Оказалось, что она попала в стаю кровожадных волков, травившую Государя…
Под Новый этот год, когда Афиноген Ильич уехал на «выход» в Зимний дворец, Вера переоделись и скромное платье и поехала в Басков переулок на заговорщицкую квартиру. Ей это казалось подвигом, так все там было интересно.
Там собрались все подпольщики… Те, кто готовили Государю казнь… Палачи…
Там было непринужденно и весело. Жидовка Геся Гельфман, как и на съезде, готовила бутерброды, раскладывала на блюде пирожные, хлопотала с угощением. И то, что Геся была безобразна, что все ее называли просто «Геся», казалось Вере трогательным…
Андрей разошелся вовсю. В вышитой белой рубахе, под распахнутым пиджаком он казался особенно красивым. Он оправился от потрясений взрыва, сделался сытым, был непринужденно весел. Хозяином ходил он по квартире, заложив руки в карманы, каждому хотел сказать что-нибудь милое, доброе, ласковое. Он подошел к Гельфман и остановился над подносом, уставленным тарелками, на которые Гельфман накладывала розовые кружки вареной колбасы, селедку, кильки, кусочки сыра и хлеб.
— Славная вы, наша хлопотунья, милая Геся, сказал он. — Как все у вас красиво разложено… И пахнет! И лучком, и чесночком! А у меня. знаете, аппетит, как у голодного крокодила. Ей-ей! Я могу съесть дом.
Геся влюбленными томными глазами смотрела на Андрея, и лицо ее хорошело.
— Не улещивайте, Андрей. Раньше срока ничего не получите. Не подпирайтесь и под пирожные. Все равно не дам,
Революционеры рассказывали свои приключения. Сколько раз эти люди едва не попадались в руки полиции и уходили — благодаря находчивости или потому, что товарищи успевали вовремя предупредить об опасности.
После ужина на круглом столе посередине комнаты поставили суповую миску, утвердили в ней сахарную голову, положили лимона, корицы, ванили, налили вина, потом потушили свечи, облили голову ромом и зажгли.
Синее пламя бродило по сахару и отбрасывало трепетный свет на лица окружавших чащу мужчин. Морозов, за ним Андрей и Колодкевич вынули из ножен спрятанные в карманах кинжалы и положили их на чащу. Перовская подливала ром.
И вдруг разом, Андрей только рукой повел, грянули песню:
У Веры мурашки побежали по телу. Запах рома пьянил, пение волновало, и сладостно было сознание, что она с ними, делающими какое-то таинственное страшное дело, ведущее ко благу народа! Она — их!..
За каждым из них гонялась полиция, каждого ожидали и холодные тюремные стены каземата, ссылка, каторга, может быть виселица.
Все шумнее и пьянее становилась беседа. Чокались липкими стаканами с ароматной жженкой, пили за «светлое будущее».
— Не мы — так другие!
— За счастье народа!
— В прошлом году не удалось — удастся в нынешнем!
— С новым годом!
— С удачей!
Пели марсельезу. Задорный ее мотив уносил Веру из действительности, гнал куда-то в беспредельность.
— Эти последние капли пусть будут последними каплями чаши неволи!
Кто-то по-польски запел революционную песню, по ее никто не знал и запевшего не поддержали.
Когда допили последние капли «чаши неволи», стол отставили в сторону, Ольга Любатович села за пианино, и с шумом, притоптыванием, шутками и припевая, отплясали кадриль. Вера танцевала с Сухановым, против нее были Андрей с Перовской. Потом плясали польку и вальс.
Никогда Вера так искренне не смеялась и не веселилась, как на этой товарищеской вечеринке под новый 1880-й год.
Андрей скинул пиджак и задорно запел:
И. громыхая каблуками, пустился вприсядку.
В мутном рассвете зимнего утра Вера возвращалась домой. Не вмещалось в ее голове, что эти беспечные, веселые люди — убийцы, что они палачи, что они готовили смерть Государю. Это просто была какая-то необычайно заманчивая, увлекательная игра.
Вера прокралась в свою комнату, боясь разбудить девушку или лакея, и легла спать.
Тогда — казалось весело. Теперь, в сотый раз перечитывая прокламацию, поняла — сумасшедшие… Изверги… палачи… бесы!
Ужас охватил ее. Она сидела в темной комнате и думала: «Что же может она теперь сделать?.. Как выйти из этой пропасти, куда так легкомысленно она попала?.. Донести? Все рассказать, во всем покаяться дедушке Афиногену Ильичу или Порфирию?.. Она никакой клятвой не связана. Она не вступала в партию, не давала слова молчать, не присягала. Но она была связана большим, чем все это… их полным доверием».