Карл замолчал, напряжённо думая о чём-то.

– Знаете, я только было успокоилась, только было на душе всё разгладилось, – проговорила устало Мария, – а тут снова всякая чертовщина.

– Успокоились?

– Да, меня перестали тревожить мысли о прошлых мифических жизнях. Вы ведь очень разбередили всё моё нутро. Человеку с глубоко материалистичным мировоззрением нелегко принять точку зрения, которую проповедуете вы…

– Вы же верите в Бога! Какое же это материальное мировоззрение, Мария!

– Вера в Бога… Это всё-таки другое, совсем не то, о чём постоянно твердите вы… И вот только я вошла в нормальное русло, начала работать, заинтересовалась историей, успокоилась… Если бы не война, я была бы почти счастлива. Конечно, если бы не судьба моей мамы… И вот вдруг со мной происходит это! – Мария закрыла глаза и плотно сжала губы, будто пытаясь справиться с внезапно накатившей болью. – Я не готова, понимаете, не готова принять всю эту мистику, потому что если ваша позиция верна, то вся жизнь становится сущей нелепицей, каким-то сном внутри другого сна. Знаете, что такое матрёшка? Вот так мне и представляются ваши реинкарнации: сон внутри другого сна, а тот внутри ещё одного и так до бесконечности. Жуть берёт. У меня нет сил справиться с этим…

Карл взял из её рук рюмку и наполнил её снова.

– Хотите отдохнуть сегодня? – сказал он, протягивая коньяк. – Я даю вам выходной день, даже два дня. Поезжайте, погуляйте, развейтесь, встретьтесь с кемнибудь. У вас же полным-полно знакомых. Только не рассказывайте никому о том, что с вами произошло.

– Спасибо.

– А мы с вами обсудим всё в другой раз. Мне надо собраться с мыслями, подумать. Случившееся с вами – очень важно для меня. Теперь идите.

– Спасибо, – повторила Мария.

– Простите за мою нескромность, но я хотел узнать у вас, как вы живёте?

– В каком смысле?

– Я про личную жизнь. Вы же ни с кем не встречаетесь. Но ведь вы не монахиня. Как вы обходитесь без мужчины?

– Я… Разве я должна объяснять? – Мария от неожиданности покраснела. А сама подумала: «Мне так хочется ласки, Карл…» После мужа у неё была совсем непродолжительная связь с одним голландцем, но вот уже почти полтора года она не знала мужского тела. Она отвела было взгляд, но тут же заставила себя посмотреть Рейтеру в глаза. – И как вы… Ах да! Вы же всё знаете, у вас всюду есть глаза и уши…

– Вы должны жить полной жизнью. – Он взял руку Марии в свою, наклонился и поцеловал поочерёдно её пальцы.

Мария почувствовала, как от тёплого прикосновения губ по ней будто пронёсся электрический разряд, ударил в голову и разлился горячей волной по всему телу, вскипев жгучей пеной под самой кожей. На мгновение ей почудилось, что вся она превратилась в сплошной оголённый нерв.

– Я… – Голос не слушался её.

– Идите и отдыхайте. – Карл не дал ей произнести больше ни слова. – Идите. Если не возражаете, я заеду к вам завтра или послезавтра…

Воздушный налёт начался, когда Мария ехала на автобусе. Жутко взвыли сирены, людей заставили выйти из транспорта и погнали в подвалы. Бомбы рвались где-то далеко, но зенитные орудия били со всех сторон, превращая воздух в клокочущее нечто. Мария сидела, плотно зажав уши руками и глядя себе под ноги. Затем всё внезапно прекратилось.

– Можно выходить! – крикнул ответственный за бомбоубежище и лязгнул дверью.

Мария ехала в отель «Адлон», куда её пригласила чета Руэдо – друзья из испанского посольства. Ресторан в «Адлоне» считался одним из самых изысканных.

– Здравствуйте, Роберто. – Она улыбнулась высокому мужчине, вставшему из кресла при её появлении в холле. – А где Изабелла?

Он поприветствовал Марию церемонным кивком и ответил:

– Она сейчас придёт, пошла позвонить.

Роберто Руэдо помахал кому-то рукой. Мария повернула голову и увидела элегантного мужчину в шляпе, стоявшего возле журнального столика, заваленного газетами. Это был Ван Хель.

– Позвольте представить вам нашего хорошего знакомого, – сказал испанец, когда человек в шляпе приблизился. – Это господин Ван Хельсинг, недавно приехал из Женевы.

Они обменялись любезностями.

Ван Хель, пристально посмотрев на Марию, произнёс:

– У меня ощущение, что мы с вами уже встречались.

– Вряд ли, я не была в Швейцарии, господин Ван Хельсинг.

– Я родом из Амстердама. Вам не приходилось жить в Голландии?

– Да, – Мария сразу оживилась, – я приехала в Германию из Голландии.

– Вот видите! Наверняка наши пути где-нибудь пересекались. У меня великолепная память на лица. – Он многозначительно подмигнул, что совсем не вязалось с его строгим обликом.

– Что ж, тогда вы непременно вспомните, где мы могли видеть друг друга.

– Мир невероятно тесен, – вставил Роберто. – А вот и Изабелла. Теперь можно отправляться в ресторан.

К ним подплыла, покачивая крутыми бёдрами, черноволосая женщина. Она была одета в длинное бархатное платье тёмно-оливкового цвета, застёгнутое на множество крохотных пуговиц до самого воротника. Каблуки её туфель громко стучали о гранитные плиты отполированного пола. Широко улыбаясь большим ртом, Изабелла потянулась губами к щеке Марии.

– Здравствуйте, дорогая. Как дела? Сегодня обещают шикарное меню…

– Позволите предложить вам руку? – спросил Ван Хель, обращаясь к Марии.

– Дорогая, опасайся его, он профессиональный сердцеед. – Изабелла выразительно вскинула густые брови. – Про него ходит множество историй…

Мария уже дважды обедала в этом ресторане с Руэдами. Столы здесь всегда были покрыты красными скатертями, и Марию каждый раз поражало, насколько выразительно смотрелись на этой скатерти серебряные приборы и посуда из белого фарфора. За обедом много смеялись, стараясь не касаться вопросов политики. Руэдо рассказывали о последних новостях из мира художников, они были большими любителями живописи, собрали огромную коллекцию картин и мечтали открыть собственную картинную галерею в Мадриде.

– Должен признаться, что многое из происходящего ныне в Германии мне не понятно, – сказал Роберто. – Ладно, когда речь идёт о политике. Можно не соглашаться с рядом мер, но всё-таки политика – прерогатива власти. Но искусство? Почему партийные руководители лезут в область, где им нечего делать? И кому только пришла мысль создать Комиссию по дегенеративному искусству! Модильяни, Ван Гог, Грис – это здесь считается дегенеративным!

– Всё, что не соответствует представлениям Геббельса, в Рейхе объявляется вредным, – уточнил негромко Ван Хель.

– Но я сама видела в личной коллекции Геринга многое из того, что официальными властями не признаётся, – заметила Изабелла. – Вы помните грандиозный приём, который он устроил у себя на вилле «Каринхалле». Мария, вы ещё жили в Париже в то время и многое потеряли, не увидев этого «нордического» праздника. Там был и парад древнегерманских всадников, и рыцарские турниры в парках, и битва викингов на ладьях посреди озера, правда, не насмерть, хотя я не удивилась бы, увидев настоящую кровь! И ещё ездили огромные повозки, оформленные как гигантские клумбы, на которых стояли абсолютно голые девушки и махали гостям цветами.

– Да, зрелищно было, все приглашённые не могли вместиться внутри, поэтому столы пришлось поставить под открытым небом, – вспомнил Роберто. – А затем нас повезли на экипажах кататься, и неожиданно начались выступления авиаторов.

– Геринг любит роскошь, – добавила Изабелла, – его вилла ломится от собранных там произведений искусства…

После обеда Ван Хель вызвался проводить Марию домой. Она согласилась.

– Хотите пройтись или вызвать машину? – спросил он.

– Давайте пешком, господин Ван Хельсинг, погода выдалась тёплая, хорошая. В случае чего воспользуемся метрополитеном.

Они шагали неторопливо.

– После воздушных налётов Берлин замирает, – говорил Ван Хель, – все становятся похожи на затаившихся крыс, боятся шевельнуться. Но вы заметили, что идеологическое ведомство работает очень активно? Обратили внимание, как много скверов появилось в последнее время?