– Верно. Вы получите только мое слово. – Фитц был явно доволен собой. – Передо мной всегда остается выбор: обратиться в полицию.

Билл прошел через холл, направляясь к выходу. Молодой человек даже не шевельнулся, чтобы открыть перед ним дверь. Когда Билл положил ладонь на ручку двери… он снова услышал голос Фитца:

– И еще одно.

Билл, вздрогнув, обернулся.

– В вашем распоряжении ровно неделя. Вас будут ждать здесь в полдень в следующий четверг. Меня здесь не будет. Но мистер Ронсон позаботится о вас.

Глаза Билла встретились с глазами Ронсона. Они были настолько холодными, что его передернуло.

– Я буду, – пообещал он, поспешно выскочил наружу и затворил за собой дверь.

ГЛАВА 24

Парис забросила последний из ее шести чемоданов в грузовой отсек нанятого ею автомобиля и с треском захлопнула дверцу. С таким же успехом она могла зашвырнуть их вместе со всем находящимся в них добром в море. Она проехала от Монако до Антибов, заходила в каждый бутик и не продала ни одной вещи, чтобы получить хоть пятак. Все восхищались ее одеждой, но в каждом магазине ей повторяли одно и то же – если бы только она оказалась здесь в феврале или марте, но сейчас они полностью забиты товаром. Она опоздала на этот сезон. В одном или двух магазинах у нее купили пару изделий – у них были какие-то пробелы в ассортименте, но это лишь позволило ей чуть покрыть расходы, и она снова оказалась перед фактом, что ее постигло поражение. И не только в том, что ее вера в себя, ее талант дизайнера дважды были побеждены. Недостаточно иметь талант дизайнера и уметь тяжело работать, так же как и быть своей собственной моделью, нужно быть напористой, деловой женщиной и обладать полезными связями. И еще – необходимо хоть чуточку удачи, это уж наверняка! Она не понимала, как работает бизнес по продаже в мире моды, ее взор всегда устремлялся только вверх – ей хотелось стать второй Шанель, разве не так? Слишком высокая мечта! Единственное, на что она могла реально рассчитывать – это стать моделью в доме Шанель.

Парис пробилась через толчею праздношатающихся к тенистой террасе кафе и заказала апельсиновый сок. Было совсем раннее утро, а туристы, одетые в простые шорты и рубашки, уже наслаждались своим утренним кофе, читали газеты и сплетничали. Парис чувствовала себя здесь чужой, отделенной тяжкими проблемами от ленивого мира отпусков. Она поразмышляла над тем, позвонить ли ей Венни, как она намеревалась ранее, или развернуть машину и снова направиться в город. В этом месяце он, конечно, пуст, магазины и рестораны будут закрыты, вся Франция – в отпуске.[17] Нет, она одна просто не справится с бременем одиночества; она должна позвонить Венни на «Фиесту».

У мужчины за стойкой Парис купила несколько жетонов, набрала номер, нетерпеливо выждала гудки и звяканье и наконец соединилась с «Фиестой». Через несколько секунд Венни позвали к телефону.

– Привет, – сказала Парис, – Венни, я в Антибах. Мне хочется приехать и повидаться с тобой.

– Парис, о, Парис, ты даже не представляешь, как я рада слышать твой голос. Ты сможешь остаться у меня? Мы находимся в Сен-Тропез. Пожалуйста, приезжай, Парис. Ты мне так нужна…

Венеция была на грани того, чтобы разрыдаться. И Парис нахмурилась.

– Что-то случилось? Твой голос звучит так странно.

– Нет. Да. О, все очень плохо, Парис. Расскажу, когда увидимся. Как скоро ты сможешь доехать?

– Я приеду очень скоро, Венни – и, что бы ни случилось, все, в конечном счете, будет хорошо. Не переживай, жди меня.

Парис повесила трубку и поспешила к машине. Что же могло случиться, почему так взволнована Венни? Нажав на педаль газа, она направилась обратно через город на восток, на дорогу, ведущую на Сен-Тропез.

По натуре Олимпи была дружелюбной и легко приспосабливалась к обстоятельствам. С ее точки зрения изменения были частью жизни. Некоторые из них были хорошими, некоторые – плохими, как бы то ни было, от плохих она предпочитала просто отмахнуться. Вот почему исчезновение Фитца с «Фиесты» скорее раздражало ее, чем тревожило. И, хотя его неожиданный отлет в Лос-Анджелес он объяснил срочным делом, она подозревала, что истинной причиной была младшая из дочерей Дженни Хавен. И это ни в какие ворота не лезет, подумала она, передвинув шезлонг так, чтобы подставить солнцу спину. Неужели он не понимает, что слишком стар для этой девочки… Но – он был как раз подходящ для нее. Они понимали друг друга.

На «Фиесте» стояла необычная тишина. Большинство гостей решили устроить пикник и отправились на маленьких суденышках на весь день в поисках пляжей на побережье. Олимпи отказалась отправиться с ними. Она знала, что они вернутся обратно, все исколотые морскими ежами, которых полно в прибрежных скалах или обожженные после слишком долгого пребывания на солнце, а она слишком заботилась о своей внешности, чтобы так рисковать. Еще через пять минут она должна перейти в тень, достигнув своей дневной дозы в пятнадцать минут под прямыми лучами солнца с каждой стороны тела. Все это очень успокаивало – но было довольно скучно, некого было дразнить, не с кем поиграть. Олимпи закрыла глаза и вся отдалась нежному прикосновению солнечных лучей к спине.

А Венеция бродила по палубе, поджидая Парис и думая о Фитце. Она в сотый раз перечитала коротенькое письмо, которое он ей оставил, и каждый раз видела в нем только то, что было написано, ничего – между строк. Он очень сожалел, что причинил ей такое волнение, и извинялся за свой гнев. Он надеялся, что она попытается понять, что все они попали в одинаково трудную ситуацию. Его вызвали по срочному делу, и он не ожидает, что вернется в этом сезоне на «Фиесту». Он надеется, что она чувствует себя в состоянии продолжать свою работу и получит удовольствие, отдыхая до конца лета. Но как же она сможет получить это удовольствие без него?

В письме не было никаких намеков на то, что он проявляет какую-то заботу о ней, ни нежных сожалений, ни признаний в тайных желаниях. Она вспомнила беззаботные времена тысячу лет назад, когда они смеялись с Кэт Ланкастер насчет того, что значит быть объектом «тайной страсти». Тогда они имели в виду Моргана. Каким далеким все это казалось ей теперь, и как просто, когда она всего лишь разыгрывала состояние влюбленности. Никто не говорил ей, насколько тяжело все это на самом деле. Потом, наконец, она сменила направление мыслей и стала думать о том, что через несколько недель надо возвращаться в Лондон и подыскивать там какую-нибудь работу. Ее не пугал такой ход жизни, ей нужна тяжелая работа, и в один прекрасный день она планировала открыть свой собственный ресторан.

Ей хотелось, чтобы поскорее приехала Парис, ей нужно было перед кем-то выговориться… Она сойдет с ума, если не сделает этого. Венеция нетерпеливо расхаживала по палубе, прикидывая в уме, сколько времени требуется, чтобы проехать через Антибы при летнем дорожном движении. Может быть, это вообще невозможно. Она запустила руку в свои всклокоченные, выгоревшие на солнце волосы. Она должна что-то делать, она не может просто шататься и думать. Потому что каждый миг от этого в ее воображении представал образ Олимпи, прекрасной и нагой в объятиях Фитца, хотя она изо всех сил пыталась забыть об этом. И воспоминание о ее унижении. Она не могла осуждать Фитца за это, это была ее собственная дурость, наивная ошибка. Она действовала как ребенок, веря, что он там один и ждет ее, как в прошлый раз. Что ж, больше она не будет такой дурой, в этом она вполне уверена. И пусть уезжает Олимпи Аваллон, но она останется. Олимпи нисколько не выглядела расстроенной отсутствием Фитца, она хорошо проводила время, посещала все вечеринки на других яхтах и виллах. И она, в конце концов, была потрясающе красива!

Венеция держалась подальше от кают гостей и задней палубы, на которой все собирались, чтобы позагорать, или на коктейли. Она надеялась, что никогда больше не встретится с Олимпи.