Изменить стиль страницы

Пушкин должен был приготовиться и к тому, и к другому возможному исходу. А значит, чувствовать себя независимым от власти, не быть обязанным благодарностью царю.

Больше всего Пушкина тяготил и связывал долг казне в сумме 45 000 рублей, который царь разрешил ему погашать за счет годового жалованья.[174] «Я не должен был <…> опутать себя денежными обязательствами», — признавался он еще два года назад (XV, 156). Это то, чего он не мог себе простить. 11 вот в у гот момент, в преддверии всего, что могло произойти, Пушкин решился на отчаянный шаг. Он сделал попытку расплатиться с правительством сразу и сполна, предоставив казне в счет оплаты свое нижегородское имение (т. е. ту часть Болдина, которую С. Л. Пушкин выделил ему в 1830 г.). При других обстоятельствах Пушкин не пошел бы па это, ведь тем самым он лишал своих детей единственной недвижимости, которая ему принадлежала. Но в той крайности, в которой он очутился, ему показалось, что он нашел способ разрубить гордиев узел и обеспечить себе свободу действий в отношениях с правительством.

Вот почему 6 ноября поэт написал министру финансов Е. Ф. Канкрину официальное письмо, в котором просил разрешения погасить свой долг за счет передачи в казну нижегородского имения (XVI, 182–183). Попытка Пушкина договориться с правительством о таком беспрецедентном способе уплаты долга была поистине актом отчаяния. В тот момент — ради спасения чести — он был готов отдать и свою жизнь, и наследственное имущество своих детей.[175]

Впоследствии в биографической литературе письмо Пушкина к Канкрину получило неточное истолкование. С тех пор как было высказано предположение о том, что в анонимном пасквиле содержится намек на царя, письмо, направленное поэтом министру финансов, стали рассматривать в свете этой гипотезы.[176] Версия о намеке «по царской линии», якобы содержащемся в пасквиле, прочно утвердилась в биографии Пушкина с конца 1920-х годов. Ссылки на нее мы находим и в новейших изданиях. Так, в комментариях, к «Письмам последних лет» обращение Пушкина к Канкрину мотивируется следующим образом: «Просьба Пушкина вызвана тем двусмысленным положением, в котором он оказался в связи с распространением анонимного пасквиля, намекавшего на близость Николая I к Наталии Николаевне <…> Письмо является свидетельством стремления Пушкина в те дни освободиться от зависимости по отношению к казне, т. е. к Николаю I».[177]

Однако опубликованные в последние десятилетия свидетельства современников требуют пересмотра и этой версии.

В 1930-е годы, когда мнение о намеке «по царской линии» получило всеобщее распространение, еще не были известны письма Карамзиных, дневник Д. Ф. Фикельмон, письма С. А. Бобринской, письма и дневниковые записи императрицы и целый ряд других важных откликов на преддуэльную ситуацию. Между тем все эти материалы, с которыми не был знаком П. Е. Щеголев, неопровержимо свидетельствуют о том, что в ноябре 1836 г. и в свете, и при дворе анонимный пасквиль восприняли как намек на Дантеса, и только на него. Никаких слухов о связи царя с женой поэта в это время не существовало. Для этого, впрочем, и не было никаких оснований.

Как очень точно отметила в своих записках графиня Фикельмон, «большой свет видел все». Действительно, в петербургском обществе все знали, что отношения государя с H. H. Пушкиной не выходят за рамки самого строгого этикета. Несколько комплиментов, сказанных в большой зале или во время торжественного приема, приглашение на танец в Аничковом дворце — вот все, чем ограничивались знаки внимания царя к жене поэта, хотя и было известно, что он к ней весьма расположен. А в 1836 г. обстоятельства сложились так, что H. H. Пушкина вообще ни разу не виделась с царем с марта, когда она перестала выезжать, и вплоть до первого бала нового зимнего сезона, состоявшегося 15 ноября в Аничковом дворце. И это тоже знали все.

Нам известно, что в первые годы своей семейной жизни Пушкин, зная нравы двора, с тревогой следил за тем, как складываются отношения его жены с царской семьей. Он постоянно руководил ею, оберегая молодую женщину от ложных шагов. В письмах тех лет часто встречается предостерегающая интонация («Не кокетничай с ц<арем>…» — XV, 87). Отзвук этой тревоги чувствуется и в рассказе Пушкина, записанном П. И. Бартеневым со слов Нащокина: «Сам Пушкин говорил Нащокину, что <царь>, как офицеришка, ухаживает за его женою; нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру, на балах, спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены. Сам Пушкин сообщал Шишкину свою совершенную уверенность в чистом поведении Натальи Николаевны».[178] Нащокин, вспоминая рассказ Пушкина двадцать лет спустя, конечно, не мог передать его вполне точно, но какие-то реальные факты лежат в его основе.

Со временем Наталья Николаевна обрела нужный тон. Уроки мужа не прошли для нее даром.

В 1836 г. о красоте и успехах H. H. Пушкиной много говорили в обеих столицах, но добродетель ее при этом не подвергалась сомнению. Характерны в этом смысле майские письма Пушкина, в которых он шутливо пересказывал жене московские слухи. «Что Москва говорит о П.<етер>Б.<урге>, — писал Пушкин 6 мая, — так это умора <…> И про тебя, душа моя, идут кой-какие толки, которые не вполне доходят до меня, потому что мужья всегда последние в городе узнают про жен своих, однако же видно, что ты кого-то довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостию, что он завел себе в утешение царем из театральных воспитанниц. Не хорошо, мой ангел: скромность есть лучшее украшение вашего пола» (XVI, 112–113). Если считать, как полагают все комментаторы, что «кто-то» — это сам государь, то нельзя не отметить, что даже в анекдотах такого рода речь шла прежде всею о неприступности H. H. Пушкиной.

Репутация жены поэта была безупречной до тех пор, пока осенью 1836 г. не начались разговоры о назойливом ухаживании за ней Дантеса. Поэтому, когда стало известно о появлении анонимных писем, в обществе их сразу связали с именем молодого Геккерна. Никаких других догадок но этому поводу в то время не возникало.

Напомним, что точного содержания пасквиля тогда почти никто не знал. Правительству и царской семье текст шутовского диплома стал известен лишь после смерти поэта. В высшем свете многие были уверены, что в пасквиле было прямо названо имя Дантеса. Так думали даже те, кто стоял ближе других к Пушкину. Графиня Фикельмон в своем дневнике писала, что в анонимных письмах имена Натальи Николаевны и Дантеса «были соединены с самой едкой, самой жестокой иронией».[179] По поводу анонимных писем в 1836 г. возникали самые фантастические домыслы. А. Н. Вульф, например, писала о том, что Пушкин «получил по городской почте диплом с золотыми рогами…».[180] Но среди откликов того времени нет ни одного, в котором бы речь шла о намеке на царя.

Те немногие, кому было хорошо известно точное содержание пасквиля, восприняли упомянутое там имя Д. Л. Нарышкина в качестве некоего оскорбительного символа, как имя самого знаменитого в ту пору рогоносца. Б этом смысле упоминает это имя А. И. Тургенев в письме, написанном после январской трагедии: «Еще е Москве слышал я, что Пушкин и его приятели получили анонимное письмо, в коем говорили, что он после Нарышкина первый рогоносец…».[181] Никто из тех, кто знал точный текст пасквиля, ни разу не высказал догадки о том, что в нем есть намек на царя. Вряд ли Вяземский осмелился бы послать копию пасквиля великому князю Михаилу Павловичу, если бы он предполагал что-либо подобное.[182]

вернуться

174

Сводку материалов о ссуде, полученной Пушкиным, см. в кн.: Письма посл. лет, с. 270.

вернуться

175

21 ноября Пушкин получил от министра финансов ответ, из которого узнал, что его ходатайство отклонено (XVI, 192–193).

вернуться

176

Предположение о том, что в анонимном пасквиле содержался намек на царя, впервые было высказано в конце 1920-х годов П. Е. Щеголевым, Б. В. Казанским, П. Е. Рейнботом (см.: Щеголев П. Е. Кто писал анонимные письма Пушкину? — Огонек, 1927, № 42; Щеголев П. Е. Убийцы Пушкина. — Минувшие дни, 1927, № 1, с. 111–130; Щеголев. Дуэль, с. 436–443; Щеголев П. Е. Из жизни и творчества Пушкина. Л., 1931, с. 140; Казанский Б. В. Письмо Пушкина к Геккерену. — Звенья, т. VI. М. — Л., 1936, с. 8–9; Красная нива, 1928, № 7, с. 2).

вернуться

177

Письма посл. лет, с. 333.

вернуться

178

Пушкин в восп., т. 2, с. 194.

вернуться

179

Там же, с. 143.

вернуться

180

Пушкин и совр., вып. XXI–XXII. СПб., 1915, с. 347 (франц.).

вернуться

181

Там же, вып. VI. СПб., 1908, с, 59.

вернуться

182

См.: Ахматова Анна. О Пушкине, с. 301.