Божественная комедия. Смех побеждает все. И для Роберта эта исполинская куча удивительно нелепых вещей — всего лишь несравненное творение, шедевр бессмыслицы. Он свалил все это в кузов и привязал веревками к раздавшимся низким бортам когда-то великолепного автомобиля, а затем отошел в сторону, чтобы полюбоваться, словно это выставочный экспонат. Табличка внизу: “Американский образ жизни”. Между тем наш смех беззлобный, ибо в этом состоянии сознания любой поступок есть действие божества. Высшее достижение нашей цивилизации — монументальные кучи мусора — кажется не бессмысленным безобразием, а карикатурой на себя, подобно тому как преднамеренное создание феноменально абсурдных коллажей и абстрактных скульптур является всего лишь добродушной пародией на наши собственные притязания. Ведь в этом мире ничто не является ошибкой, ничто даже не является глупостью. Чувство ошибочности свидетельствует о неспособности видеть нечто как часть большой структуры, о неведении в отношении уровня иерархии, на котором происходит событие. Действие, выглядящее неуместным на уровне 28, может оказаться совершенно закономерным на уровне 96. — говорю об уровнях и градациях в хитросплетении изгибов и поворотов, действий и противодействий, составляющих ход и развитие нашей жизни, — о стадиях космологической игры в кто-кого-перещеголяет, которую постоянно затевают инь и ян, темное и светлое начала. На ранних стадиях эта игра кажется серьезным противостоянием добра и зла. И если недалекий человек относится к игре всерьез, его следует уважать за глубину его вовлеченности, за решимость зайти так далеко, чтобы не знать, откуда он вышел.

Чем более прозаичным, чем более скучным и повседневным представляется нам все и вся, тем более я поражаюсь ловкости, с которой божество прячется, чтобы потом искать себя, а также размаху и изощренности космического танца энергий. — думаю о бензозаправочной станции на углу квартала. Пыль и выхлопные газы, один и тот же стандартный парень с рекламой компании “Standard” на бейсбольной куртке, без энтузиазма пестрящиеся рекламные щиты, вся эта приевшаяся банальность — и никого вокруг, кроме нас, обычных людей! — знаю, как люди всего лишь притворяются, что не видят себя аватарами Брахмы, Вишну и Шивы. Они изображают, что забыли непревзойденную мудрость миллиона клеток своего тела, и делают вид, что пыль не похожа на россыпи самоцветов. Как великолепно они будут имитировать непонимание, когда я подойду к ним и скажу: “Ну ладно, кого ты пытаешься разыграть? Брось, Шива, старый плут! Это великая игра, но меня-то ты не проведешь!” Однако сознательное эго не знает, что оно является всего лишь уловкой нашего тела, этого божественного органа[6]. Когда, в поисках выхода из темноты, люди приходят к гуру, мастеру мудрости, он лишь высмеивает их притворство до тех пор, пока они не откажутся от него. Он не говорит им ничего, но огонек в его глазах взывает к бессознательному — “Ты знаешь… Ты знаешь!”

В построенном на контрастах мире обычного сознания человек отождествляет себя с волей и чувствует себя существом живущим в мире, но миру не принадлежащим. Мир ему либо нравится, либо не нравится. Он либо принимает мир, либо отвергает его. Он помыкает миром или же мир помыкает им. Однако в фундаментальном сверхсознании целостного организма таких крайностей не существует. Организм и окружающий его мир представляют собой одну целостную структуру действия, в которой нет ни субъекта, ни объекта; ни того, кто действует, ни того, кто подвергается воздействию. На этом уровне нет разделения между болью, с одной стороны, и мною, страдающим от боли, с другой. Боль и реакция на боль здесь одно и то же. Когда это осознано, вначале создается ощущение, что все случается по моей собственной воле. Однако это ощущение является предварительным и неуклюжим способом постижения, что происходящее вне моего тела образует один процесс с происходящим внутри него. Это и есть постижение “изначального облика”, который так искусно сокрыт нашим повседневным языком и традиционными представлениями.

Активное и пассивное — две фазы одного действия. Семечко чертополоха, окруженное облачком белого пуха медленно плывет по воздуху и грустно вздыхает, услышав звук реактивного самолета, невидимого в вышине. — ловлю его за одну из пушистых ниточек и, зажав между большим и указательным пальцами, удивляюсь тому, что это крохотное существо, извиваясь, рвется из моих рук, словно пытается вырваться на свободу. Здравый смысл говорит мне, что пух движется под действием ветра, а не семечка. Однако после этого я понимаю, что в обладании нежным парашютом, который на ветру приходит в движение, проявляется не что иное как “разум” семечка. Обладая таким придатком, семечко может передвигаться с помощью ветра. И вообще, есть ли существенная разница между тем, чтобы поднять парус, и тем, чтобы взяться за весло? Ведь, если разобраться, путешествие под парусом — более разумный способ приложения усилий. Верно, что семечко сознательно не намеревается передвигаться с помощью ветра, но я ведь тоже сознательно не намеревался обладать руками и ногами!

Именно это глубокое постижение взаимодополняемости меня и мира, активного и пассивного, внешнего и внутреннего, “я” и не-“я” приводит нас к тому аспекту этих переживаний, который больше всего озадачивает наш здравый смысл, — к странной и на первый взгляд кощунственной убежденности, что “Я” есть Бог. В западной культуре это ощущение является несомненным признаком слабости рассудка. Однако в Индии считается само собой разумеющимся, что глубочайшее естество человека, Атман, является глубочайшим естеством вселенной, Брахманом. А почему бы и нет? Очевидно, что такое видение мира более целостно, более благородно, более здраво, чем представление о том, что между Первопричиной и ее следствиями зияет непреодолимая пропасть. Понятно, что “Я”, которое есть Бог, не может быть тем эго, сознательным “я”, которое не осознает, что его внешние очертания являются внутренними очертаниями остального мира. Однако, пребывая в этом более широком, более все-видящем сознании, я не могу не понимать, что все, что я считаю доступным своей воле и желаниям, имеет точку соприкосновения с тем, что я рассматриваю как не имеющие ко мне отношения. Пределы доступного моей воле, форма и контуры действий, которые я почитаю своими, — все это идентично и смежно с очертаниями событий, которые меня научили считать чужими и посторонними.

Чувство “я” больше не сосредоточено внутри кожи. В противоположность этому, я как индивидуальное существо, кажется, вырастаю из остальной вселенной, подобно волоску на голове или оконечности моего тела, так что мой центр — это также центр всего остального. — обнаруживаю, что в обычном сознании я по привычке пытаюсь оторвать себя от всей целостности, что я постоянно занимаю по отношению к ней оборонительную позицию. Но что я пытаюсь защищать? Только изредка мои защитные реакции направлены на то, чтобы предотвратить физическую опасность или увечье. По большей же части я защищаю свою защиту — оборонительные рубежи вокруг оборонительных рубежей вокруг пустоты. Воины внутри крепости, воины внутри оборонительных рубежей, воины на радиостанции. Война во внешнем мире — это лишь пародия войны эго против мира: в безопасности могут себя чувствовать одни лишь воины. В следующей войне только пилоты бомбардировщиков проживут дольше, чем женщины и дети.

Я прослеживаю в обратном направлении лабиринты своего мозга, вновь прохожу по бесчисленным закоулкам, где я когда-то, описав множество кругов, в конце концов заблудился и потерял ту первобытную тропинку, по которой вошел в этот лес. Обратно через туннели прошлого — через запутанные стратегии выживания и самоутверждения во взрослой жизни, через бесконечные подземелья наших снов — мы должны пройти по всем тем улицам, по которым ходили раньше, по коридорам наших школ, по вьющимся путям, пролегающим между ножками столов и стульев, под которыми мы ползали в детстве; через тесные кровавые врата мы должны выйти из материнского лона, пронестись в стремительном порыве по каналу пениса и вернуться в эпоху вневременных блужданий по капиллярам и губчатым полостям. (Вот где, оказывается, живут неорганические существа Кастанеды! — Реплика переводчика, подлежит удалению.) Обратно в прошлое, глубже и глубже в сужающиеся проходы к тому месту, где сам проход является странником — к тоненькой веренице молекул, постоянно пытающихся методом проб и ошибок выстроиться в нужном порядке, чтобы стать центром органической жизни. Все дальше и дальше назад, через вечное кружение в танце на поистине астрономических просторах вокруг ядерных зародышей мира, вокруг этих средоточий бытия, пребывающих столь же глубоко у первоистоков материи, сколь далеки от нас в космосе другие галактики.