– Роза… ну не надо! Не плачь… Постарайся пережить это.

– О Эмми! Я уже никогда больше его не увижу! Это конец, понимаешь?

– Ничего не конец. Нельзя говорить так…

Я почувствовала искреннее желание как-нибудь утешить ее и вдруг стала гладить спутанные волосы, совсем как делала это раньше, в старые добрые времена. Она уткнулась лицом в подушку, и плечи ее затряслись от рыданий. Присев рядом с ней на кровать, я обняла ее и крепко прижала к себе. Она вцепилась в меня по-детски, словно упрашивая вернуть все на свои места. Но раньше она еще верила, что может произойти чудо, теперь же смотрела на жизнь трезвее, и тем горше были ее слезы. Наконец, утомившись от плача, она уснула, и я прилегла с ней рядом впервые после памятной ночи на Эврике, когда она ушла.

Проснулась я, когда еще только забрезжил рассвет, и сквозь сон услышала ее голос; не обнаружив Розу рядом с собой на кровати, я увидела, что она стоит у двери, ведущей на веранду, и смотрит туда, где в утренней тишине еще дремали пастбища, объятые серым сумраком, и неподвижно стоял сад, словно застряв в тумане верхушками деревьев. Кажется, она говорила сама с собой.

– Ужасно пасмурно. Лучше уж не вылезать из постели, пока погода не разгуляется, тогда хоть не будешь видеть этой серости. Интересно, где он сейчас… как бы узнать, куда ему удалось дойти этой ночью? И есть ли у него еда?

Тут она услышала шорох со стороны кровати и оглянулась на меня. Если бы не полная грудь, ее вполне можно было принять за ребенка, особенно в полумраке. Волосы ее разметались по плечам темными кудряшками, а из-под кружевной рубашки виднелись босые ноги. Она выглядела едва ли старше, чем когда я увидела ее здесь в последний раз – в то памятное утро, когда она попросила Адама увезти ее из Лангли-Даунз. Конечно, при воспоминании об этом в душе у меня что-то шевельнулось, но не боль, которую я ожидала.

Теперь она говорила, обращаясь ко мне, но голос ее по-прежнему был задумчивым и как бы направленным внутрь себя.

– Для меня все так неожиданно! Кажется, этого не могло случиться. – Она беспомощно развела руками. – Я ведь слишком многого не просила, правда? Теперь у меня есть почти все, но, к сожалению, нет того, что я хотела.

Хоть она не произносила имя Пэта, я поняла, что сейчас она продолжает его оплакивать.

– Я хотела смеяться и веселиться, – сказала она, – этого я больше всего хотела. Ты помнишь Чарли Гринли, Эмми?

– Да, помню.

– Вот Чарли всегда смешил меня, это было так здорово. Достаточно было ему войти в комнату, и я уже чувствовала себя счастливой. Но Чарли у меня отняли. Его отправили отсюда, и больше он не вернется никогда. Вот так всегда: если есть что-то хорошее, надо обязательно испортить!

Ее жалобный детский голосок, казался почти призрачным в утренней тишине. Мне хотелось как-нибудь утешить ее, но все, что бы я ни пыталась сказать ей, неминуемо оказалось бы ложью. Когда-то я любила ее, но любовь давно уже прошла, а прошлого было не вернуть. Теперь я только жалела ее.

Мы прожили в Лангли-Даунз еще две недели, но Роза уже не ездила больше в Росскоммон и не приглашала Роберта Далкейта к себе. Атмосфера в доме была подчеркнуто спокойной и умеренной; мы надеялись, что это поможет хоть как-то унять продолжавшие расползаться слухи. Словом, эти две недели мы провели среди детей.

Один раз в Лангли-Даунз приезжала полиция – они вели себя вежливо и уважительно, даже извинились перед Розой за причиненное беспокойство. Она просто сказала, что давно не видела брата, и это была правда. Больше ей вопросов не задавали. Со времени того нашего утреннего разговора на нее напала неизвестно откуда взявшаяся наивность и робость, поэтому я заметила, что сержант полиции никак не мог узнать в ней ту самую женщину, про которую весь район судачил, что она каждую ночь ездит верхом в Росскоммон. Когда она кувыркалась вместе с детьми на лугу, плескалась с ними в ручье, она походила на такое же невинное дитя, как они сами. Наверное, благодаря воспоминаниям и постоянным тяжелым мыслям, связанным с Пэтом, она словно вернулась в свое собственное детство. Для Роберта Далкейта уголка там не нашлось, поэтому на некоторое время он просто перестал для нее существовать.

Каждый день она поговаривала о возвращении в Мельбурн.

– Я должна туда вернуться, Эмми, но не хочу. Даже на чуть-чуть не хочу. Здесь так спокойно, так… умиротворяюще. Но все же я должна вернуться и постараться утешить папу. Когда он узнает про Пэта… я должна буду находиться рядом, чтобы как-то помочь ему. А еще надо попытаться наладить все с Томом. Бедняга, он ведь хочет только добра! Впрочем, все это одни разговоры, а как вспомнишь тот дом… огромный домище, в котором никто не смеется. Я ужасно боюсь, что стану такой же, как Элизабет, и перестану даже хотеть смеяться. Ты только представь себе, какой кошмар! Да, Эмми, мы вернемся, но не сегодня. Не сейчас…

Глава четвертая

Стоило нам вернуться в Мельбурн, как спокойная жизнь кончилась, особенно для Розы. У меня просто уши болели от нескончаемых сплетен о Магвайрах и Лангли. Повсюду только и слышались слухи о них, хотела я этого или нет. Судачили служащие магазина, судачили покупатели.

Одной женщине, кажется, лучше всех удалось обобщить смысл этих слухов. Я увидела ее, когда проходила по залу вдоль рядов. Перегнувшись через прилавок к продавцу, который отмерял ей в это время полосатый коленкор, она приблизила к нему почти вплотную свое старое обрюзгшее лицо и почти с наслаждением проговорила:

– Это ведь правда, что говорят про нее? Да уж, они с братцем одного поля ягодки, ничего не скажешь!

Теперь и Джон Лангли не смог бы ничего поделать, если бы даже приехал сейчас в Мельбурн. Волну сплетен и разговоров было уже не остановить. Пэт Магвайр разыскивался полицией за грабеж и попытку убийства, и хотя таких в Мельбурне были десятки, никто из них не вызывал у людей столь пристального внимания. Ведь он был родным братом Розы Лангли, да еще и Ларри Магвайра, о котором многие говорили, что он слишком высокого мнения о своей персоне.

Теперь уже для тех, кто недолюбливал Лангли, настало время триумфа. Они могли тыкать пальцами и в Розу, и в Пэта. Вот когда была вытащена на свет вся Розина неучтивость, помянут каждый ее мельчайший промах! Никогда за всю свою жизнь Роза не имела, да и не могла иметь столько любовников, сколько теперь приписывала ей молва без всякого сочувствия или жалости.

Когда мы с Беном поднялись ко мне в офис, его взгляд, мрачно нависший над пышными усами, говорил сам за себя.

– Если у Далкейта есть хоть капля совести, он должен уехать отсюда. Это лучшее, что он может сделать, чтобы слухи стихли сами собой.

– Меня это просто пугает, – сказала я, – такое впечатление, что они только и делали, что изо дня в день копили злобу и лишь ждали удобного момента. Не думаю, чтобы это стихло само собой. Такое не забывается.

Бен покачал головой.

– Да, пожалуй, на этот раз она зашла слишком далеко. В городе ей никогда не простят столь открытого пренебрежения общественным мнением. Раньше она все спихивала на Джона Лангли. Но теперь к ее собственным неприятностям добавилась история с Пэтом, а это уже через край. Надо быть слишком высокого мнения о человеческой натуре, чтобы ждать, что они пройдут мимо прекрасной возможности наброситься на нее всей сворой. Бедная дуреха… – он неторопливо глотнул из своего стакана, – я помню ее еще со старых времен… В Балларате не было другой такой женщины, способной по-настоящему околдовывать мужчин, кроме Розы Магвайр. Она сама знала об этом, но никогда не умела использовать свои достоинства для достижения счастья. – Откинув голову, он задумчиво посмотрел в потолок. – Да-да, город сейчас переживает радость, уж поверь мне. Как низко пали эти всевластные Лангли! Теперь на всех углах кричат, мол, вот что получается, стоит только связаться с ирландской католичкой и попытаться сделать из нее настоящую леди. Может быть, Розе было бы сейчас полегче, если б в свое время она не задирала так нос и не доказывала им, что для нее ничего не стоит обвести старика вокруг пальца.