Ленни де Йонг: "Некоторые заключенные из их блока — даже сильные и выносливые на вид — сходили с ума и бросались на провода, по которым был пропущен ток". Газовая камера работала безостановочно. В еврейский праздник — день Примирения — в нее отправили целый барак, в котором было много больных.

Один раз по дороге с работы, проходя мимо газовых камер, группа Анны наткнулась на несколько венгерских детей, ожидавших под проливным дождем своей очереди.

Вспоминает Роза де Винтер: "Анна толкнула меня: "Посмотри только на их глаза…". Она плакала. А вообще у большинства из нас уже давно не было слез".

Цыганское отделение лагеря было поначалу довольно привилегированным. Семьи не разлучали, и для детей даже открыли школу. Но в сентябре 1944 года немцы решили уничтожить всех цыган. Роза: "Мы видели, как их загоняют в грузовики, но казалось, не осознавали, что происходит. Ежедневное столкновение со горем и смертью словно ожесточило наши души. Но Анна страдала вместе с обреченными. Как она плакала, когда мимо нас проехал грузовик с цыганскими девочками, совершенно голыми!".

Роза очень привязалась к Анне. "От нее исходила какое-то внутреннее обаяние. Наверно, благодаря ему ей порой перепадало что-то лишнее. Когда Джуди заболела и ужасно страдала от жажды, Анна «организовала» для нее чашку теплого «кофе»… Она часто ухаживала за больной матерью. Эдит была совершенно беспомощна, и Анна делала для нее все, что могла: живо, бодро и даже — в этих условиях — с особой грацией".

Заключенные поддерживали других и искали поддержку у товарищей по несчастью. Так возникали группы. В одной из них были Эдит, Анна, Марго, Роза, Джуди и несколько немецких евреек. Госпожу ван Пелс они потеряли из виду с момента прибытия в лагерь.

Рассказывает бывшая пленница: "Они всегда были вместе — мать и две дочки. Непонимание и ссоры, описанные в дневнике — все это исчезло в тех страшных обстоятельствах. Эдит Франк всегда думала о девочках, старалась достать для них что-то съестное. Она неизменно сопровождала их в туалет. И постоянно переживала за детей. Но что было в ее силах?".

Из рассказа другой заключенной: "Что-то происходило с нашими чувствами и достоинством. Помню жуткую сцену: несколько истощенных голых женщин дерутся из-за куска заплесневелого хлеба. Когда я первый раз увидела телегу с грудой трупов, то оцепенела от ужаса. Второй раз подумала: "Ах, опять". А третий раз и вовсе не обратила внимания… Эдит, Анну и Марго я всегда видела втроем. Конечно, я тогда понятия не имела о дневнике и не знала, какая Анна особенная".

7 октября самых молодых и сильных женщин из блока Эдит, Анны и Марго отобрали для работы на оружейной фабрике. Каждая мечтала попасть туда: ведь это был шанс выжить! Джуди де Винтер оказалась одной из счастливиц. Она вспоминает: "Помню мой последний разговор с Марго и ее матерью. Анна находилась в санитарном блоке, потому что у нее была чесотка, иначе ее, наверно, тоже взяли бы на фабрику. Госпожа Франк сказала: "Конечно, мы останемся вместе с ней", и Марго кивком подтвердила это. Больше я их никогда не видела".

Возбудители чесотки — клещи, проникающие под кожу и вызывающие появление зудящих и гноящихся ран. Анну, подхватившую эту болезнь, поместили в так называемый чесоточный барак. Марго из солидарности пошла туда вместе с ней. Лена де Йонг вспоминает, что Эдит была в отчаянии: "Она не съедала свой хлеб, а искала возможность передать его девочкам. Она пыталась вырыть дыру под стенкой санитарного блока, что в рыхлой земле было не так трудно. Но у Эдит не хватало сил и для этого, и тогда взялась за дело я. Она стояла рядом, то и дело спрашивая: "Ну как, получается?". Дыра удалась, через нее мы могли переговариваться с девочками и передавать им еду.

Марго тоже заразилась чесоткой: это было неизбежно. В санитарном блоке тогда находились также Ронни Гольдштейн и Фрида Броммет. Фридина мать вспоминает, как она и Эдит воровали для больных девочек суп: "Нужда научила нас ловко и незаметно черпать дополнительные порции при разноске. А вообще, как только выдавалась свободная минутка, мы отправлялись на поиски еды. Подобно матерям-тигрицам мы рыскали по лагерю, и все, что удавалось найти, отдавали нашими детям.

Ронни Гольдштейн: "Если я слышала у стены голоса госпожи Броммет или госпожи Франк, то знала, что они принесли нам что-то поесть. Болезнь у меня протекала относительно легко, поэтому именно я подходила к стене, брала передачу, и мы делили ее на всех. Женщины приносили хлеб, кусочки мяса или баночку сардин, украденные со склада. Так что в больничном блоке мы питались относительно неплохо".

Однажды Ронни нашла в матрасе платиновые часы, спрятанные, очевидно, другой заключенной — умершей или вернувшейся в свой барак. Ронни отдала находку Эдит и госпоже Броммет, которым удалось обменять их на целую буханку хлеба, сыр и колбасу.

Для Марго и Анны все передачи — даже крошечные — были чрезвычайно важны: их болезнь протекала тяжело, и они были сильно истощены. "Девочки Франк в чесоточном блоке, — вспоминает Ронни Гольдштейн, — почти не общались с другими. Только при дележе еды они немного оживлялись. Они болели тяжело: их тела сплошь покрывали сыпь и язвочки. Мазь — единственное наше лекарство — помогала мало. Девочки мучались от зуда и были очень удручены. Чтобы немного подбодрить их, я часто им пела".

Одежду у больных чесоткой отнимали из санитарных соображений. Обнаженные, обессиленные, они лежали на полу, наблюдая, как за окном растет гора трупов.

Между тем Отто Франк, Петер ван Пелс и Фритц Пфеффер пытались выжить в мужском бараке Освенцима. Их товарищ Самюэль де Лима вспоминает: "Некоторые из нас находили в себе мужество надеяться и бороться за свою жизнь, тогда как другие впадали в депрессию или буквально сходили с ума от голода. Отто как-то сказал: "Нам надо держаться от этих людей подальше, ведь от этих бесконечных разговоров о еде потеряешь рассудок…". Именно этого — лишиться разума — мы боялись больше всего. Мы старались отвлечься от постоянных голодных мыслей: говорили о Бетховене, Шуберте, операх и даже пели". Отто и Самюэль стали хорошими друзьями и находили друге в друге поддержку.

Рассказывает Самюэль: "Отто как-то сказал мне: "Почему бы тебе не называть меня папа Франк, ведь по возрасту ты годишься мне в сыновья? " Я не понял его и ответил: "Зачем же? У меня есть отец, он сейчас живет по подпольному адресу в Амстердаме". "Я знаю, но сделай это, пожалуйста, для меня". С тех пор я называл его папой."

29 октября в барак нагрянула комиссия — очередная селекция. Отто, Самюэля и Петера оставили в Освенциме, а доктора Пффефера депортировали сначала в Заксенхаузен, а затем в немецкий концлагерь Нойенгамме, где он умер 20 декабря 1944 года. О последних днях его жизни ничего не известно.

30 октября 1944 года объявили селекцию и в женском отделении Освенцима-Биркенау. Русские тогда уже были приблизительно в ста километрах от лагеря.

Рассказывает Ленни Бриллеслейпер. Нас палками выгнали из барака, но не послали на работу, а собрали на площади для общей переклички и заставили раздеться догола. Так мы простояли день, ночь и еще один день. Иногда разрешали лишь чуточку размяться и время от времени кидали нам сухие куски хлеба. Потом плетками погнали в большой зал, где было, по крайней мере, тепло. Этот зал, где и собирались провести отбор, был залит нестерпимо ярким светом. Офицер, в руках которого находилась наша судьба, был никем иным, как самим Йозефом Менгеле. "Я бы узнала его из тысячи, — вспоминает Ленни."

Высокий блондин с красивым интеллигентным лицом. Нас взвешивали и осматривали, после чего Менгеле указывал рукой налево или направо: как мы думали — жизнь или смерть". Многие женщины прибегали ко лжи, как последнему средству спасения: они убавляли себе годы. Так поступила и Роза. "Мне 29! - закричала она Менделе, — и у меня ни разу в жизни не было поноса!". Но палач указал пальцем направо — группу старых и больных. Там же вскоре оказалась и Эдит.