Х.З. - самая красивая в нашем классе, но при хорошеньком личике изрядная тупица. Боюсь, она останется на второй год, хотя не говорю ей этого, конечно.
Кстати, с Х.З. я сижу за одной партой.
А теперь после наших двенадцати девочек перехожу к мальчикам. О них можно сказать много, хотя по сути — мало.
Мауриц Костер — один из моих многочисленных поклонников, довольно стеснительный.
Салли Спрингер — порядочный нахал, и о нем ходят разного рода сомнительные слухи. Тем не менее, он мне нравится, с ним можно посмеяться!
Эмиль Боневит влюблен в Х.З., которая отвечает ему полным равнодушием… С ним всегда скучно.
Роберт Коен был когда-то в меня влюблен, но сейчас я его не выношу. Ханжа, плакса, враль и зануда и при этом чересчур самоуверенный.
Макс ван Фелде — типичный провинциал, но вполне подходящий, как сказала бы Марго.
Херман Коопман — невероятный нахал, так же как и Йоппи Беер, который только и знает, что бегает за девчонками.
Лео Блум, лучший друг Йоппи Беера, и у него такой же невыносимый характер.
Альберт де Месквита пришел к нам из шестой школы Монтиссори, где он из второго класса сразу перешел в четвертый. Очень способный.
Лео Слагер из той же школы, но далеко не так умен.
Ру Стоппелмон, маленький задира из Алмео, поступил в наш класс позже.
Ц.Н. делает все, что запрещено.
Жак Коцернот и Ц.Н. сидят как раз за нами и смешат нас (Х.З. и меня) до коликов.
Харри Схаап, пожалуй, самый достойный уважения мальчик в нашем классе. И к тому же он очень мил.
То же самое можно сказать о Вернере Йозефе, только он слишком тихий, отчего кажется скучным.
Сам Соломон — асоциальный тип и на редкость противный мальчишка! (при этом мой поклонник).
Аппи Рим — такое же ничтожество, хотя очень религиозный.
Что ж, на сегодня хватит. В следующий раз мне есть, что написать, точнее, рассказать тебе. И это меня очень радует!
Суббота, 20 июня 1942
Кажется, что вести дневник — совсем не мое занятие. Ведь до сих пор мне это и в голову не приходило, а главное, кому в будущем, в том числе, мне самой будет интересно жизнеописание тринадцатилетней школьницы? Но как бы то ни было, я люблю писать, а главное — становится легче, когда изложишь на бумаге свои горести и проблемы.
"Бумага все выдержит". Эта пословица однажды всплыла в моей голове, когда я, меланхолично, положив голову на руки, никак не могла решить — остаться мне дома или куда-то пойти — и в итоге не делала ничего.
Действительно, бумага терпелива, но я ведь не собираюсь кому-то дать почитать эту конторскую книгу с высокопарным названием «дневник»! Разве что только настоящему другу или настоящей подруге, а пока никто не относится ко мне серьезно. Это, в сущности, и побудило меня вести дневник: у меня нет подруги.
Об этом я должна написать подробнее, ведь кто поверит, что тринадцатилетняя девочка одинока в целом мире. А это, действительно, неправда, если взглянуть со стороны. У меня замечательные родители и шестнадцатилетняя сестра, я насчитала не менее тридцати знакомых, которые считаются моими подругами. Куча поклонников, которые глаз с меня не сводят, и даже пытаются во время уроков с помощью карманного зеркальца поймать мою улыбку. У меня много родственников и любящих тетушек, и в нашем доме всегда уютно. В общем, всего в избытке, но нет подруги! Со знакомыми я только веселюсь и дурачусь, но что-то мешает мне перейти с общепринятой и пустой болтовни на более глубокие и серьезные темы. Может, я сама такая недоверчивая? Вот почему мне нужен дневник. И чтобы моя воображаемая подруга стала более реальной, я вместо простого перечисления фактов буду обращаться в дневнике к ней, и дам ей имя: Китти.
О, моя биография! Как глупо было не начать с нее! Правда, ужасно неохота. Но иначе из моей переписки с Китти ничего нельзя будет понять.
Мой папа, несомненно, лучший отец в мире и добрейший человек, только в тридцать шесть лет женился на маме, которой тогда было двадцать пять. Моя сестра Марго родилась в 1926 году во Франкфурте-на-Майне, а в 12 июня 1929 года появилась я. До четырех лет я жила во Франкфурте. Поскольку мы полнокровные евреи, отец в 1933 году эмигрировал в Голландию, где возглавил Опекту — предприятие по производству джемов. В сентябре к нему переехала мама, Эдит Франк-Холландер, а мы с Марго остались у бабушки в Ахене. Марго приехала к родителям в декабре, а я в феврале, как раз ко дню рождения Марго: меня в качестве подарка усадили на ее стол!
В Голландии я пошла сначала в детский сад, а с шести лет — в школу.
Когда я училась в шестом классе, нашей классной руководительницей стала директриса госпожа Куперус. В конце года мы со слезами распрощались друг с другом, потому что я, как и Марго, перешла в еврейский лицей.
Нашу жизнь омрачали постоянные волнения о родных и близких, оставшихся в Германии, где евреев унижали и преследовали. После погромов 1938 года два моих дяди, мамины братья, бежали в Северную Америку, а бабушка приехала к нам. Ей было тогда 73 года.
В мае 1940 года начались трудные времена: нападение Германии, капитуляция, оккупация и все больше бед и унижений для евреев. Законы, ограничивающие наши права, принимались один за другим. Евреи были обязаны носить желтую звезду, сдать свои велосипеды, не имели права ездить на трамваях и в автомобилях, даже собственных. Евреи могли посещать магазины только с трех до пяти и пользоваться услугами исключительно еврейских парикмахеров. Евреи не имели права появляться на улице с восьми вечера до шести утра. Им запрещалось ходить в театры, кино и другие подобные учреждения, а также — в бассейн, спортивные залы, на греблю, и вообще заниматься любым видом спорта в общественных местах. С восьми вечера евреи не могли сидеть в собственном саду или в саду у знакомых. Нельзя было ходить в гости к христианам. Учиться позволялось только в еврейских школах. Так мы и жили в ожидании новых запретов. Джекки говорила: "Боюсь браться за что бы то ни было, а вдруг и это нельзя?".
Летом 1941 года заболела бабушка. Ее готовили к операции, поэтому мой день рождения в том году так по-настоящему и не отметили, так же как и в 1940, когда немцы оккупировали Голландию. Бабушка умерла в январе 1942 года.
Никто не знает, как я любила и люблю ее, и как часто о ней думаю. Мой последний день рождения отмечали как бы и за два прошедших года. В память о бабушке мы поставили свечку.
Сейчас мы четверо живем неплохо. А сегодня, 20 июня 1942 года, я торжественно начинаю свой дневник.
Суббота, 20 июня 1942
Дорогая Китти!
Итак, начинаю сразу. В доме сейчас тихо, папы и мамы нет дома, а Марго ушла к своей подруге Трейс играть в пинг-понг. Я тоже последнее время увлекаюсь пинг-понгом, а недавно мы, пять девочек, создали свой клуб под названием "Маленький медведь минус два". Это нелепое имя было выбрано по ошибке. Очень хотелось придумать что-то особенное, и мы остановились на "Маленьком медведе". Мы думали, что в этом созвездии пять звезд, как и нас, членов клуба. Но потом выяснилось, что звезд семь, так что пришлось прибавить "минус два". У Ильзы Вагнер можно играть в пинг-понг в большой столовой, поэтому мы часто собираемся у нее. Мы все обожаем мороженое, а после игры его особенно хочется! Поэтому наши спортивные сборища часто заканчиваются походом в ближайшее кафе, куда разрешено ходить евреям — Дельфи или Оазис. Не важно, есть у нас деньги или нет. В Оазисе обычно очень много посетителей, и среди них всегда найдется поклонник или просто щедрый знакомый, готовый одарить нас таким количеством мороженого, которого хватило бы на целую неделю.
Тебе, наверно, странно, что я в моем возрасте уже говорю о поклонниках. К сожалению (впрочем, не всегда к сожалению), это в нашей школе обычное явление. Если какой-то мальчик вступает со мной в разговор и спрашивает разрешения проводить меня на велосипеде домой, то в девяти из десяти случаев я уверена, что он в меня влюбился, и теперь отбою от него не будет. Чтобы охладить его пыл, я равнодушно кручу педали, не обращая внимания на страстные взгляды. Если это не помогает, я нарочно роняю сумку, а когда молодой человек поднимает ее и подает мне, завожу беседу на нейтральную тему. Обычно поклонники безобидны и нетребовательны, но попадаются и такие, которые посылают воздушные поцелуи, а то и пытаются взять за руку. Тогда я действую решительно: останавливаюсь и заявляю, что нам дальше не по пути или притворяюсь глубоко обиженной и в красноречивых выражениях предлагаю наглецу удалиться.