– Уин, мы больше не муж и жена…

Он прервал ее поцелуем, его губы мягко коснулись ее рта, словно неназойливо ища ответ на какой-то вопрос. Оторвавшись от нее, Уин прошептал:

– Позволь мне остаться на ночь.

– А как же Крис?

Она произнесла эти слова не думая. И только когда они уже сорвались у нее с языка, она поняла, что не сказала Уину «нет». Она должна была крикнуть: "Прекрати! Поезжай домой!"

– Крис с твоей матерью. Он ничего не подумает.

Иногда, когда у меня по горло работы, я остаюсь ночевать в офисе.

– Уин, это безумие.

Он снова поцеловал ее, на этот раз более страстно. Обхватив ее голову, Уин начал поглаживать ей виски. Грейс неожиданно для себя ответила на поцелуй, и жар, разраставшийся в ней, был больше, чем простое эхо того, что когда-то соединяло их.

Если бы Уин сказал в этот момент "Я люблю тебя" или попытался каким-то образом употребить силу, она бы пришла в себя и настояла, чтобы он ушел.

Но Уин просто стоял и ждал, его руки обнимали ее, а его теплое дыхание касалось волос Грейс. Она ощущала, как часто и тяжело бьется у него сердце, будто кто-то беспрестанно стучит в окно.

Ей казалось, что она парит в воздухе, как будто это происходит с кем-то другим или она видит это во сне. Ослабив узел его галстука, она протянула один конец через петлю. Тяжелый шелк проскользнул у нее сквозь пальцы как масло.

Боже, помоги мне, подумала она. И все же ей показалось вполне естественным провести Уина в спальню и раздеться у него на глазах. Он знал ее обнаженное тело в разных формах – когда она была юной невестой с плоским животом и маленькой грудью и когда она носила Криса – с огромным животом и набухшими грудями. Он видел багровые следы растяжек, превратившихся в тоненькие серебристые ниточки. И, увы, он видел также неизбежные последствия действия силы тяготения – чуть ослабевшую грудь и слегка отяжелевший зад.

А вот Уин, казалось, совсем не изменился. Он был таким же подтянутым, как в студенческие годы, в нем чувствовалось изящество силы, которое ассоциировалось у нее с пловцами и танцорами. Когда Уин разделся, Грейс увидела, что побледневший летний загар был несколько темнее над ключицами и ниже локтей, там, где заканчиваются рукава тенниски. Когда он подошел и привлек ее к себе, Грейс показалось, будто она наконец решила трудную головоломку. Она чувствовала, как в нем нарастает желание. Уин негромко застонал:

– Грейс, маленькая, мне хорошо с тобой. Так хорошо…

Грейс зажмурилась. Ей хотелось, чтобы он не говорил ничего, чтобы все это оказалось сном, от которого она очнется завтра утром без всякого сожаления.

Уин начал ласкать ее, дотрагиваясь до нее так, как, он знал, ей нравилось. Она села на край кровати, а Уин встал на колени на матрас рядом с ней и стал массировать ей плечи, чтобы снять с них напряжение. Нажим его пальцев был именно таким, какой требовался. Руки Уина – такие опытные, знающие, сильные…

Он принялся ласкать ее грудь, одновременно его рот находил наиболее чувствительные места сзади у нее на шее, затем Уин двинулся вниз вдоль позвоночника, легонько касаясь его языком. Он остановился, дойдя до талии, обнял Грейс и мягко опрокинул ее на спину. Теперь языком он ласкал соски, вызывая у нее острое и жгучее ощущение, схожее с тем, которое было, когда она кормила Криса грудью, – восхитительное ощущение теплого молока, вытекающего из сосков.

Теперь уже не было ничего легче, чем раздвинуть ноги и помочь Уину войти в нее. Легче, чем все, что она пыталась сделать или сделала за недели, месяцы, годы, прошедшие с того дня, когда они с Уином были близки в последний раз. Грейс чувствовала, как учащенно дышит Уин, уткнувшись ей в шею, и как ее собственное тело движется в такт с мощными, великолепными, точно рассчитанными ударами его тела.

И только когда утихла дрожь, когда она лежала в объятиях Уина, пытаясь отдышаться, ей пришло в голову, что оргазм был таким еще и потому, что она старалась достичь его быстрее, чем обычно. Грейс не хотела продлить наслаждение – она боялась.

Боялась того, что может произойти, если она полностью отдастся близости с Уином.

19

Нола выглянула в окно, и остатки сна тут же улетучились. Репортеры! Она насчитала, по крайней мере, с полдюжины. Многих сопровождали операторы с мини-камерами. Они толпились на тротуаре, переговаривались друг с другом, пили кофе из бумажных стаканчиков. Один из них – коренастый, в утепленном полушубке – посмотрел наверх и сощурился, пытаясь разглядеть высокую темную фигуру, выглядывающую из-за полупрозрачной занавески.

Боже всемогущий, еще только семь часов утра, она еще не почистила зубы, а они уже кружат вокруг, готовясь наброситься. Наверное, это Грейс или Бен, или кто-либо из того издательства проболтался о маме и Джине.

Ты сама напросилась на это, напомнил холодный голос внутри нее.

– Мама? – Таша, не снявшая ночную пижаму, подошла, позевывая, к окну. – Кто эти люди?

– Мы их не знаем, – ответила Нола, притянув к себе маленькое теплое тельце, пахнувшее постелью.

– Но чего они хотят? – настойчиво спросила Таша. Хотят содрать с меня шкуру, подумала Нола.

– Они хотят поговорить с твоей мамочкой, – ответила Нола, стараясь придать голосу беззаботный тон. – Как было бы хорошо, если бы ты и твоя сестра уделяли мне столько внимания.

Таша широко раскрыла глаза и поднесла большой палец ко рту.

– Это из-за Бена? – спросила она.

Нола почувствовала, как внутри у нее что-то екнуло, как будто она находилась в лифте, который только что без остановки пролетел шесть этажей. Устами младенца глаголет истина. Таша правильно думает, что любая неприятная и даже страшная вещь должна быть связаны с новым осложнением в жизни матери – Беном Гоулдом.

– Конечно, нет, – ответила Нола.

– Мама?

– Да, солнышко?

– А Бен будет нашим новым папой?

Дочь задала вопрос точно таким же тоном, каким спрашивала, когда педиатр собирался сделать ей укол: "А мне будет больно?"

– Нет, малышка, – сказала она мягко, – Бен не будет твоим папой. А это, – она показала рукой на окно, – об этом совсем не стоит беспокоиться.

Таша и Дэни знали о своем дедушке только то, что он умер задолго до их рождения. Она не сказала им – пока не сказала, – кто был их дедушкой. Она должна сделать это раньше, чем намеревалась, может быть, даже сегодня. Но не сейчас.

– Эй, а где Дэни? Она еще не встала?

– Я ей сказала, что она опоздает в школу, но она не хочет вылезать из кровати.

– Знаешь что? – Нола ослепительно улыбнулась. – Дэни может спать дальше. А ты можешь посмотреть телевизор, если хочешь. В школу сегодня не пойдем.

Таша прищурилась.

– А почему учительница не сказала нам об этом?

– Потому что не учительнице решать, что хорошо для вас. – Нола легонько хлопнула Ташу по попке. – А теперь иди переоденься, пока я готовлю завтрак.

Через сорок пять минут, когда девочки поели и оделись и Флорин уселась с ними перед телевизором, Нола приготовилась вступить в бой. Она надела длинную черную шерстяную юбку и приталенный красный жакет-френч, уже лет пять как вышедший из моды. Выходя из парадной двери, она увидела, что толпа репортеров увеличилась. Теперь их была по крайней мере дюжина. И они ринулись к ней, тыча в лицо камеры и микрофоны.

– Мисс Эмори, вы утверждаете, что сенатор Траскотт был вашим отцом?

– Знаете ли вы, что вдова сенатора опровергает ваши утверждения?

– Почему вы так долго не предавали это гласности?

– Правда ли, что вы сговорились с «Кэдогэном» поделить доход от публикации книги?

Нола резко обернулась, чуть не налетев на приземистую женщину со впалыми щеками, державшую в руках диктофон.

– Мне нечего сказать! – Она повысила голос, чтобы перекричать шумящих репортеров. – За исключением того, что сенатор Траскотт действительно был моим отцом. И еще. Нет, я не заключала никакой сделки. А теперь, если позволите… Мне нужно ехать на работу.