— Да ты что, смеёшься? — со злобой спросил Иван Лукич. — Говорил и еще скажу мы с тобой на разных полюсах… Я председатель колхоза, а ты поп, и беседовать нам не о чем. А тем более о строительстве церкви! И еще хочу сказать в наши дела носа не суй… Все! Прощай… Я все сказал!
— Позвольте мне поговорить с Иваном…
— У Ивана своя голова на плечах, и живет он не моими позволениями… Все!
По тому, как налились бледностью окаймленные шелковистой шерсткой щеки, как недобро блеснули молодые белкастые глаза, Иван Лукич понял, что разыгрывать его никто не собирался и что перед ним стоял не затейник и не актер в рясе, а человек с характером волевым и твердым. И то, как умело левой рукой чуть приподнял сзади рясу, как сдержанно поклонился и затем не спеша, с гордо поднятой гривастой головой вышел из кабинета, говорило о том, что Семен Семилетов на этом не остановится и непременно пойдет к Ивану.
«И что за посетители у меня сегодня! — думал Иван Лукич, стоя у окна. — То Игнатенков неожиданно прилетел, душу растревожил, разных думок нагнал полную голову, то попа нелегкая принесла… Выходит, тому и другому требуется мой сын — архитектор. Хитёр этот Симеон! Тоже к общему делу притуляется. Прёт со своим грязным рылом в калашный ряд, и без всякого стеснения. А как на меня зыркнул, какими пятаками одарил, так, кажется, и кинулся бы, да боязно… Молодой, а сила воли имеется, умеет натягивать вожжи!.. Косяками одарил, а все ж таки поклонился. Видно же, закипел весь, ему бы в драку пойти, а он кланяется. Обучен, вышколен, каналья!.. По всему видно, добрый птенчик вскормился в том коршунячьем гнезде, такой полетит, дай только ему простор… Уже пронюхал, что приехал Иван, и лепится со своей. церквушкой. Стыда нету! Люди коммунизм строят, сколько силы кладут, а ему, видишь ли, в Журавлях божья красота понадобилась!.. — Смотрел на поля, зажав в кулаке жесткие усы. — Да, брат, чудно устроена наша жизнь! И к нашему строю прижился этот людской позор. Это почти так, ежели рядом с культурным растением прут из земли бурьян и чертополох… Что представляет собой в Журавлях этот домишко с ржавым крестом? Крохотный островочек в океане. Волны его хлещут, бьют, размывают, а островочек тот стоит…»
На этих мыслях, которые так увлекли Ивана Лукича, что ни о чем другом думать он уже не мог, его и застал Иван. Он только что искупался в Егорлыке, светлый чуб его был еще мокр и гладко зачесан назад. По тому, как Иван смело вошел в кабинет, как весело посмотрел на отца, Иван Лукич без труда догадался, что настроение у сына отличное. «Это хорошо, что ты такой веселый, — подумал Иван Лукич, тоже улыбкой встречая сына. — Да ты и посмуглел под журавлинским небом и посвежел; видно, в Журавлях живется тебе неплохо». Иван Лукич усадил сына на диван и, смеясь, рассказал сперва о своем разговоре с Ильей Игнатенковым, а затем с Семеном Семилетовым.
— Всем ты, Ваня, теперь нужен, все к тебе тянутся, даже поп.
Иван слушал, и ему казалось, что никогда еще он не видел отца таким ласковым и таким возбужденно радостным, и Ивану вдруг захотелось назвать его батей, как называл, бывало, в детстве.
— Желание Игнатенкова мне, батя, понятно, — сказал Иван. — Но вот Семён меня удивляет…
— Э, сынок, тут удивляться и злиться нечему! Я так смотрю на того Симеона хоть он еще и молодой пастырь, а собой дурак, хочется ему, чтоб в твоем проекте красовалась и церквушка.
— Засмеют же в институте!
— Да и вообще глупость это! — резко сказал Иван Лукич. — Я ему прямо, без обиняков, дал понять, чтоб выбросил эту дурость из головы. — Иван Лукич помолчал. — Может, Семен возымел свои виды на тебя как на бывшего своего школьного дружка?
— Та дружба, батя, Давно бурьяном поросла…
— Ну, шут с ними, и с Игнатенковым и с попом. — Иван Лукич резко, как саблей, махнул рукой и подсел к сыну. — Как у тебя, Ваня, движется диплом?
— Пока еще плохо.
— Что так?
— Не могу придумать, как быть с хуторами. Хочу с тобой, отец, посоветоваться.
«Опять сбился с дорожки, — подумал Иван Лукич, хмуря брови. — Два раза назвал батя и получалось у него ласково, по-сыновьи, а на третий, видно, сил не хватило…»
— В чем же требуется совет?
— Посмотри. — Иван подошел к столу и карандашом на листе бумаги начал чертить. — Янкули — справа, Птичье — слева. Если включить эти два хутора в Журавли, то получается вот такой треугольник. Расстояние — шесть километров и к Янкулям и к Птичьему. Вот так протянутся асфальтовые дороги, рядом зеленые насаждения… Таким образом, самые большие хутора войдут в Журавли, по этой дороге от Янкулей через Журавли до Птичьего примерно двенадцать километров — будут ходить автобусы. Село Журавли внешним своим видом станет похоже на журавлиную стаю или косяк… Что скажешь, отец?
— Красиво, ничего не скажешь. И насчет журавлиного косяка тоже к месту. — Иван Лукич смотрел на жирные карандашные линии, комкал усы, думал. — Но совет у меня, Ваня, будет простой, отцовский. Верши, Ваня, дело так, чтоб там, в Москве, учителя твои были довольны, а о другом пока не помышляй…
— Жить-то в Журавлях не учителям моим? — с улыбкой спросил Иван. — В первую очередь должны быть довольны журавлинцы…
— Это-то так, — согласился Иван Лукич. — Но эта красота, Ваня, пока что на бумаге?
— Ты не веришь, отец? — в упор спросил Иван.
— Верю, Ваня, верю, все это можно осуществить. — Ивану Лукичу не хотелось заводить с сыном, как он считал, ненужный разговор. — Ты, Ваня, действуй, рисуй, черти все это на бумаге, и когда у тебя получится наглядная картина, тогда мы обо всем и посоветуемся. По-моему, связывать с Журавлями Птичье и Янкули не следует. Села наши надо суживать, а мы их будем растягивать. — Уселся на диван, закурил, а Иван стоял, понуря голову и глядя на лист бумаги. — Ваня, я так думаю, что тебе требуется помещение под мастерскую? Угадал, а?
— Угадал. — Иван не отрывал взгляда от бумаги. — Только не мастерская, а просто большая комната.
— Так ты, Ваня, забирай весь мой дом! Там тебе есть где развернуться.
Иван не ответил и молча сел на диван. Его теперь удивляло не только то, что отец был весел и ласков, но и то, что он вдруг сам заговорил о мастерской. Неужели и тот случай на ячменном поле, когда они сцепились и начали бороться, и недавний разговор в доме после гулянки были так прочно забыты, что их будто вовсе не было? Чувствуя тяжелую руку отца на своем колене и проникаясь уважением к этому усатому седому человеку, Иван сказал, что завтра же начнет оборудовать свое рабочее место, что ему потребуется большой стол или даже два стола, а также доски для чертежей.
— И еще скажи плотникам, — продолжал Иван, — чтобы сбили подрамник для макета. На нем я наглядно покажу, какими могут стать Журавли.
— Плотники у нас есть хорошие, они тебе все сделают.
— И еще одна просьба.
— Давай, давай! — радостно воскликнул Иван Лукич. — Говори без стеснения!.
— Требуется карта Журавлей и журавлинских хуторов, — сказал Иван, просяще глядя на отца. — Весьма приблизительную карту я раздобыл… Хотелось бы поглядеть на Журавли с неба, а для этого необходима аэрофотосъемка.
— С неба, говоришь? — Иван Лукич рассмеялся. — Достану тебе тот снимок и с неба, достану!
Обещая Ивану раздобыть аэрофотосъемку Журавлей, Иван Лукич тут же мысленно обратился к Нечитайлову. И как только он подумал о своем, как он называл его, «крылатом друге», так сразу просьба сына показалась ему простой стоило только Ивану Лукичу поехать к Нечитайлову, и тотчас же нужный. Ивану снимок будет лежать на столе — бери и разглядывай Журавли с неба. И поэтому Иван Лукич, сказав Ивану, что ему нужно срочно выехать в поле, проводил сына, затем вызвал Ксению с машиной и перед вечером покинул Журавли и поехал по знакомой нам дороге на аэродром.