Иван прислушивался к глуховатому голосу Якова Матвеевича, не понимая, к чему он завел этот рассказ. Курил и бесцельно смотрел в раскрытое окно. Луч солнца пробился сквозь цветочную зелень, на полу рассыпались рябчатые блики.

— В Грушовку не поехал, а зашел к своему напарнику Елизару Андронову, — продолжал Яков Матвеевич. — С Елизаром мы отправились к Анисье Овчаренковой и в её хате устроили секретный совет. После того как мы посовещались, Анисья и Елизар пошли к Груне и сказали, что они согласны быть кумом и кумой. И так как они будто уже договорились с попом, то надо Яшу окрестить непременно сегодня. Через время вижу в окно, идут кум и кума. Анисья несет завернутого в одеяльце моего сынишку, а рядом шагает Елизар. Посидели мы у Анисьи часа два. Дите тем временем поспало. После этого кум и кума понесли Яшу к матери и сказали «Ну, кума, молись богу, приобщился к кресту раб божий Яков». Я весь день пробыл в бригаде, помогал чинить плуги да бороны. Вечером заявляюсь домой. Вижу, Груня сияет. Чего, спрашиваю, такая развеселая? Радостно мне, отвечает, что ты приехал. Раздевайся и садись вечерять. Ну, как там, интересуется, посовещались? И такая ласковая да сияющая. Да и как же не сиять мужа обхитрила, на своем настояла. Яша уже вырос, а Груня и до сей поры считает, что та хитрость ей удалась. — Яков Матвеевич погасил папиросу, смял её в пальцах, пропитанных кузнечной гарью. — Ну, как? Понравилась моя семейная притча?

Иван улыбался и вспоминал, как час назад Груня упрашивала его не выдавать «секрет».

— Случай, в общем, любопытный, — отвечал Иван. — Но не пойму. Я-то тут при чем?

— Верно, ты тут ни при чем, — согласился Яков Матвеевич. — Эта притча поучительна в том понимании, что к каждой людине требуется свой подход. Так и к батьке твоему. Иван Лукич — тоже людина, да ещё и с норовом. Ежели к нему сумеешь подойти, на гору попрет, а не сумеешь — с горы не стащишь. Ты меня понял, Иван? Вот ты недавно перебрался на жительство в отцовский дом. Сам надоумил себя или кто подсказал?

— Сам.

— Молодец! Правильно поступил, — похвалил Яков Матвеевич. — Нечего было ютиться у Григория и этим злить батька. Ить он твой родитель. Или такой пример. Иван Лукич желает, чтоб ты называл его не отцом, а батей. И называй, разве трудно? И ещё советую порадуйся достижениям «Гвардейца». Поезди, Ваня, по хуторам, сравни жизнь теперешнюю с той, какая там была до «Гвардейца», а вернешься — похвали батька. Да знаешь, какое это счастье для отца — услышать похвалу сына? Нет, молод и этого не знаешь.

— Но журавлинцы живут ещё плохо. — Иван зажег спичку, прикурил и протянул огонек Якову Матвеевичу. — И эти землянки, как кротовые норы, и эта теснота в хатах… Смотреть больно! Ведь все это было, и все это есть.

— И ты болячки приметил? — спросил Яков Матвеевич строго. — Такое приметить нетрудно. И хатки стоят, как стояли, и в хатках тех полы земляные, и тесновато живут люди, сказать, без удобств. Но ты заметил, что журавлинцы нынче и одеты, и обуты, и сыты, и у каждого имеется корова и всякая там мелкая живность, и грошенята завелись, и хлеб есть в запасе? А в хатки те проникло электричество. Этого же ничего не было! А о себе ты подумал? Сын журавлинского тракториста приехал в Журавли работать над своим дипломом! Новые Журавли будешь планировать. Лет восемь тому назад, когда люди тут бедствовали, такое и в голову никому не могло прийти. А зараз — архитектор в Журавлях! Вдуматься, Ваня, надобно в эти слова!

— Об этом я много думаю.

— И хорошо, Ваня! — оживился Яков Матвеевич. — Думай, и побольше! А то что у нас получается? Пока люди бедствовали, об удобствах жилища никто и не помышлял. Не до жиру, быть бы живу! А зараз разбогатели, встали на ноги, оглянулись на свою житуху и удивились. И теперь те землянки, что столько годов согревали и были милы сердцу, стали бельмом в очах. Получился разрыв С одной стороны выстроились техника, машины, электричество, урожаи, высокие трудодни, колхоз-миллионер, а с другой — мостятся все те же землянки, те же халупки, и в них та же грязь и та же теснота. Как с ними быть? Вот, Ваня, вопрос…

— Ломать и строить настоящие дома, — сказал Иван.

— Ломают и строятся, — грустно ответил Яков Матвеевич. — Только каждому колхознику приходится выкарабкиваться из землянки самому, без поддержки. Он, бедняга, так старается, что силы надрывает, а в душе становится единоличником. Вот в чем беда. В поле мы все вместе, трудимся колхозом, урожаи или там молоко, шерсть, яйца добываем сообща, а дома, в своей норе, мы единоличники. И получается колхозная дружба дружбой, а табачок врозь! И зтот раздельный табачок особо чувствуется на строительстве новых домов. Возьми для примера своего брата Григория. Какой это был активист, какой трудяга! А как начал возводить домину, так и табачок врозь. «Москвичом» обзавелся, и колхозные трактора теперь ему не милы, весь Гришка, как крот, влез в свою домашность. А Лысаков из Птичьего? Построил себе дом с голубятней, сад развел, виноград посадил — чем не собственник? И многие выползают из землянок таким вот путем. Но разве нам требуются только жилища? А культурность? Есть в Журавлях клуб, но что это за клуб? Горьочие слезы. Имеются школы, ты их знаешь. Это же развалюхи, а не школы! И больница нам нужна. Заболеет че-

ловеек, повезешь его в Грушовку, а места для него там не окажется — вези обратно. Куда это годится? Так что гляжу на тебя, Ваня, и думаю может, на наше счастье обучился ты архитектуре? Может, с твоей подмогой и начнут обновляться Журавли? Как считаешь, Ваня?

— Яков Матвеевич, ведь это моя мечта! — сознался Иван. — Но как её осуществить? Я приехал в Журавли, чтобы собрать материал, нужный для моего диплома.

Яков Матвеевич не ответил. Он встал, прошелся по комнате. Поднялся и Иван, подумав, что ему время покинуть дом Закамышных.

— Давай, Ваня, порешим так, — сказал Яков Матвеевич, провожая Ивана до калитки. — Пусть пока это будет твоя мечта. Когда все, что тебе нужно, подготовишь, соберем людей и с ними посоветуемся. Согласен?

Иван кивнул головой. В калитке, задержав гостя, Яков Матвеевич сказал

— Вот и добре. А на хуторах обязательно побывай. Скажи отцу «Батя, так и так, хочу посмотреть хозяйство «Гвардейца». Иван Лукич машину даст, свою «Волгу» прикомандирует. И тебе от этой поездки одна польза поглядишь жизнь.

Беспокойно было у Ивана на душе. Он шел домой и твердил себе, что непременно поедет по хуторам. «И как это я сам до этого не додумался? Может, как раз оттуда, от хуторов, все и начнется, и я пойму, что мне нужно?..» И он почувствовал, как вместе со словами «пусть пока это будет твоя мечта», «соберем людей и с ними посоветуемся» в сердце его проникло что-то новое и такое значительное, что заставило и волноваться и радоваться.

IV

До чего ж приятно искупаться в Егорлыке в тот предвечерний час, когда от берега к берегу уже перекинулась тень! Вода в это время и не холодная и не теплая, её точно нарочно сперва подогрели, а потом остудили. И приятно поплавать не в степном, заросшем бурьяном месте, где Егорлык, выбравшись из села, лежал в отвесных глиняных берегах, как в корыте, а вблизи своего дома. Косые ступеньки приведут тебя по отлогому спуску прямо к воде. И дело тут вовсе не в Егорлыке — таких речек на земле немало, — а в сыновьях. Да, да, именно в сыновьях! Что за ра-дость, к примеру, Ивану Лукичу окунуться в прохладной воде одному? Освежился, и все! Оказывается, для того, чтобы испытать при купании истинное удовольствие, необходимо, чтобы вместе с тобой по Егорлыку плыли твои сыновья, которых ты столько времени поджидал домой и вот наконец дождался.

Впереди Ивана Лукича, шумно плескаясь, плыли не какие-то там молодые сильные парни, а его собственные сыновья Алексей и Иван, и ему, старому, оказывается, трудновато за ними угнаться. Иван Лукич спешил, старался изо всех сил и то топил усы и отфыркивался, то короткими, хваткими руками кидал широкий взмах, поглядывая на черневшие на воде чуприны. Настроение у него было превосходное, и он нисколько не жалел о том, что сразу же после ужина не уехал, как намеревался, к Подставкину. Побывать у Подставкина он ещё успеет, а померять Егорлык вместе с сыновьями — это редкий случай, и упустить его нельзя. И когда сыновья вышли с отцом на крыльцо и задымили цигар- ками, а Иван сказал «Батя, а не поплавать ли нам в Егорлыке?» — Иван Лукич не стал раздумывать и сразу согласился. Пряча в усах улыбку, он взглянул на Ивана и Алексея и сказал, что и ему пришла в голову именно такая же мысль, и поспешил взять полотенце, которое так догадливо подала счастливо улыбавшаяся Василиса. И вот три пловца наперегонки устремились к тому берегу. «И что это поделалось с моим Иваном? — размышлял Иван Лукич, загребая согнутыми ручищами, как веслами, воду. — И за столом был разговорчив да ласков и искупаться пожелал. Даже на «вы» и батей назвал — просто удивительно! А вот о своем деле что-то помалкивает, будто и нету у него до Журавлей никакого интереса».