— И пилоты и планеристы мне не нужны. — Иван Лукич наполнил стопки. — Давай лучше выпьем… Скоро мой сын приземлится…
— За что будем пить?
— За тех орлов, у каковых крылья не связаны!
Нечитайлов кивнул головой, но пить не стал. Где-то совсем близко снова застонали моторы.
— Значит, не нужны тебе пилоты? — Нечитайлов посматривал в небо и прислушивался к волнующему гулу моторов. — Горькое это слово — ненужный… Вот и я стал ненужным… И через то, друг мой, нету у меня спокойной жизни! Удивляюсь я, Иван Лукич, вообще на человека! И что он за существо такое, не пойму… Все у человека есть. Дом — полная чаша, сад при доме — рай на земле, времени свободного — завались, гроши тоже имеются… Ну, чего ещё? Живи и радуйся ЖИЗНИ… Так нет! Человек тот и не живет и не радуется — вот что загадочно!.. Нету у меня жизни, можешь ты это понять, Иван Лукич?
— В какой-то мере, конечно, могу…,
— Э, не-е-е! — Лицо, изрезанное морщинами, озарила внутренняя тревога. — Эх, Иван Лукич, друг! Ничего тебе не понять…. Если бы ты знал, как меня тянет в небо! Как птицу… Там, в синеве, мое счастье. Я тут брожу по земле, а счастье мое там… й снится он мне, этот величавый простор, и завсегда видится… Закрою глаза — вижу, открою — вижу… Не могу, чтоб не смотреть на небо. Утром только открою глаза, и уже тянусь к окну или бегу во двор. Гляжу и не могу наглядеться, хочу понять, что за сила таится в небе, и не могу. — Тяжко и шумно вздохнул, расправил широкие плечи. — Эх, небо, небо, да оно, как и море, завсегда живет и завсегда меняется. Частенько от безделья я зараз наблюдаю за той его жизнью. Помню, когда летал и был вместе с небом, так тогда многое и не замечал: недосуг. А теперь расстелю в саду бурку, лягу на нее и часами гляжу, как небо живет, меняется… Красиво!
Ивану Лукичу понравился рассказ о небе, ему захотелось убедиться, в самом ли деле оно такое, каким нарисовал его Нечитайлов, и он невольно поднял голову. Высоко-высоко в синеве рисовался самолет, и крыло его, попадая под луч солнца, то вспыхивало, то гасло. Отсюда, с земли, он казался маленьким, не больше орла, и парил тот орел над землей, не снижаясь и не замедляя свой полет.
— Туполевский красавец, — пояснил Нечитайлов, вытирая платком заслезившиеся от усталости глаза. — Гордая птица! Этот, брат, не везде приземляется. А высота? Только крылом поблескивает, каналья! Не высота, а мечта! — И на большом, с залысинами, лбу прорезались морщины. — А ведомо ли тебе, Иван Лукич, почему один самолет может подняться так высоко, как этот лайнер, или ещё повыше, а другой не может? Думал ли ты об этом?
— Как-то, Антон Никифорович, такое мне и в голову не приходило, — чистосердечно сознался Иван Лукич. — Земных хлопот столько, что о небесных некогда и подумать…
— Плохо, друг! — решительно отрезал Нечитайлов. — Нельзя, Иван Лукич, так узко житъ… Ты поставляешь народу хлеб, мясо, молоко и прочие блага — это похвально! Но ты должен знать, что высота, на каковую, как по невидимой лестнице, взбирается самолет, сильно поучительна для жизни человека… й ты не усмехайся и не крути ус — Нечитайлов положил на стол могучие кулаки с волосатыми на сгибах пальцами. — Тогда запомни, друг: самолеты, как и люди, бывают разные. По той причине и высота у них неодинаковая. У каждого своя… Один пошел вперед, вырвался из строя, обогнал и поднялся так высоко, что до него не дотянуться, а другой с виду будто такой же гражданин, а подняться не может… Ты чего крутишь головой? Не согласен, друг?!
— Интересно, но неразборчиво, — сказал Иван Лукич. — Что-то ты загибаешь, отставник! В чем именно, не разберу, а чую, загибаешь!
— Никакого тут, друг, загиба нету. — Нечитайлов дружески улыбнулся, щуря глаза. — Если не разумеешь, так ты возьми для примера самого себя. Паришь в небесах, и паришь так, как тот лайнер! А разве ты один на свете председатель колхоза? Сколько вас в стране? Не меньше, чем летчиков, — тысячи… И есть мужчины на вид, может, посолиднев тебя и усы носят покрасивее твоих, а идут не тем, друг, эшелоном, не тем… А есть такие, что летят визуально…
— Как, так?
— Визуально, — значит, низко, возле самой земли…
— Да, верно, — согласился Иван Лукич, — такие есть…
— А почему они летят визуально? — Сжал ладонями редкие седые волосы, пригладил их назад. — Почему? Разве они в душе не орлы? Разве им не хочется приблизиться к тебе, а то и обойти тебя, подняться ещё выше? Э, друг, и хочется, и ещё как хочется! Человек так устроен природой — тянется, как цветок к солнцу, к славе, к почету… Только не всем это дается. — Смеялся и приглаживал спадавшие на лоб совершенно белые пряди. — Думкой и они где-то там, за облаками, а практически отстают, не умеют дело вести, нету таланта… Правильно я говорю?
— Всякое бывает…
— А почему бывает? Всему виной потолок: он мешает подняться…
— Что, что? — переспросил Иван Лукич — Это ещё что за диво — потолок? В чистом небе — и потолок? Смешно…
— Смешного мало, — грустно проговорил Нечитайлов… — Ты приглядись хорошенько, есть эти потолки, черти бы их побрали, и в помещё нии и в небе… И выше этого потолка, как ни старайся, не прыгнешь, друг. Я тебе поясню. У каждого самолета есть в полете такая невидимая черта, выше которой ему не подняться. Сил у мотора не хватает… А родится новый мотор, посильнее и порезвее, — пойдет самолет выше, раздвинет, как плечами, небо… Так-то, друг!
— А предел есть? — озадаченный услышанным, спросил Иван Лукич. — Чтобы выше которого…
— Нету! — Смело заявил Нечитайлов. — Предела нету, потому что все наше движение подчинено разуму человека, его воле, а человеческая мысль беспредельна… Она не знает преград… Пример свежий — спутники, ракеты…
Нечитайлов вдруг умолк и, запрокинув голову, долго смотрел в чистое, озаренное светом небо.
— Только вот что я тебе скажу, Иван Лукич, как другу. — Нечитайлов все так же не отрывался от неба и говорил негромко, мечтательно. — Буду говорить иносказательно, но понятно… И знать тебе это надобно. Твой, Иван Лукич, полет многих и радует и удивляет. Да, да, именно удивляет! Ты в почете, ты достиг такой высоты, что может закружиться голова — это тоже бывает. Но знай, Иван Лукич, такой твоя высота вечно не будет. Почему? Жизнь, она, брат, тоже в полете, не застаивается. И в той жизни явится человек, у которого потолок окажется куда выше твоего, и тогда берегись! Обойдет, обгонит… — Да чего же мне бояться?
— Отсталости — вот чего бойся… Отсталому, ох, как плохо!.. Вот и я когда-то был… А! Бросим об этом! Выпьем за твою, Иван Книга, высоту, за то, чтобы ты никогда не снижался и чтобы потолок твой поднимался все выше и выше…
Иван Лукич выпил неохотно. Желая переменить разговор, он спросил:
— Ну, а ты что? Пришёл прогуляться?
— Улетаю. — Суровое лицо летчика стало гордым, смелым. — Да, улетаю, друг, улетаю…
— И далек твой путь?
— Да как тебе сказать, — небрежно ответил Нечитайлов. — ещё не решил. Мой штурман, каналья, тоже об этом не подумал. Так что я ещё не знаю, с каким ветром умчусь. Может, лягу курсом на Ташкент, а может, на Кишинев… Как думаешь, куда лучше?
— Да это как-то трудно сказать, — уклончиво ответил Иван Лукич. — Признаться, затрудняюсь…
— Ачего затрудняться? — перебил Нечитайлов. — И удивляться абсолютно нечему, друг! Куда пожелаю, туда и полечу. Деньги? А что такое есть деньги? Ничто! Главное — человек, а деньги пустяк! Меня каждый экипаж возьмет с радостью. Я только Скажу: «Эй, орлята, дайте старому беркуту кусочек неба и крохотку быстрого ветра с грозой, и пусть он ощутит прежнюю свою радость и малость помолодеет…» И тут же я слышу: «Просим, Антон Никифорович, просим к нам, у нас дорога самая дальняя, и на трассе ожидается ветер с грозой». И другие тоже зовут к себе: «Может, хотите, Антон Никифорович, прогуляться до Тбилиси? Красивейший город на всем земном шаре, великолепный виноград, шашлыки по-карски… А какие вина!» И Нечитайлов берет курс на грузинскую столицу. И вот отставной командир воздушного корабля прогуливается по проспекту Руставели. Погуляю, погляжу, как живут грузины, и опять в небо…