Глава 20

У Антона гость. Приглашен на обед. Смуглолиц, черночуб, невысокого роста, он прохаживался по комнате, заложив сильные руки за спину; новые, на тонкой подошве туфли издавали тихое, приятное поскрипывание, будто он ступал не по ковру, а по хорошо подмороженному снегу. Ходил и не спеша рассказывал о том, как ездил в низовье Кубани на рыбалку. Антон слушал и улыбался. Как казалось Евдокии Ильиничне, гость ни о чем таком, что могло вызвать улыбку, не говорил. Она не могла понять, кто он, этот красиво одетый, приятной наружности мужчина. Или какой большой начальник? Или сослуживец Антона? Антон называл его Саввой Нестеровичем. У него было улыбчивое лицо и спокойный взгляд. Любезно поздоровался с Евдокией Ильиничной, задержал ее руку в своей и сказал:

— Так вот она какая, мамаша у Антона Ивановича! Сын много о вас рассказывал.

— И что он обо мне наговаривал?

— Все только хорошее… Рад, рад лично познакомиться и пожать руку. — Повернулся к Антону, и туфли скрипнули уже не так приятно — коротко, отрывисто. — Вот она, Антон, представительница колхозной гвардии! А если говорить точнее: тот фундамент, на котором покоится наша социалистическая экономика, наше сегодняшнее и завтрашнее благополучие… Это они, вот такие с виду простые, молчаливые казачки, и есть героини полей и ферм!.. Ну, как, мамаша, поживаете? Как трудитесь?

— Спасибо… Ничего живем!

Еще до того, как сесть обедать, а потом и за столом Надя была весьма внимательна к гостю, ухаживала за ним. С озабоченным видом спросила о здоровье его жены и высказала сожаление, что Софья Андреевна приболела и не смогла пообедать с ними; с тем же уважением говорила о его сыновьях, славных мальчиках Коленьке и Бореньке. И Евдокия Ильинична поняла, что Савва Нестерович — лицо непростое, и то, что он пришел в гости к ее сыну, случай был важный и исключительный.

— Как вам, Евдокия Ильинична, нравится наш город? — улыбаясь своей приятной улыбкой, спросил Савва Нестерович.

— Не нравится, сынок…

— Мама шутит, — краснея, сказала Надя.

— Зачем же мне шутить? Если не нравится, так и не. нравится.

— Люблю людей честных, прямых и откровенных, — сказал Савва Нестерович, расстилая на коленях салфетку. — А почему не нравится, разрешите узнать?

— Теснота… Люди сбились в кучу… Улицу запрудили… И получается, в Трактовой, или еще где, пусто, а тут густо.

— И только это вам не нравится? — удивился Савва Нестерович.

— Маму все тревожит, — нескрываемым чувством гордости за мать пояснил Антон. — Мама все близко принимает к сердцу. Такой у нее характер…

— Тревога совершенно напрасная, — заговорил Савва Нестерович, съев кусочек селедки и отваренную, политую маслом картошку. — Жизнь, мамаша, и в Краснодаре, и в Трактовой, и повсеместно складывается не так, как хотелось бы, допустим, мне или вам. А если говорить точнее: жизнь людей складывается, как диктуют независимые от нас, так сказать, объективные законы. Это вам понятно?

Евдокия Ильинична молчала.

— Поясню примером, — продолжал Савва Нестерович, принимая из рук Ивановны тарелку с куриным супом. — Вся наша страна, в том числе и Кубань, была аграрной, точнее сказать, крестьянской. А какой стала? Индустриальной. Сказать точнее, стала страной фабрик, заводов… Киваете, мамаша, — значит, это вам понятно. А где строятся заводы и фабрики? В городах. Значит, городам потребовались люди, точнее сказать, рабочие руки. Откуда они пришли? Из деревни, а сказать точнее, из той же станицы Трактовой. Так что не надо печалиться, а надо радоваться тому, что наши города растут, [что вырастают новые заводы, фабрики. А химическая промышленность? Она растет и растет! Это же не просто промышленность, а родная реестра сельского хозяйства! — И к Антону: — Антон Иванович, покажи матери наши новостройки, наши новые фабрики, заводы…

— Обязательно покажу, — ответил Антон, с любовью глядя на мать и поглаживая усики. — Это у нас запланировано.

— Трудно в станице, не хватает людей. — Евдокия Ильинична с виноватой грустинкой в глазах посмотрела на гостя и на сына. — Ить ежели и далее жизня пойдет по тому закону, про который вы толковали, то скоро некому будет хлеб сеять и коров доить… Вот такие, как я, состарятся, повымирают. А кто станет на наше место? Молодежь не очень стремится. — Усмехнулась, прикрывая рукой щербину. — Разве что выручит Ивановна? Так эта бабочка тоже уже вкусила сладкого пирога возле господского стола, так что теперь ее обратно в станицу и калачом не заманишь.

— Какие господа? Что вы такое говорите, мамо! — волнуясь, сказала Надя.

— Не обижайся, Надя. — Мать не в силах была сдержать улыбку. — Ежели есть слуги, то, стало быть, есть и господа… А какие они — свои, сказать, советские, или какие еще — это все одно…

— Вы неправы, мамо!

— Надя, не перебивай, — сказал Антон, е восторгом глядя на мать. — Говорите, мамо…

— Все сказала…

— Нелегкий труд колхозников возьмут на свои плечи машины, — пояснил Савва Нестерович. — Сказать точнее, они уже взяли… Сколько на полях техники! И какая техника!

— Машины сами, без человека, не дюже стараются, — ответила Евдокия Ильинична, видя рассерженное лицо Нади. — Теленка машиной не взрастишь, ему сердечность нужна, ласка, да и всякая техника без присмотра, сынок, не обходится. Люди обязаны и знать хорошенько машину, и любить ее, как любит машины, к примеру, мой младший сын Илюшка…

— Машину любить? — переспросил Савва Нестерович. — Это вы, мамаша, очень хорошо сказали. Машины мы уже полюбили. Со временем полюбим еще больше. А вот как быть с горожанами? Не возвращать же людей силой в станицу? А тем более тех, кто в городе нужен., Возьмите вашего сына. Что Антон Иванович будет делать в Трактовой? А здесь у него работы много, без него город не может…

— Ну да, ну да… Моему Антоше без города нельзя. — Посмотрела на гостя и на сына ласковыми глазами матери, улыбнулась. — Поясните мне, старой женщине. Скажите, можно или' не можно достичь красивой и счастливой жизни, к каковой мы идем, ежели к ней добровольно не все устремляются?

— Вы говорите, мамаша, о строительстве коммунизма? — деловым тоном уточнил Савва Нестерович. — Правильно я вас понял?

— Ну да… Допустим так: один человек строит, достигает, старается, сил не жалеет, а другой не трудится, не стремится, не старается и живет, где хочет и как хочет. Так можно дойти до счастья?

— Вопрос поставлен ребром! — Савва Нестерович встал из-за стола, подошел к окну и начал закуривать. — Я хочу уточнить. Вы говорите о дисциплине и обязательствах перед обществом? И чтобы не было вольницы, то есть анархического самовольства… А что вы сами думаете об этом? Это же очень интересно… Что скажет рядовая труженица?

— По моему вразумению, не можно так жить, чтобы вольному воля, спасенному рай, а скаженному чистое поле. — Опять та же добрая улыбка и те же ласковые материнские глаза. — Требуется, сынки, и принуждение…

— Какое принуждение? — обиделась разрумяненная Надя. — Не согласна! Коммунизм, мамо, мы строим не по принуждению, а по велению наших сердец… Разве этого вы не знаете?

— Зх, дочка, дочка, если бы на деле было так, как ты говоришь!.. — Евдокия Ильинична тяжело вздохнула. — А то как получается? Кто везет, того и погоняют, а кто не везет и не тянет, тот живет в свое удовольствие. Кто куда хочет, тот туда и заворачивает. Один идет в лес, а другой по дрова, и нету промеж ними дружности. Один человек день в день старается на коммунизм, сил не жалеет, а другой вольничает, хитрит да мудрит, а третий выискивает местечко полегче да поудобнее, метит в начальники. Хоть какой паршивенький начальник, а все же над людьми власть. Ох, как же много, сынок, порасплодилось на свете начальников… — Она весело посмотрела на гостя.

— Без вас, мамо, разберутся, много или мало, — еще больше краснея, перебила Надя. — Мамо! Я и забыла! Ведь нам пора к зубному технику…

— Не перебивай, Надя, — сказал Антон… — Это же критика снизу,