Выйдя замуж, Ольга не поменяла девичью фамилию, и теперь, когда ее семейная жизнь разладилась, не жалела, что была Голубкова, а не Шилова. Жизнь с Алексеем Шиловым, как говорили в станице, «не получилась», и повинен был в этом Алексей. Он любил выпить. Напившись, буйствовал, с женой обращался грубо. Однажды, пьяный, накинулся на нее с кулаками. Ольга вытолкала Алексея из хаты и закрыла дверь на засов. Дома Алексей не ночевал, потом уехал из станицы, а куда — никто не знал. Два года жила Ольга соломенной вдовой, А недавно, весной, из Баку в Попутную приехал и прижился у Ольги на правах незаконного мужа молодой красивый мужчина по имени Лева. Родом Лева Нечипуренко был с Украины. Светлолицый, он носил гривастую русую чуп-рину, красиво вьющуюся на затылке и над висками.
Илья немного побыл у сестры. Наскоро закусил и ушел к мотоциклу. Ольга накинула на плечи шаль и пошла проводить брата. Ей хотелось поговорить с ним без матери. Когда Илья вывел мотоцикл за ворота, Ольга спросила, какие у него и у Стеши планы на жизнь. Сидя на седле и улыбаясь, Илья сказал, что скоро они переедут в Трактовую, что Стеша после курсов будет работать на Трактовском сырза-воде.
— А вы счастливы, Илюша?
— Смешной вопрос, сестренка… Мы свое счастье вытерпели и выстрадали.
Ольга загрустила. Вспомнила свое неудавшееся замужество. Илья завел мотор. Ольга пожала руку Илье, теплую, сильную. Не вытирая слез, она постояла у ворот, пока мотоцикл, оставив рубчатый след, не свернул на главную улицу,
Ольга была в том возрасте, когда сама природа, не скупясь, отдает женской красоте все, что у нее есть, и когда красота эта видна во всем: и в статной фигуре, и в походке стройной, еще не рожавшей молодой женщины, и в свежем, не знавшем ни крема, ни пудры лице. Ольга сознавала, что она красива. Проходя по улице, гордо поднимала голову с коротко подстриженными каштановыми волосами. Молодые и немолодые мужчины посматривали на нее с нехорошим блеском в глазах. Эти взгляды были ей противны. С горечью думала она о том, что в такой большой, стоявшей на главном тракте станице некого было полюбить, и полюбить так, как ей хотелось бы.
В станице не хватало мужчин, и те, которые нравились Ольге, были женаты. Отбивать у жены мужа Ольга считала поступком недостойным. Жить же одной, знать только свою хату и утиную ферму было скучно, тоскливо. Об Алексее она не вспоминала и не жалела, что он уехал. Было в нем что-то от былой казачьей старины — грубое, животное, что вызывало отвращение. И, может быть, по этой причине у них не было детей. В тот год, когда в станицу приехала молоденькая студентка-практикантка, Алексей Шилов работал трактористом и был, как и многие станичные парубки, грубоват, драчлив. Но с Ольгой держался смирно, даже робко, клялся в любви, и тогда ей казалось, что рядом с ней парень избавится от дурных привычек и что та, показная грубость в его характере есть чисто парубоцкая удаль. Получилось же совсем не так. Ко всему плохому, что в нем было, прибавилась пьянка, и Ольга не раз и не два, уткнувшись в подушку, плакала и жалела, что погубила молодость. И когда Алексей забрал свои вещи и уехал, а она осталась одна в хате, которую лепила, как ласточка гнездо, вместе с мужем, ей стало жутко…
Весной она познакомилась с Левой Нечипу-ренко. Он приехал, как говорил, «из-за синего Каспия» и был с нею ласков и удивительно внимателен. На милом загорелом лице цвела робкая, извиняющаяся улыбка. В характере его было что-то от сиротства, от бездомности, что требовало чьей-то заботы, ласки, поддержки. Он говорил Ольг е, что пишет стихи и собирается написать пьесу, и в словах его было столько теплоты и правды, что не верить ему она не могла. Еще он говорил о вдохновении. Целыми днями бродил по берегу, купался, валялся на горячем песке или гулял по степи, в отлогих ложбинах собирал лекарственные травы…
Так Ольга, задумавшись, стояла, глядя на рубчатый след от колес мотоцикла, и в хату возвращаться ей не хотелось. Сердцем чуяла, что мать приехала не случайно. То и на день, бывало, боялась оставить ферму, а тут вдруг бросила все и заявилась. Начнет спрашивать, кто этот Лева, почему она с ним живет. Ольга не ошиблась в догадках. Евдокия Ильинична неласково посмотрела на вошедшую дочь и спросила:
— Где же твой нахлебник? Хоть покажи матери.
— У него есть имя, и оно вам известно, — обиделась Ольга. — Лева ушел в лес. Скоро вернется…
— Или отдыхает, бедолага, от трудов праведных? — спросила мать. — В лесу и прохладно и мух нету.
— Не пойму вас, мамо… Вы приехали в гости или ругаться?
— Мать я тебе и должна спросить…,
— Спрашивайте, только не упрекайте.
— Ты что? Так и живешь с ним не по-людски?
Ольга промолчала. Потупила взгляд, чувствуя, как горят щеки и краснеют мочки ушей.
— Не обижайся и не злись на мать… Кто о тебе попечалится? Кто подумает? Мать. — Евдокия Ильинична озабоченно смотрела на дочь. — Ну, допустим, Алексей был плохой. Согласна. Есть еще на свете дураки, сама их видала, и жизня с ними хуже каторги. И раз ты обожглась на молоке, то теперь дуй хоть на воду. А ты ничему не научилась и ласкаешься с первым встречным… До чего это может довести?.. Помолчи и послушай. Мать тебе добра желает…
— Какое добро, мамо?
— А такое, что в станице ты у всех на виду. Что о тебе подумают на ферме? Что люди скажут?
— Умные поймут и ничего не скажут, а дураки пусть…
— Ты с Алексеем еще записана. Ему ты законная жена.
— Я, мамо, живу не в монастыре…
— Знаю, где живешь… А закону подчиняться обязана… Сперва расторгнись с Алексеем, а тогда подбирай нового. И подбирай не какого там приблудного да ленивого, а человека трудолюбивого, разумного. И чтоб не курортничал возле речки, баклуши не бил, а занимался каким делом…
— У него, мамо, талант…
— Талант есть у всех, и таланты тоже трудятся, — возразила мать. — Как можно молодому и здоровому мужчине жить одними праздниками? Кто он тебе? Нахлебник? Приживалец?
— Мамо, зачем вы меня обижаете? Мне и так тошно.
— Не обижаю, а говорю правду.
— Да какая же это правда? — Ольга приложила к пылавшим щекам ладони. — «Подбери себе человека…» Вы подумали, мамо, что говорите? Как же его подобрать, этого человека? Он что, на дороге валяется? Или, по-вашему, пойти мне в сельмаг и там подобрать себе мужа, как подбирают по ноге туфли? — Всхлипывая, она усмехнулась сквозь трудно сдерживаемые слезы. — Эх, мамо, мамо, видно, ничего вы в жизни не смыслите!..
.— Это как же так не смыслю?
— А вот так… В том сельмаге, мамо, ничего подходящего нету, до меня там бабы побывали. — С трудом улыбнулась, мигая мокрыми ресницами. — А то, что еще есть в том сельмаге, мне такое и даром не нужно…
— А Лева нужен? Модный, городской?
— Жизнь-то, мамо, идет, молодость уходит, и никому до нашего женского горя нету дела. Все умеют осуждать и- поучать, и вы, мамо, тоже… Ну, хватит об этом, — решительно сказала Ольга, взглянув в оконце. — А вот и Лева…
— Легок на помине…
— Мамо, прошу вас, не корите Леву. Он ни в чем не повинен.
Вошел молодой мужчина, и ничего в нем не было такого особенного, что могло бы, по мнению Евдокии Ильиничны, быть милым женскому сердцу. Мужчина как мужчина. И если выговаривать матери, подумала Евдокия Ильинична, каким-то сельмагом, то такого добра, как этот Лева, там еще полным-полно. Что в нем? Худощав, сутуловат. Голова крупная, чубатая, льняные волосы отросли на затылке, спадали на лоб, на уши. Ростом чуть повыше Ольги. Легкий плащ снял, как только вошел. Костюм на нем старенький, поношенный. Правда, лицо у Левы было не то чтобы красивое, а приятное, улыбчивое.
По веселым, блестевшим слезами глазам Ольги Лева догадался, что эта чопорная, жуко-ватая, совсем не похожая на свою дочь старушка, сидевшая на табуретке, и есть ее мать, героиня труда и знатная телятница из хутора Прискорбного. Лева несмело подошел к ней. Еще больше краснея, Ольга сказала:
— Это моя мама…
— Очень приятно.