Я только отказался от еды и не разговаривал ни с кем из домашних три дня. Я сидел в своей комнате и смотрел на горку мелочи: копеек шестьдесят или семьдесят – всё, что осталось мне от денег, заработанных за лето.

Потом юность, одноклассники, женихи – в костюмах «Адидас», варёных джинсах, «бананах». Я – большой, нескладный, прыщавый, да ещё и одет во все самое серое, немодное, дешёвое. Отец полу-

Это бремя человека (мужчины), неважно, белый он или чёрный (англ.).

чил бесплатно моток какой-то технической ткани и везёт меня в ателье: сшить одежду, костюм, чтобы я выглядел лучше, и это не стоило дорого. Отец старается. Из этой затеи ничего не вышло, я уже и не помню, почему.

Я увлекаюсь музыкой, все увлекаются музыкой, я со знанием дела рассказываю о группах и стилях. И, кусая губы, замолкаю, когда мне предлагают поменяться кассетами. У меня нет кассетного магнитофона: музыку я слушаю на допотопном ленточном, купленном в своё время моей сестре.

Но вот школа окончена, я поступаю в институт. На первую зиму студенту выдаётся перешитое отцовское пальто, хорошее когда-то пальто, но перешитое плохо, сидящее мешком, и большая, абсолютно не идущая к короткому пальто-«дипломат» шапка из енота, в котором я до сих пор подозреваю крашеного пса.

Жить студентом легко. Студент беден по определению. Тогда ещё все студенты бедны. Почти все. Конечно, я одет хуже всех, но на водку мы сбрасываемся на равных, а это главное, и я не чувствую себя изгоем.

Поэтому следующий эпизод – уже после женитьбы, вернее, просто регистрации брака с чудесной девушкой Леночкой. В съёмной квартире на первом этаже я что-то готовлю на кухне, Леночка возится в комнате.

«Звёздочка моя, принеси мне часы!» – прошу я. «Где они?» – раздаётся колокольчик голоса моей жены. «В комнате, на тумбочке!» – отвечаю я.

Через пару минут Звёздочка-Леночка заходит ко мне на кухню и разводит руками: «Я не нашла, папочка!» Я укоризненно качаю головой, иду в комнату сам, девушка идёт за мной следом. «Вот же они!» – я нахожу часы – «на тумбочке».

«Милый, ты хотя бы надпиши эти картонные коробки, которую из них ты считаешь тумбочкой, которую журнальным столиком, а которую комодом или шкафом», – Леночка пытается улыбнуться, но в уголке её глаза блестит непослушная слезинка. Вся мебель в комнате состоит из пустых коробок из-под бананов и яблок.

Звёздочка бросит меня через два года и выйдет замуж за скупщика ваучеров. Первым делом она закажет в свою квартиру настоящую мебель и холодильник.

А, хватит, дальше всё то же самое. Редкие периоды относительного благополучия, и снова нужда, бедность. Как сейчас, когда почти все деньги уходят на выплаты по кредитам и бывает не на что залить бензин в бак серого Renault, взятого в кредит, как и холодильник, как и компьютер, и даже смартфон.

Я выключил диапроектор.

Я думал о том, что теперь на заднем сиденье моего автомобиля лежит коробка с двадцатью килограммами голландских таблеток. Наркотиков, конечно.

Такую крупную партию оптом придётся задвинуть по бросовой цене. И всё же это не должно быть меньше, чем пятьдесят тысяч долларов, по-любому.

Если бы это был кокаин, настоящий кокаин, то гораздо больше. Чистый кокаин можно взять в розницу по сто сорок за грамм. Можно купить кокаин по восемьдесят за грамм, но всем понятно, что такой порошок разбодяжен «скоростью» или просто толчёным анальгином. А чистый кокаин в рознице по сто сорок за грамм.

Каждое звено накручивает сто процентов или больше. Поэтому у пушера грамм будет стоить семьдесят долларов, хорошо, пусть пятьдесят, для ровного счёта. У дилера, если партия крупная, двадцать долларов за грамм. Если же я захотел бы толкнуть кокс дилеру, то предложил бы ему взять по десять долларов за грамм.

За двадцать килограммов выходило двести тысяч долларов.

Но это кокс. Таблетки, скорее всего, не пойдут за такую цену. Потом, непонятно, что это за стафф? Аналог «экстази»?

Придётся тестировать на себе. Не толкать же колёса втёмную. Если стафф окажется палевом, глаз на жопу могут натянуть элементарно, даже до момента расчётов.

Всё это крутилось в моей голове, пока я передвигался в потоке машин по направлению к офису. Когда размышления привели меня к необходимости попробовать таблетки, я обнаружил себя уже на набережной Обводного канала, недалеко от бизнесцентра, в котором располагался «Холод Плюс».

Я усмехнулся. Прощай, контора! И, вместо того чтобы свернуть с набережной направо, к бизнесцентру, я перестроился в левый ряд, переехал Обводный канал по мостику и рванул по другой стороне к морю.

Дорога была свободна. Пробка стояла в обратную сторону, из порта в город. Я быстро домчался до Канонерского острова и въехал в тоннель.

Это один из самых мрачных и страшных тоннелей на всём белом свете, в этом я уверен. Тоннель Канонерского острова длинный, плохо освещённый, непроветриваемый, а потому заполненный выхлопными газами.

Я вспомнил, как несколько лет назад шёл по этому тоннелю пешком. Мне было нужно попасть в Санкт-Петербургскую таможню, заверить платежи или подтвердить сертификат происхождения, я уже не помню. Это было ещё до моего поступления на службу в «Холод Плюс». Я подрабатывал декларированием грузов.

Мне нужно было в таможню, а на автобус я не попал, или автобуса не было, в общем, я шёл пешком от самого Балтийского вокзала до Канонерского острова и зашёл в тоннель. Мне кажется, я был одним из немногих людей, которые прошли этот тоннель пешком.

Я жался к стене, как тень усопшего в Аиде, мимо проносились грузовики, оглушая меня рёвом дизелей. Дышать было трудно, от выхлопов мутило и кружилась голова. Я шёл и шёл, еле передвигая ноги. Казалось, этому не будет конца. Может, я уже умер. «Это всё. И это будет вечно», – из Николая Гумилёва, но тогда я не вспоминал стихи. Я ни о чём не вспоминал, просто тупо двигался по тоннелю. И сначала даже не поверил, когда тоннель закончился и я вышел, щурясь на блёклое северное солнце, висящее в блёклом северном небе над блёклым северным морем. И этот блёклый выцветший мир показался мне таким ослепительно ярким и красочным!

Теперь я въезжал в тоннель на машине и всего через несколько минут вынырнул с другой стороны.

«Дай мне две таблетки…»[13]

Я оставил машину на заасфальтированной площадке перед водозаборной станцией, спустился по бетонным ступенькам к морю и присел неподалёку от вялой волны на старую корягу.

Это место было мне знакомо. Здесь я, бывало, ждал, пока в каком-нибудь отделе таможни рассмотрят принесённые мной документы либо когда закончится обеденный перерыв. Здесь же обедал сам, чем бог посылал и что можно было купить в ларьке неподалёку от автобусной остановки. Это было трудное время, тоже трудное и бедное, может, даже более бедное, чем сейчас. И всё же я вспоминал о нём с ностальгией. Ведь это была молодость, как ни крути. В молодости всё, даже бедность, – всего лишь приключение. В среднем возрасте бедность – это просто бедность как она есть.

Перед тем как запечатать машину сигналкой, я открыл заднюю дверь и поковырялся в дыре коробки, чтобы вытащить несколько таблеток. Теперь розовые таблетки лежали в кармане пиджака. Я не спешил. Ещё подумалось: а вдруг это действительно яд, и, приняв таблетки, я умру?.. Умирать было страшно, но не потому, что жалко было оставлять жизнь – такую жизнь оставлять не жалко. Просто умирать – это всегда страшно. И наверняка больно. Даже когда умирающий внешне не страдает. Когда как будто бы засыпает. Так кажется тем, кто рядом, но откуда им знать, что чувствует сам уходящий? Возможно, любая смерть сопровождается мучительной агонией, видимой или невидимой извне.

Но будь что будет. Я извлёк таблетку из кармана, положил на ладонь. Пару секунд смотрел на неё, потом закинул в рот и сразу проглотил. Немного подумал и отправил следом вторую таблетку. С поправкой на мой вес требуется двойная доза любого препарата.