А что произошло, когда первые австралийские части отбыли за океан? Теперь это нам известно. Среди судов, сопровождавших наши транспорты с войсками, были и японские военные корабли. На днях один демобилизованный рассказал мне, что эти суда скрылись однажды ночью, бросив австралийские войска на произвол судьбы и как бы показав тем самым, что участь наших войск всецело в их руках. Каково было ребятам проглотить такую пилюлю! Подумать только: охрану наших войск поручили японцам — и это после всех разглагольствований о том, что Япония грозится напасть на нас, что необходимо ввести обязательное военное обучение, создать австралийскую регулярную армию и флот для защиты страны от япошек!

И уж будьте уверены, японцы вовсе не забавы ради сопровождали наши войска! Они неплохо заработали на этом, и мы теперь прекрасно знаем, как: нас завалили японскими товарами, а японские агенты так и кишат кругом. В Китае они распоряжаются как хотят и все прибирают к рукам, и хотя угроза нападения Японии на Австралию никогда не была так велика, нам нельзя ни единым словом критиковать политику Англии по отношению к Японии или позицию австралийского правительства, спокойно мирящегося с несоблюдением законов о тарифах и иммиграции. Цензура вычеркивает из любой газетной статьи всякое упоминание об этом, а попробуй выступить с таким заявлением публично — тебе живо заткнут рот. Мало что ли мужчин и женщин упрятали в тюрьму за то, что, несмотря на цензуру, они пытались раскрыть глаза австралийскому народу на действительное положение вещей?

— Народ имеет право знать, — пробормотал Динни. — Но Билли Юз до смерти боится, как бы япошки не заварили каши, благо их боевые корабли стоят в наших портах.

— На севере — в Брисбене и Кэрнсе — было несколько пренеприятных случаев, — продолжал Том. — Японские матросы разгуливают по берегу и открыто хвастаются, что скоро они тут наведут порядок. Портовых рабочих и солдат, вернувшихся с фронта, предупредили, чтобы они не давали япошкам повода для скандалов. У брисбенских берегов еще совсем недавно стояли японские военные суда, и их командир пригрозил открыть по городу огонь, если в отношении хотя бы одного японского матроса будет допущена недружелюбная выходка.

Положение создалось очень тяжелое, и правительство должно принимать меры на случай, если налетит шквал. Но австралийский народ обязан знать правду; он должен быть готов встать на защиту своих интересов. Наша задача — повести борьбу за право австралийского народа быть суверенной нацией, готовой и способной с оружием в руках защищать свою страну. Мы не желаем быть пешкой в игре, которую ведут английские финансисты. А так оно и будет, если мы введем воинскую повинность для пополнения заокеанских войск. Голосуя против нее, мы защищаем Австралию и демократические права австралийского народа.

— Язык-то у тебя здорово подвешен, а вот драться пороху не хватает, — раздраженно заметил Моррис.

— Моррис! — воскликнула Салли. Ее ужаснуло, что он мог сказать Тому такую вещь.

— Ну ладно, ладно, дружище, — поспешно добавил Моррис. — Я ведь это не всерьез. Я знаю, тебя хватит на что угодно. Вот почему мне и досадно, что ты не в ту сторону гнешь, выступая против воинской повинности.

Глава XXXIV

Дик был в окопах во Франции, и потому всеобщая воинская повинность представлялась Салли лишь средством послать туда подкрепления. Она была согласна с Моррисом, что правительство должно принять решительные меры, если оно не уверено полностью в том, что сможет послать подкрепления. Дик писал, что поля Фландрии — «сплошная грязь и кровь», писал о наступлении на заре под непрекращающимся дождем, об ураганном огне противника, который стер с лица земли его взвод, и о том, как он полз потом в укрытие, которое через несколько часов разнесло в щепы артиллерийским огнем. По счастливой случайности, Дика не было в укрытии, когда туда угодил снаряд, но многие его товарищи погибли. По мнению Дика, только верность товарищескому долгу заставляет солдат идти в бой и стремиться к победе.

В Австралии по-прежнему шли горячие споры о том, нужно ли вводить воинскую повинность для пополнения заокеанских войск, и по мере того как приближался срок референдума, споры эти становились все резче и ожесточенней. Они создавали атмосферу гражданской войны; все враждовали друг с другом, рушился мир в семьях; даже военные события отодвинулись временно на задний план, хотя никто не забывал, что, принимая то или иное решение, надо помнить о войне.

По мнению Салли, референдум мог иметь лишь один исход. Военный психоз и истерия «патриотизма» были все еще в полном разгаре, и в ежедневную печать не проникали никакие высказывания против воинской повинности. Многие издания были объявлены нелегальными. Получить помещение для митинга против воинской повинности было невозможно, а те собрания, которые возникали на улицах, разгонялись разбушевавшимися «патриотами» и солдатами.

Том выступал против воинской повинности, и это было трагедией для его матери. Хорошо ему было говорить, что воинская повинность ударит по рабочему классу и профсоюзам. Салли казалось, что сейчас не это важно, — самое главное помочь тем, кто находится под огнем, кто проводит дни и ночи на полях сражений во Фландрии. Одна мысль об этом приводила Салли в неистовство: у нее было такое ощущение, словно она боролась за жизнь Дика и тысяч других австралийских юношей.

— Но, Том, — уговаривала она его, — ведь ты же не против того, чтобы нашим солдатам послали подкрепление? Это все равно, что сказать: пускай Дик и наши ребята во Франции выбиваются из сил и умирают, а я и пальцем не шевельну, чтобы заставить этих бездельников и болтунов из ИРМ помочь им.

— Не говори так, мама, — сказал Том, и лицо его исказилось от боли. — Все это принимает у тебя слишком личную окраску. Ты думаешь, мне легко знать, что Дик там? А когда я вспоминаю Лала… Но я должен поступать так, как считаю правильным, и не только ради Дика, а ради Австралии и всех тех, кто сейчас в армии.

— Да кто ты такой, чтобы судить об этом, сынок?

— Рабочий, — сказал Том. — Я не наживаю состояния на войне и не стану поддерживать тех, кто попирает права австралийских рабочих, для кого жизнь рабочих — ничто, а важны только прибыли.

— Тебе придется все же отдать должное Юзу, — сердито заметил Моррис, — ведь это он открыл нам глаза на положение в нашей металлургии. Это он показал всем нам, что через год после объявления войны нашей металлургической промышленностью все еще заправляли немцы. Он сообщил, что Австралийская металлургическая компания была тесно связана с «Металгезельшафт», чья главная контора находится во Франкфурте, и что компания, которая решала, сколько Австралия должна производить цинка и меди, и устанавливала цену и назначение добываемых металлов, тоже была немецкой. И такая же картина со свинцом.

— Все это только подтверждает мои слова, — возразил Том. — Билл Юз говорил также, что кто-то из наших промышленников продавал уголь для «Эмдена», «Гнейзенау» и «Шарнхорста». В топках этих крейсеров жгли австралийский уголь, и, значит, когда они пускали на дно английские суда, убийцами английских моряков были те, кто продал этот уголь немцам. И тот же Юз хочет предать рабочее движение в угоду этим бандитам!

— Он хочет выиграть войну! — крикнул Моррис.

— Для этого вовсе не нужна воинская повинность! — в свою очередь, крикнул Том. — Система добровольного набора пока еще не изжила себя. Кэтс, который проводил набор добровольцев в Новом Южном Уэльсе, рассказывал, что в этом году ему пришлось в некоторых районах прекратить набор, так как военные власти не в состоянии были справиться с наплывом добровольцев. Свыше пятнадцати тысяч человек более трех месяцев ожидали своей очереди попасть в армию.

Так они спорили без конца. В этом мире, раздираемом войной, среди порожденных ею хаоса и горя, среди беспорядочной грызни политических партий так важно, думала Салли, сохранить мир в семье. Но война ворвалась и в ее дом. Вопрос о воинской повинности был для Морриса и Тома вечным предметом раздора.