— Это было бы очень любезно с вашей стороны, — улыбнулась ему Салли, и Скрич расцвел.

— Смешно было бы не сделать такого пустяка для старого товарища, — весело заявил он. — Ведь мы с Морри вместе прошагали весь путь в Кулгарди с первой партией старателей.

Эти слова прозвучали, как припев знакомой песни, и Салли сразу приободрилась.

В Фримантле они зашли в кафе выпить чаю; мистер Скрич жадно расспрашивал о старых товарищах и болтал без умолку о старательских лагерях и о золотых лихорадках, которые ему довелось пережить в «бурные девяностые годы».

Салли поездом вернулась в Перт. Ничто больше не удерживало ее в этом городе, и, быстро уложив вещи, она поспешила на калгурлийский скорый.

Поезд мчался сквозь ночь. Салли сидела в углу ободранного жесткого купе, слишком усталая, чтобы уснуть. Вагон подбрасывало и трясло, как старую повозку на ухабистой дороге, но Салли не замечала ни толчков, ни грохота колес, не слышала, как вскрикивают со сна, бормочут и храпят пассажиры. Оцепеневшая, опустошенная, она думала теперь о Лале… и о Фриско, затерянных где-то в море, о Моррисе и Томе, запертых в душных камерах фримантлской тюрьмы на холме. Казалось, поезд, мчавшийся сквозь звездную ночь, уносил ее все дальше и дальше от мучительных испытаний втих последних дней.

Жаркое дыхание сухих, удаленных от моря равнин было бальзамом для измученной души Салли, и дым догорающих костров показался ей душистым, как ладан. Уголья, тлевшие в костре на чьей-то одинокой стоянке, краснели во мраке, словно драгоценные камни, и, право же, в воздухе носился аромат маргариток! Салли вспомнилось, как они с Лорой и Олфом Брайрли ехали в повозке в Кулгарди, а вокруг, куда ни глянь, расстилались белоснежные ковры цветущих маргариток.

Рассветало, и названия станций слагались в песню в душе Салли: Курароули, Уорри, Бураббин, Улгэнджи — родные места!

Солнце встало и осветило красноватую землю, нежную поросль львиного зева, голубовато-серые солончаковые кустарники и далеко раскинувшиеся, подобно бескрайнему морю, темные заросли эвкалиптов и акаций. Перед нею, как когда-то, давно-давно, лежали золотоносные земли. Можно ли любить этот край, который был так равнодушен и к ее радостям и к горестям? — спрашивала себя Салли. И все же она любила его. В этих беспредельных пространствах, в этих несказанно голубых небесах было что-то успокаивающее, смягчавшее ее тоску и боль.

Так вот что имел в виду Моррис, сказав как-то: «Этот край завладеет тобой». И он завладел ею, Салли убедилась в этом. Да, она принадлежит этой земле, корнями вросла в эту почву, как серебристо-серая акация, которая перенесла столько засушливых лет и все же снова и снова покрывается золотыми цветами.

Салли радовалась возвращению домой. Радовалась, что у нее есть работа, которая поможет ей переносить невзгоды, связанные с войной, и отвлечет от постоянного сознания своей вины — ведь любовь к Фриско, вопреки всем ее надеждам, продолжала еще в ней жить.

Глава XXVIII

Самым радостным и светлым событием в жизни Салли после ее возвращения в Калгурли были письма Дэна.

Никогда еще дом Гаугов на Боулдерском шоссе не выглядел такой жалкой старой развалиной — покосившийся, исхлестанный дождями и непогодой; белая краска облезла с гофрированного железа крыши, вьюнок, обвивавший веранду, повис унылыми лохмотьями. И так пусто было в доме!

И хотя в бараке в конце двора по-прежнему было четверо жильцов и они все так же приходили в столовую завтракать, обедать и ужинать, а Крис и Динни по-прежнему занимали комнаты, выходившие на задний двор, Салли угнетало ощущение пустоты.

Конечно, ей не хватало сыновей. Без них жизнь была очень скучной и однообразной. Сколько лет дом был полон звуками их голосов: мальчики приходили и уходили, смеялись, ссорились, перекидывались шутками. Салли хлопотала по хозяйству, а вокруг жизнь била ключом. Теперь же ей почти нечего было делать: в комнатах царит небывалый порядок — некому мусорить и разбрасывать вещи, — и в тишине их слышно даже, как жужжат мухи. Линолеум на полу сверкает чистотой, нигде ни пылинки. Но что за удовольствие содержать дом, как игрушку, если некому на это порадоваться?

Правда, как-то вечером к ней заглянули Дик и Эми, порой забегала Эйли узнать, что слышно о Томе. Почти каждый день на несколько минут заходила Мари. И все же, признавалась Салли, она чувствовала себя точно наседка, у которой все цыплята внезапно обернулись утятами и уплыли. Она ругала себя за хандру, ходила на собрания Красного Креста и Комитета по оказанию помощи фронту, читала кое-какие книги Тома, спорила с Крисом и Динни о войне. От Лала все еще не приходило вестей, но как приятно было получать письма Дэна! От них веяло таким привольем и свежестью, он с гордостью писал о своем новом житье-бытье и о том, как ему все нравится в Ворринапе.

Салли читала письма Дэна Крису и Динни, а потом Мари и Дику и в конце концов выучивала их чуть ли не наизусть.

В первую же неделю своего пребывания в Ворринапе Дэн вместе с Чарли и одним гуртовщиком из местных жителей, который вернулся на ферму после отъезда старика Мартина, отправились далеко в горы сгонять молодняк для клеймения. Фанни поступила очень разумно, отправив его в это путешествие, со смехом заметила Салли. Должно быть, она догадалась, что это доставит Дэну огромное удовольствие. А Чарли, о котором тетя Фэн не раз упоминала в письмах, как о хорошем соседе, частенько помогавшем ей по хозяйству, оказалась девушкой. «Знаешь, мама, — сообщал Дэн в первом же письме, наскоро нацарапанном ученическими каракулями, — я прямо так и сел, когда увидел, что Чарли — это вовсе не «он», а «она»! И как она помогает отцу на ферме с тех пор, как ее братья ушли на войну!»

Все в Ворринапе удивляло Дэна — и количество молочных коров и доильные машины, приводимые в движение мотором, который одновременно накачивает для фермы воду из реки, вращает сепаратор и каждое утро и вечер нагнетает воду для мытья полов в хлевах и свинарнике. «Полы в хлевах и свинарнике блестят, как фарфоровые, — с восторгом сообщал Дэн, — и все здесь устроено по последнему слову техники. Недаром Чарли говорит, что мисс Уорд превратила Ворринап в образцовую молочную ферму».

Дэна изумляло, что две старые девы сумели поставить на ноги такое хозяйство и справляются со всей работой на ферме. «Правда, теперь это становится им не под силу, — снисходительно замечал он, — но я хочу взять на себя всю работу вне дома. Тетя Фэн говорит, что она займется молоком и сливками, а на мне будет лежать обязанность загонять на ночь лошадей и коров, отвозить сливки на станцию и пасти коров с телятами в зарослях».

— Такая работа как раз по Дэну, — рассмеялся Дик.

— В самый раз, — хмыкнул Динни.

«За последнее время мы потеряли много телят, — продолжала Салли читать письмо Дэна. — Динго ужасная дрянь: стоит корове отелиться в зарослях — они тут как тут, уже примчались за легкой добычей. Впрочем, тетя Фэн думает, что здесь водятся и двуногие динго и что они продают неклейменый молодняк, который им удается захватить, мяснику на станции. Я намерен подстеречь этих скотов, и, уж если поймаю, так им не поздоровится».

Все смеялись, слушая, как расхвастался юный фермер!

«Знаешь, мама, — писал Дэн, — на днях вышло очень здорово. Тетя Фэн стала знакомить меня с одним соседом и говорит: «Это сын Салли, Дэнис Гауг, новый управляющий Ворринапа». Хотел бы я, чтоб это было сказано всерьез! Но, думается мне, если я докажу теткам, что из меня выйдет хороший управляющий, то, когда я научусь как следует ходить за коровами и сбивать масло, тетя Фэн, пожалуй, не возьмет своих слов обратно».

— Можете не сомневаться! — просиял Динни: он готов был поддержать Дэна во всем, чего бы тот ни добивался.

«Тетя Фил очень забавная старушка, глухая и суматошная, — читала дальше Салли. — Она только и твердит: «Мальчуган такой худой, Фанни, надо его получше кормить». Или: «Дай ему смирную лошадку, Фанни. Мы никогда себе не простим, если с ним что-нибудь здесь случится». Нет, послушала бы ты, мама, как тетя Фэн объясняла ей, что я уже умею ездить верхом! Она ей кричит: «Он отличный наездник. Фил, — не хуже матери!» А тетя Фил отвечает: «Да, да, знаю, знаю, он так похож на нашего папочку и обожает лошадей. А все-таки не позволяй ему ездить на Дартигане. И не кричи, Фанни, я не глухая!»