Тот факт, что при социологических опросах мужчины чаще женщин выступают против бездетности, не означает, что они следуют этим принципам. Среди 40-летних норвежских мужчин бездетных 22 %, а среди женщин – 13 % (R0nsen, Skrede, 2006). В Англии доля бездетных мужчин во всех возрастных группах выше, чем среди женщин. По данным опросов шведской молодежи, мужчины реже женщин видят смысл жизни в детях и чаще отдают предпочтение работе и досугу. Молодые мужчины чаще связывают свою будущую жизнь с высоким заработком, тогда как женщины предпочитают работать неполное рабочее время и проводить больше времени в семье. При этом молодые женщины и мужчины, делающие выбор в пользу семьи, менее привержены принципу гендерного равенства. В Норвегии 40 % сорокалетних мужчин практически не живут вместе с детьми, своими или приемными. Двадцать лет назад эта цифра составляла лишь 25 %. Говоря словами Енсен, меньше мужчин становятся отцами, и меньше отцов (и меньше мужчин) живут вместе с детьми. О каком же отцовском влиянии можно говорить?
Бездетность не только вопрос личного выбора. Историческая демография, в том числе сравнение долгосрочной социальной статистики по нескольким странам (Австралия, Финляндия, Германия, Нидерланды, Великобритания и США), показывает, что долгосрочная динамика бездетности имеет сложные социально-демографические закономерности, затрагивающие как женщин, так и мужчин (Rowland, 2007; Dykstra, Hagestad, 2007). Для высокообразованных мужчин, родившихся в начале ХХ в., вероятность жениться и стать отцами была значительно выше, чем для мужчин, родившихся в 1950-х и 1960-х годах. Может быть, дело в том, что эти мужчины не хотят принимать на себя равную долю родительских обязанностей и поэтому менее привлекательны для женщин? Сейчас, когда все больше женщин стремятся участвовать в рынке рабочей силы наравне с мужчинами, вполне возможно, что в выборе брачного партнера они придают больше значения его потенциальным отцовским способностям, обрекая мужчин-трудоголиков на одиночество и бездетность. Или мужчины откладывают создание семьи потому, что хотят сначала обеспечить себе прочное положение на рынке рабочей силы? В описании современного отцовства присутствуют два противоположных образа: «новый отец», который активно вовлечен в воспитание детей, и «отсутствующий отец», не имеющий контакта со своими детьми вследствие развода или потому что его дети рождены вне брака.
И это не только мужской выбор. Вывести индивидуальные мотивы родительства непосредственно из социально-экономических факторов невозможно. Не следует переоценивать и эффективность отдельно взятых законодательных мер. Например, оплачиваемые отцовские отпуска сами по себе не уменьшают дистанции между отцами и детьми. Дело не столько в законах, сколько в реальных условиях труда. Женский рынок труда сосредоточен преимущественно в общественных, дружественных по отношению к семье и ребенку, низкооплачиваемых, но стабильных секторах, тогда как мужской рынок труда расположен в частных, безразличных к ребенку, хорошо оплачиваемых, но ненадежных секторах. Поэтому женщины приспосабливают свою работу к детям, а мужчины даже при желании этого сделать не могут. Дело тут не в психологии, а в экономике. Чтобы не рисковать карьерой, отцы выбирают минимальный родительский отпуск, а мужчины, работающие на вершине частного сектора или имеющие самую длинную рабочую неделю, вообще не используют свою квоту. Гораздо чаще ее используют отцы, работающие в публичном секторе и имеющие высшее образование. Для некоторых мужчин отцовская квота не столько привилегия, сколько бремя, ассоциирующееся со званием «нового отца». Обычные отцы не только не сокращают рабочее время, но работают на треть больше нормального, а матери, наоборот, на треть меньше.
Неравноценны в этом смысле и разные формы брака. Сегодня никто в Европе не посмеет назвать детей, рожденных в незарегистрированном (фактическом, «консенсуальном») союзе, «незаконнорожденными» или «безотцовщиной». Тем не менее эти союзы менее устойчивы, чем традиционный брак, и это повышает шансы такого ребенка вырасти без отца. Велико и влияние развода, после которого дети почти всегда теряют отца. Говоря словами Енсен, почти все дети живут вместе со своей матерью, но живет ли ребенок вместе с отцом – зависит от того, живет ли его отец вместе с его матерью. Несмотря на растущее социальное признание прав одиноких отцов, доля детей, живущих с одним отцом, стабильно составляет в европейских странах лишь 3 %. В Норвегии большинство детей, даже если их родители не живут вместе, поддерживают контакт с отцом, но во многих других европейских странах дело обстоит иначе. Дети, как правило, хотят таких контактов, но их отцы не хотят или не могут ответить тем же.
Короче говоря, современные отцы морально и психологически не хуже своих предшественников, но изменившиеся социальные условия сталкивают их с множеством новых проблем, к решению которых они не подготовлены. Это создает трудности и для семьи, и для общества, причем ни одна из этих проблем не является исключительно «мужской». Чувствует ли себя мужчина только донором спермы, «зарплатоносителем» или полноценным и полноправным отцом – зависит не только от макросоциальных условий, но и от множества индивидуальных обстоятельств его жизни.
Мой экскурс в социологию американского и европейского отцовства откровенно фрагментарен, при всем желании я не смог бы разобраться в этих сюжетах основательно. Единственное, что мне хотелось бы донести до читателя, это то, что проблемы с отцовством существуют всюду. Новое гендерное разделение труда в семье и в обществе ставит перед людьми проблемы, которых раньше не было и которые невозможно решать по старым образцам, на основе авторитарно-патриархатной модели семьи. Запад отказывается не от отцовства как такового, а лишь от авторитарного отцовства, которое несовместимо с современными технологиями и общими принципами социальной организации.
То же самое мы видим в России. Как и в плане общих проблем маскулинности, в сфере отцовства у нас те же тенденции развития, что и в западных странах. Некоторые проблемы у нас еще не созрели, зато другие стоят острее, чем там, и все это гораздо меньше исследовано и хуже осмыслено.
Долгое время изучением отцовства у нас практически вообще не занимались. В последние годы отечественные социологи и специалисты в области гендерных исследований (Татьяна Гурко, Марина Малышева, Жанна Чернова, Елена Вовк, Наталья Зоркая, Оксана Преснякова, Ирина Рыбалко, Оксана Кучмаева, Александр Курамшев и др.) и, в меньшей степени, психологи (Евгений Ильин, Юлия Борисенко, Елена Куфтяк, Нина Коркина и др.) начали заниматься этой темой, но по своему размаху и влиянию на общественное сознание их работы сильно уступают западным. Первое репрезентативное для всей страны выборочное социолого-демографическое обследование «Родители и дети, мужчины и женщины в семье и обществе» (RusGGS) было проведено летом 2004 г. Оно представляло собой формализованное интервью 11 261 мужчин и женщин в возрасте 18–79 лет в 32 регионах России в рамках большого международного проекта «Generations and Gender Ргодгатгг^^Поколения и гендер»). Результаты его сейчас обрабатываются.
Что же мы знаем о российском отцовстве?
Общественное сознание дореволюционной России колебалось между традиционным идеалом авторитарной власти и слабостью реального отцовства. Конкретный отец выглядел бледной копией батюшки-царя. Советская власть это противоречие усугубила. Сначала она подорвала патриархальную семью, основанную на частной собственности, а затем молчаливо приняла модель семьи, в которой мужчине отводится преимущественно роль добытчика и кормильца, оставив все социально-педагогические функции на долю матери (см.: Здравомыслова, Темкина, 2007б; Чернова, 2007). Как откровенно заявила секретарь ВЦСПС Н. В. Попова, «хотя отец и несет по закону ответственность за воспитание детей, мать никто заменить не может, особенно в воспитании детей-дошкольников, поэтому нет нужды предъявлять к отцу излишние требования» (цит. по: Хасбулатова, 2005. С. 228).