Мир вступил в то будущее, которое предсказывал Терциан на конференции по классической и современной философии.

"А если, – с волнением думала Мишель, – Терциан заранее знал о появлении Зеленой Леопардовой Чумы?" Его теория Рога Изобилия оказалась на удивление пророческой, поскольку эпидемия разразилась через несколько недель после того, как Терциан выступил со своим докладом. А что если те головорезы из Восточного блока были как-то связаны с появлением чумы или пытались помешать Пайс и Терциану распространить трансгенный вирус на территории лагерей…

"Да! – ликовала Мишель. – Именно так. Никто ведь не знал, откуда появилась Зеленая Леопардовая, поэтому подозрение пало прежде всего на полулегальные научно-исследовательские лаборатории, находившиеся на территории бывшего Советского Союза. Вот оно что". Теперь оставался вопрос: как Терциан, этот американец в Париже, оказался замешан в это дело…

"Стефани, только Стефани", – подумала Мишель. Стефани, которую он любил и которая любила его, повлекла его за собой в своей отчаянной попытке помочь бесчисленным массам голо дающих.

На какое-то мгновение Мишель была ослеплена красотой своей идеи. Стефани, посвященная в некую тайну и влюбленная, погибла за свои убеждения – погибла настоящей смертью! – и тогда страдающий от горя Терциан продолжил ее работу и воплотил в жизнь будущее, которое для Мишель было уже настоящим. Превосходная история! И никто о ней до сих пор ничего не знает, не знает ни о самопожертвовании Стефани, ни о горе Терциана… Никто, кроме одинокой сирены, живущей на уединенном скалистом острове, которая все-таки решила эту загадку.

– Привет, Мишель, – сказал Дартон.

Вскрикнув от досады, она с яростью посмотрела вниз, на своего любовника. Он стоял в желтом пластиковой каяке – плавание на каяках было очень популярно на Скалистых островах, – моторную лодку он, очевидно, провел вдоль берега, не включая двигатель. Дартон хмуро смотрел на нее снизу вверх из-под ветвей баньяна, свесившихся над краем выступа.

После смерти его, конечно, переделали. В Дели остались все его данные; там его разобрали на части, записали все параметры, а потом снова собрали, но уже в виде обезьяны. Сейчас у него было обычное человеческое тело, ему снова вернули его широкие плечи, белозубую улыбку и короткие, волосатые и кривые ноги, которые так запомнились Мишель.

Она знала, что во время пребывания на Белау он не делал копирования своего тела. Он помнил только то, что произошло с ним до того момента, когда его поместили в специальную камеру в клинике Дели. Это был период его самой страстной любви к Мишель, когда он обязался жить с ней в виде обезьяны на одном из Скалистых островов.

Страсть пожирала Дартона все те недели, что прошли со времени его воскрешения, и Мишель ликовала, получая несказанное удовольствие от каждого отчаянного и безответного призыва, которые пробивались к ней через шипящий эфир.

– Катись к черту, – сказала Мишель, – я работаю.

"Поговори со мной" – передали пальцы Дартона.

Ответом было грубое ругательство.

– Я не понимаю, – сказал Дартон. – Мы же любили друг друга! Мы собирались прожить вместе всю жизнь.

– Я с тобой не разговариваю, – ответила Мишель, пытаясь сосредоточиться на экране.

– Мы были вместе, когда случилось несчастье, – сказал Дартон. – Не понимаю, почему мы не можем быть вместе сейчас.

– Я тебя все равно не слушаю, – сказала Мишель.

– Я не уйду, Мишель! – пронзительно крикнул Дартон. – Я не уйду, пока ты со мной не поговоришь!

В ответ он услышал только резкие крики белых какаду. Мишель спокойно закрыла деку, встала и направилась в глубь острова. Сзади раздался многократно усиленный крик – Дартон и сюда притащил свой рупор:

– Ты не можешь так уйти, Мишель! Ты должна мне сказать, что случилось!

"Хочешь, я расскажу тебе о Лизе Ли? – подумала Мишель. – Тогда ты и ей сможешь слать свои отчаянные призывы".

В те месяцы, проведенные на Белау, Мишель была безумно счастлива; они с Дартоном жили в гнездах на деревьях и в теплые дни изучали и описывали уникальную природу своего острова. Счастье Мишель разрушил их первый отпуск, проведенный в Праге. Именно там они встретили Лизу Ли Бакстер, американскую туристку, которая нашла, что эти обезьянки просто прелестны, и спросила, что два косматых юнца делают вдали от родного леса.

Очень скоро Мишель поняла, что Лизе Ли было по меньшей мере лет двести и что за ясным взглядом сверкающих голубых глаз таилась иссушенная, мумифицированная душа, добравшаяся до Праги из какой-то безводной пустыни, душа, которой, чтобы не угаснуть, нужна была молодая свежая кровь и жизнь. Несмотря на возраст и предполагаемый – жизненный опыт, Лиза Ли пустилась на такие топорные и очевидные ухищрения, что Мишель сразу все стало ясно. Мишель, но не Дартону.

Только когда Лиза Ли наконец от него устала, Дартон вернулся на Белау – раскаявшийся, посерьезневший и вновь умирающий от любви к Мишель. Но к этому времени уже Мишель устала от него. Кроме того, в Дели у нее был доступ к файлам его медицинской карты.

– Ты не можешь так уйти, Мишель!

Что ж, возможно, он прав. Положив руку на ствол баньяна, Мишель немного подумала. Затем сунула компьютер в сумку, где держала необходимые вещи, и встала во весь рост на развесистой ветке баньяна.

– Я не буду разговаривать с тобой отсюда, – сказала она. – А тебе здесь не подняться, выступ слишком крутой и острый.

– Отлично, – сказал Дартон. От постоянных криков у него сел голос. – Тогда спускайся ко мне.

Мишель сделала шаг вперед и прыгнула в воду. Сложив крылья, подплыла к каяку Дартона, вынырнула на поверхность и смахнула с лица водяные капли.

– Тут есть подводный туннель, – сказала Мишель. – Метра два, не больше; он выходит к озеру. Ты его легко пройдешь, если ненадолго задержишь дыхание.

– Хорошо, – сказал Дартон. – Где он?

– Дай мне свой якорь.

Взяв якорь, Мишель опустилась с ним на дно и закрепила так, чтобы не повредить живые кораллы.

Она помнила ту иглу, которую взяла с собой на озеро Медуз, предварительно окунув ее в сок манго. К нему у Дартона была очень сильная аллергия. Плавая среди медуз, Мишель спокойно уколола его в ногу, после чего выпустила иглу из пальцев, и та погрузилась на дно озера.

Наверное, Дартон подумал, что она его просто ущипнула, играя.

Торжествуя, Мишель наблюдала, как покрывается смертельной бледностью его лицо, как тяжело он дышит, с какой мольбой смотрит на нее.

В конце концов, это не убийство, а всего лишь преступление четвертой степени. Сделали же Дартону новое тело. И что такое, в конце концов, человеческая жизнь, если человека можно взять и восстановить, да еще и задешево? Для нее, Мишель, Дартон – это развлечение, не больше.

Восстановленный Дартон любил ее по-прежнему, и Мишель это радовало, а еще она радовалась, что причинила ему страдания, что за предательство ее любви он будет расплачиваться всю оставшуюся жизнь.

"Лиза Ли могла бы кое-чему поучиться у сирены", – подумала Мишель.

Вынырнув возле тоннеля, она подняла руку, сложив пальцы в знак "следуй за мной". Дартон спрыгнул с каяка прямо в одежде и тяжело подплыл к Мишель.

– А ты уверена? – спросил он.

– О да, – ответила она. – Иди первым. Я поплыву за тобой, и если что, я тебя вытащу.

Конечно, он любил ее. Вот почему, сделав глубокий вдох, ушел под воду.

И конечно же, Мишель не стала ему говорить, что туннель был не два, а пятнадцать метров в длину и что пройти его на одном вдохе было невозможно. Она последовала за Дартоном, чтобы посмотреть, что будет. Он, доплыв до одного из узких мест туннеля, попытался повернуть назад, но сирена крепко схватила его за ноги.

Он попытался вырваться и задергал ногами, но тщетно. Она долго будет помнить взгляд его расширившихся глаз в тот момент, когда, так и не сумев понять, что произошло, он, сделав последний судорожный вздох, умер.

Как ей хотелось вновь прошептать ему на ухо те слова, которые она шептала на гребне холма возле озера Медуз: "Я только что убила тебя. И я сделаю это снова".