– Джоао! Нильсон! Его петушок такой же величины, как вы целиком! Куда вы умудряетесь его засовывать?

– Я люблю его не за его пенис, – говорит Джоао.

Такой ответ можно толковать по-разному, если вспомнить, что ты первый на свете беременный мужчина и что твой зад является вместилищем и вожделения, и потомства.

Как говорил мне Джоао, раньше я был объектом повышенного внимания на Амазонке. На высокого branco [Branco – мустанг, жеребец (порт.).] в Бразилии западали все геи, а если и не западали, то достаточно было проследить направление их взглядов, чтобы понять, что привлекает их внимание. Это одновременно и льстило самолюбию, и обезличивало.

Единственный, кто смотрит не туда, куда все остальные, – это Джоао. Он смотрит мне в глаза. Я отвожу взгляд, а когда возвращаю его, он по-прежнему неотрывно смотрит мне в глаза.

Он гордится мной.

На самом деле все эти парни тоже гордятся мной. Они чувствуют, что я сделал что-то важное для них.

Я вырастил толстую подушку в полости Плоскодона. Достаточно толстую для того, чтобы зацепы плаценты надежно закрепились на ней.

Мне удалось преодолеть эффект отторжения одной спермы другой. Полупары хромосом стали выстраиваться и объединяться.

Руководство проекта настаивало на проведении тестов на животных. Я считал это омерзительным. Не знаю почему, просто меня это бесило. Проделывать такие штуки с несчастными мартышками! Все равно придется потом проводить тестирование на людях.

Как бы там ни было, а я не хотел ждать.

Поэтому я ушел из компании и переехал в Бразилию. Джоао пристроил меня на работу в университете. Я преподаю экспериментальную методику на очень плохом португальском. Стараюсь объяснить, почему наука – это Бог.

Забавно видеть евангелистов, пытающихся найти со мной общий язык. В полиции меня предостерегли, что есть люди, которые говорят, что ребенок не должен появиться на свет. Может, полицейские с ними заодно? Их маленькие прищуренные глазки не очень-то дружелюбно смотрят на меня.

Джоао собирается на время родов перевезти меня в Эдем. Это индейская территория, а индейцы хотят, чтобы ребенок родился. У них есть что-то вроде предания об обновлении мира и возрождении жизни на земле.

Агосто и Гуллино жарили цыпленка. Адальберто, Каве, Джордж и Карлос сидели кружком и чистили вяленых креветок. Время от времени подходил официант и спрашивал, не хотим ли мы еще пива. Это был худощавый парнишка из Марайо, в шортах и шлепанцах. На его смуглом лице блуждала необъяснимая ухмылка. Неожиданно мы поняли, что он соблазняет нас. Нильсон запел: "Могено, Могено…", что означает "смуглый сексуальный мужчина". Потом усадил парнишку к себе на колени.

Здесь просто рай для геев. Нас всего около четырех процентов населения, примерно столько же, сколько левшей, и эта цифра естественным образом держится на постоянном уровне. Здесь ты как будто живешь в стране, где вся одежда шьется именно твоего размера, где все говорят на твоем родном языке и где пригласить президента на обед считается делом обыденным. Настоящий рай.

Мы вернулись домой и вместе со всеми – я имею в виду огромное семейство Джоао – устроили вечеринку в честь дня моего рождения. Кроме нас присутствовали девять сестер Джоао и четыре брата с супругами и детьми. Это было что-то. Такого вы не увидите в нашем цивилизованном мире. Как будто вы попадаете на страницы романа девятнадцатого века. Умберто получил работу, Мария бросает пить, Латиция преодолевает свою страсть к кузену, Джоао помогает племяннику поступить в университет. Куча детей кувыркается и хохочет на ковре. Не возможно распознать, где чье чадо. Да это и не важно. Они все равно заснут все вместе, где захотят.

Дом сеньоры де Соузы был слишком мал для такой компании, поэтому мебель вытащили на улицу и все продолжили веселье, выпивая, танцуя и отпуская малопонятные мне шутки. Сеньора сидела рядом со мной и держала меня за руку. Она приготовила уйму мороженого с купу-аку, потому что знала, что я его очень люблю.

Люди здесь встают в пять утра, пока еще прохладно, поэтому все хотели вернуться домой пораньше. К десяти часам веселье закончилось. Сестры Джоао расцеловали меня на прощанье, детишки погрузились в машины, и мы остались одни. Я отказался ехать домой. Высплюсь здесь, решил я, во дворе на свежем воздухе с Джоао и Нильсоном.

Мы помогли сеньоре с уборкой, и я вышел на немощеную бразильскую улицу, чтобы сделать записи в дневнике.

Маму бесит, что я здесь. Ее тревожит малярия и то, что у меня нет хорошей работы. Моя беременность ставит ее в тупик.

– Не знаю, малыш, если это случилось и это работает, ну что тут скажешь.

– Это означает, что проделки инопланетян – миф, так ведь?

– Инопланетяне, – отвечает она со скорбной усмешкой. – Если бы им нужна была эта планета, они могли бы просто сжечь все живые формы на ней и посеять вместо них свои. Даже наш падре считает, что это глупая идея. Береги себя, малыш. Ты выдержишь. О'кей?

О'кей. Мне 36, и я еще неплохо выгляжу. Мне 36, и, в конце концов, я в некотором роде мятежник.

Мне неспокойно… из-за Нильсона.

Да, я был в разлуке с Джоао целых пять лет. Естественно, у него кто-то был в мое отсутствие, но я верю, он по-прежнему любит меня, хотя я немного ревновал его поначалу. Извини, Джоао, я ведь обычный смертный. Да, куча детей на полу. Никто не знает, кто с кем спал. Я жил с обоими, мне симпатичен Нильсон, но я не люблю его и не хочу рожать от него ребенка.

Только… не исключено, что ребенок как раз от него.

Полагается сначала обработать сперму для того, чтобы она стала восприимчивой к чужой, и сейчас я не знаю, невозможно определить, когда я забеременел. Ладно, все мы одна большая семья, они оба побывали там. И я почему-то плохо себя чувствовал перед тем, как наши с Джоао спермы… были… ну, скрещены.

Дело в том, что сначала у нас был только один эмбрион. А теперь их двое.

Думаю, это было бы дикостью, если бы один из плодов был Нильсона и Джоао. А я бы просто вынашивал его, как суррогатная мать!

Ох, парень, с днем рождения тебя.

С днем рождения, луна. С днем рождения, звуки телевизора, шлепанье чьих-то сандалий, лай собак на соседней улице и жужжание насекомых. С днем рождения, ночь, – теплая и нежная, как парное молоко.

Завтра я уезжаю в Эдем, давать начало новой жизни.

46 лет. В такой день потерять ребенка.

Они должны были привезти меня обратно на вертолете. Было сильное кровотечение, и Джоао сказал, что он видел плаценту. Шеф дал добро на отправку вертолета. Джоао был все еще в своем консульском облачении. Он выглядел таким худеньким и беззащитным: презерватив на конце, перо попугая в носу и небольшое желтенькое брюшко – от испуга он весь пожелтел с головы до ног. Мы оторвались от земли, и я почувствовал будто тону в болоте, в жирной коричневой жиже. Я заглянул в иллюминатор и увидел Нильсона с детьми. Вид у него был потерянный. Он стоял и прощально махал нам рукой. Я ощутил ужасную ломоту в животе.

Я чертовски благодарен этой клинике. Индейские земли чудесны, когда ты в порядке, здоров и можешь снести и жалкую хибарку, и грязь, и москитов, и змей на обед. Но чтобы в Эдеме случился выкидыш! Это уже катастрофа. Выкидыш из прямой кишки в десять раз серьезнее, чем из матки. Разрыв ткани в сантиметр или два, и вся кровь вытекает из человека за две минуты.

Я исключительно счастливый парень.

Доктором была подруга Джоао – Надя. Она была необыкновенно участлива. Она разъяснила мне, что не в порядке с моим ребенком.

– Лучше вам избавиться от него, – сказала она. – Он все равно не выживет.

Я рассказал ей правду. Я знал, что плод с самого начала развивался ненормально.

Вот, что я получил, пытаясь в 45 лет родить еще одного ребенка. Это все от жадности.

– E a ultima vez [Это последний раз (порт.)] – выдавил я.

– Chega [Хватит (порт.)], - сказала она и, улыбаясь, добавила: – E o trabalho do Joao [Отныне это работа Джоао (порт.)].